Софроний Сахаров - Таинство христианской жизни Страница 19

Отнять сие измерение персоны в Абсолюте — равносильно лишению Его всякого смысла. И если смысл для нас есть нечто такое, без чего все теряет какую бы то ни было ценность, то проблема персоны связана также с проблемой смысла. И если заключить смысл в любовь, то бытие без любви есть нечто мертвое, скорее небытие. А когда речь идет о любви, то непременно там есть и персона, даже не одна. Откуда Откровение о Боге Троичном является неразрывно связанным со всем вышеупомянутым, то есть смыслом в самом глубоком и вечном понимании его; Любовью в ее также вечном аспекте, и непременно при числе персон более чем ОДНА.

Итак, в силу известных стечений обстоятельств моей личной «истории», Откровение, данное Моисею, стало для меня одним из самых важных этапов (и не только в личной моей жизни, но и в плане общей человеческой истории). В словах «Аз есмь Сый» я усмотрел идентификацию между «Аз» и Бытие. Вне сего «Аз» нет абсолютно ничего вне-ипостасного, то есть чего бы не обнимала вполне и совершенно Ипостась. Бог наш есть Бог Ипостасный в абсолютном смысле этого слова.

Конечно, как Моисей ощутил недостаточность данного ему Откровения и заповедал евреям ожидать иного ПРОРОКА, Который возвестит ВСЮ Истину (см.: Втор. 18:15–19), так и я, восприняв Бога как Персону, ощутил некий «холод» метафизического одиночества. Если никого другого нет, кто бы разделил с Ним как бы то ни было факт Его Бытия, то, во что Сам Он погружен? Этот вопрос кажется сперва чрезмерно «антропоморфическим». Но, полагаю, это только внешнее и первое впечатление. Существо дела остается во всей силе. Так, сотворив человека, Бог сказал затем: «Не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему» (Быт. 2:18). Следовательно, ипостась, как образ Бога, единая — недостаточна. Необходимо большее число... Сколько? По отцам — ТРИ достаточно, чтобы разорвать противостояние двух, чтобы внести момент, который, устранив противостояние, расширяет акт любви до беспредельности. Три в Троице равно бесчисленному множеству.

Человечество многоипостасно... Не три, а миллиарды. Но эти миллиарды не вносят разногласия в «образ», так как ТРИ равны миллиардам по смыслу разрыва противостояния.

Итак, в моей жизни произошел еще раз глубокий переворот. Я возвратился к моему прежнему образу молитвы: персоны к Персоне. И снова сия молитва стала в центре всего моего бытия. И то, что в первом случае привлекло меня — беспредельность космоса и времени, — отступило на второй план/стало лишь «местом» моей с Ним встречи и лицом к Лицу вывело меня за узкие пределы и времени, и пространства, и космоса, и всех иных аспектов космической мировой жизни.

Все мы сыны падшего Адама, и во всех нас живет склонность к тому же адамову, вернее, люциферическому движению, а именно: отвергнуть единственное, неповторимое ИПОСТАСНОЕ воплощение Бога Слова.

Иначе говоря — все мы склонны к «гностицизму», который может принимать различные формы и нюансы, но который по существу всегда остается одним и тем же — отвержением ПЕРСОНЫ как Носителя Абсолютной полноты Бытия. Для гностика, для представителей всех иных религий свойственно рассматривать отношения между человеком и Богом, скорее, как «уровень» бытия. Тогда как для нас — это встреча Персон, единственных, никогда неповторимых, вечно пребывающих.

Персонализм — центральная проблема наша, главный пункт нашего расхождения со всеми формами гносиса, со всеми иными религиями... Пусть в значительно уменьшенной мере, но все же тот же самый момент разделяет нас с римо-католиками. Последние не могут идти до полного отвержения принципа персоны в Троице-Боге, но неизменно проявляют некую тенденцию к умалению принципа персоны, к признанию за сверх-личною сущностью — pre-eminence, преобладания, первенства места. Чтобы отстранить радикальным образом из нашего символа эту двусмысленность, мы категорически отказываемся принять в Символе веры слово «филиокве»... Не требуются нам различные толкования, «смягчающие» смысл этого слова. Оно так или иначе возвращает дух человека все к той же основной ошибке римо-католицизма, то есть признанию преобладания безличного (сверх-личного), ОБЩЕГО над Персональным — частным.

