Александр Семченко - Молодежь семидесятых Страница 18

Я спросил: «Что с водой?» и ответ удивил меня: «Да поломано, а сделать некому. Какие‑то проблемы с водонапорной башней». Я сказал: «Отведи меня туда, я в этом разбираюсь». Одного взгляда было достаточно, чтобы понять в чем проблема. Два мощных насоса гоняли воду по, так называемому, малому кольцу, а о обратные клапаны не работали. Расходовалась электроэнергия, а воды становилось все меньше. Я сказал: «Закройте эту задвижку, а вот эту откройте. Насосы выключите совсем». В результате, везде появилась вода, а на меня стали смотреть, как на какого‑то волшебника. За это мне разрешили первую внеочередную передачу продуктов объемом в пять килограммов. Все это случилось в период отпуска «кума» и когда потом он требовал отправить меня на этап, начальник хозяйственного управления и начальник тюрьмы вступились за меня. Меня определили в столярную мастерскую, где я и проработал полтора года, одновременно присматривая за внутренней котельной. В тюрьме были проблемы с запчастями для котельной и я звонил своим знакомым в Москве и просил привести задвижки, насосы и разное другое. Так я впервые подошел к телефону и позвонил на волю. Чувство было такое, словно ты звонишь на Марс, какому‑то марсианину. Весть о том, что Семченко может звонить по телефону сыграла со мной не самую хорошую шутку. Меня называли предателем и чекистом. Кто же еще мог, с точки зрения заключенных, звонить по телефону на волю. Мои же друзья привозили разные необходимые запчасти для тюремного хозяйства и какие‑то вещи и продукты передавали мне. Так потянулись тюремные дни, размеренные и однообразные.

ГЛАВА 18. Вениамин Наприенко

Не могу не рассказать об одной интересной встрече на Краснопресненской пересылке. Я знал, еще будучи на воле, что под судом находятся некоторые из совета церквей «отделенных баптистов» и среди них был Вениамин Наприенко с которым мы были знакомы. Помню, как то Михаил Хорев, один из руководителей совета церквей, ныне покойный, привел Вениамина ко мне и сказал: «Этот человек будет для связи между нами и тобою». Вениамин выполнял функции связного – передавал письма, сообщения, ведь встретится далеко не всегда было возможно. И вот я услышал, что он арестован, находится в тюрьме и не может миновать пересылку. А однажды узнал, что его привезли и поместили в камеру. В это время я ремонтировал полы у руководителя отряда какого‑то корпуса в тюрьме. Было несколько корпусов: особый режим, усиленный режим, общий режим, женские корпуса и в каждом из был свой «отрядный». Ремонтируя полы, я спросил у «отрядного»: нельзя ли моего знакомого Вениамина Наприенко оставить здесь в «подрабочке» и поручился за него. Условия содержания для тех, кто был в «подрабочке» были легче. Этой просьбе предшествовало то, «отрядный» оценил сделанную мною работу и предложил в награду пачку сигарет. Я отказался, так как не курю. Он же спросил: «А что я могу для тебя сделать?» «Да вот есть у меня знакомый, если сможете ему помочь, то это и будет награда для меня.» Так я получил Вениамина Наприенко за пачку сигарет, о чем он вряд ли знает. Отрядный посмотрел дело Наприенко. Статья у него была 190 «прим». Статья 190 уголовного кодекса – это «недонесение о преступлении», а статья 190 «прим» – это «распространение заведомо ложных сведений о ситуации в СССР». По этой статье судили тех, кто печатал и распространял бюллетени «Вестник совета родственников узников», чем и занимался совет отделенных церквей баптистов, а это считалось клеветой на советский строй. Вениамина, возможно, задержали с партией этих бюллетеней. «Отрядный» на слово «прим» не обратил внимание и перевел Ноприенко в «подрабочку». Это было в отсутствие «кума», который следил, чтобы верующим не было никаких послаблений. Хотя мы были в разных камерах, через некоторое время мы встретились с Вениамином, обнялись. Он мне дал теплый свитер, а я ему дал фрукты, которые у меня тогда были. Начались наши долгие беседы и разговоры «о том, о сем». В совете церквей специально учили тому, как нужно вести себя в тюрьме. Например, запрещалось иметь контакты с руководством тюрьмы, принимать от них подарки. Считалось необходимым немедленно рассказывать сокамерникам о попытках вербовки со стороны администрации и др. Это было необходимо, чтобы избежать ошибок и достойно пройти через тюрьму. Вениамин твердо и прямолинейно следовал этому учению.

Людям, которые сидели в камере «подрабочке» разрешали писать письма. Нам, в рабочем отряде было можно писать письма сколько угодно, а в «подрабочке» это было как исключение. Конечно, все письма прочитывались и некоторые из них «цензуру» не проходили и возвращались обратно. Читал наши письма один человек. Я понимая все это, старался осторожно касаться религиозной тематики, постепенно приучая к ней своего «цензора», хотя несколько писем мне все же вернулось. Я не возмущался и не спорил и старался в письмах касаться бытовых вопросов а в заключении всегда на память приводил несколько текстов Священного Писания. Постепенно, мой «цензор», а это была женщина, привыкла к моим письмам и убедилась, что в них нет ничего крамольного, нет закодированных сообщений и др. Она стала доверять и однажды я получил от своих друзей целую, переписанную от руки книгу Екклесиаста. Это был увесистый пакет, но она была уверена, что это текст Библии и ничего противозаконного там нет.

Когда мы беседовали с Вениамином, я рассказывал ему все это и убеждал последовать моему примеру. Вениамин не соглашался, он ссылался на то, СССР подписана конвенция о защите прав человека и теперь для верующих заключенных должна быть гарантирована возможность писать о своей вере в письмах на волю и даже иметь в камере Библию. Он хотел действовать прямо и жестко. Убедить его в обратном было не возможно. Я говорил ему о том, его необдуманные действия могут поставить под удар и всех его сокамерников – могут вообще запретить переписку, например. Так и случилось впоследствии. Закрыли переписку всей камере и у Вениамина были серьезные проблемы из за этого. Мы общались где‑то полтора месяца и однажды я узнал от работающих в бане, что в смирительной рубашке привели Вениамина, обрили наголо и отправили по этапу в Забайкалье. Не получилось ничего хорошего от нашего общения. Вениамин стал считать, что я сотрудничаю с органами госбезопасности, ведь я смог отставить его на более легких работах в “подрабочке”. В последствии до меня доходили слухи о том, что он писал письма на волю в которых распространял обо мне “худую молву”. Мы были разными людьми. Вениамин старался в тюрьме поддерживать ту позицию, которая свойственна «блатным» и ворам, а мне это было не нужно. Я конфликтов с администрацией не искал. Эта наша встреча наложила свой негативный отпечаток на мои дальнейшие отношения с советом отделенных церквей баптистов. Сейчас Вениамин Наприенко пастор одной из церквей в Москве. Мы хотели встретится с ним, но к сожалению встреча так и не состоялась. Я для себя понял, что главное для верующих – это не наши убеждения, а наши взаимоотношения. Если нет правильных чувств друг ко другу, то мы, оказавшись в тюрьме, всю тюремную зону поделим на бараки и скажем, что тут находятся правильные баптисты, а вот тут не правильные, а вот тут совсем не правильные пятидесятники и др. Это будет «беспредел», как поется в одной песне.

В отряде, где я работал было порядка 120 человек. В своей камере я старался быть в дружбе со всеми, а с некоторыми из других камер были сложные отношения, особенно с молодыми “баландерами”. С теми кто раздавал пищу, вообще часто возникали конфликты у заключенных, но их же и чаще других отправляли на этап, так как охранники ловили на незаконных деяниях – передать записку, достать сигареты и др. Конечно, при раздаче пищи всегда присутствовал дежурный охранник, но при этом передать что‑либо в камеру обычно не составляло труда.

Хотя камеры изолированы а режим в тюрьме жесткий, но заключенные обычно знают про все что происходит и знают все про свое начальство. Мы, например, знали, что начальник тюрьмы крутил роман со своей секретаршей. Была в тюрьме камера, где находились несколько художников, которые оформляли стенды, «красный уголок». Однажды начальник тюрьмы принес художникам японскую картинку с изображением голой женщины и попросил пририсовать туда голову своей секретарши. Такой подарок он хотел сделать своей возлюбленной. Вряд ли кто‑то знал об этом из администрации, но заключенные знали все. С одним из художников по имени Рафик, у меня сложились хорошие отношения и по сей день. Он работал у меня в компании “Теплотехник” и в издательстве “Протестант”. Очень талантливый и самобытный человек.

Помню, что хорошие взаимоотношения у меня сложились с нарядчиком. Каждому заключенному утром выписывался наряд на работу и делал это специальный человек. Распорядок дня в тюрьме был прост. Утром подъем под громкие звуки гимна СССР. В семь утра завтрак, а без четверти восемь построение и строем шли в специальную зону тюрьмы – “хозяйственный двор”, где каждый работал на отведенном участке. Покинуть свой участок заключенный не мог, так как автоматчики с вышек обязаны были без предупреждения стрелять по заключенному, который один идет по территории тюрьмы. Не скажу, что это строго соблюдалось, особенно на территории “хоздвора”. Случалось, что офицеру было лень идти с заключенным и он посылал его одного, и тогда заключенный слышал брань и угрозы часового: “Застрелю…”.