Для меня лично это имеет столь важное значение, что я вижу себя не в состоянии согласиться с «филиокве», даже если все епископы мира соберутся на некий вселенский собор и утвердят сей догмат римо-католичества.

Вне этого догмата (filioque), то есть при православном видении Божества, а следовательно, и видении человека (антропология) невозможно мыслить догмат непогрешимости Папы Римского. Сей догмат сам по себе настолько далеко уводит христианство от его подлинного характера и смысла, что я просто не могу узнать ни Христа, ни человека в римо-католичестве. Недаром и внешне выражение их лиц так отлично от выражения православного человека. Но это уже другой момент, и не о нем сейчас у нас слово.

Люди без конца ищут умножения своих познаний. Но обычно они теряются в «бесконечном», чтобы не сказать, в порочной бесконечности количества, так сказать, в плане горизонтальном. Есть, однако, в данном нам Откровении некое иное познание, а именно: откровение о последних измерениях Бытия. И когда сии последние измерения открыты нам, излишним становится для нас персонально искать познаний горизонтального плана. Мы можем веками изучать литературу всего мира, всех культур, всех религий... но что это даст нам? Так дух наш, убедившись до глубин своего существа, что Бог — единый в Существе, но Троичный в Лицах — есть воистину наш единый Бог, Бог Истина; и научившись личной, персональной молитве сему Персональному Богу, мы уже ничего большего не находим в книгах, которые попадаются нам на глаза. Прочитывая одну за другою, мы находим иногда выражения познанной нами Истины, выражения, несколько иные по форме, но те же по существу своего содержания. В большинстве же случаев мы встречаемся с непрестанным кружением умов людских вокруг тайны Бытия, почти бессмысленным водоворотом самых различных догадок, гипотез и только теряем молитву нашу, теряем драгоценное наше время, которое по существу своему есть «место» нашей встречи, та область, где совершается процесс нашего роста от момента нашего сотворения Богом нас как чистых потенций до момента, когда сия чистая потенция станет «чистым актом», то есть до конца осуществленной, актуализированною.

В моем первом устремлении к Вечному Абсолюту сказалось сильно свойственное, мне кажется, всякому человеку искание бессмертия, обожения, соединения с Богом. По своему роду это устремление было связано, конечно, с представлением о Божестве, как сверхличном Абсолюте, в конце концов, как о некоем Едином, Кто все объемлет, все носит в Себе, Кто Сам имеет это «все» как бы Своим «телом». Отсюда, слияние с Ним было бы полным отожествлением Ему, полной идентификацией.

Когда сей Абсолют стал для меня Персоной, тогда исчезла возможность того же аскетического действия. Теперь уже стало невозможным мое усилие стать едино с Ним, моя воля слиться с Ним. Самообожение перестало быть моей возможностью, ибо только Он Сам может теперь дать мне искомое мною. Он, будучи Богом, дает мне Свою жизнь. Я не могу Его принудить (насиловать); не могу моей собственной волей восхитить Божественную Сущность... Больше того, я не смогу восхитить даже и познание о Нем. Огонь сей неба может быть мне дан по единой воле того, Кто есть сей Огонь. Прометеевское движение отпадает при исповедании Личного Бога, при разумении о Нем, как о Боге любви, Который вступает в союз любви с тварью, то есть мною.

Во всей жизни Христа, с самого начала благовестия, мы видим как Христос везде был чужд люциферическому движению, то есть самообожению. И воплощение, и крещение, и воскресение... все было действием «Бога», не Человека Христа. И это — «образ» нам (ср.: Ин. 13:15), это основной принцип всей нашей аскетики.

Человеку, как персоне, также естественно поставить пред собою задачу: в самом себе в течение коротких мгновений своей земной жизни пройти весь опыт мировой истории, всю полноту опыта человечества, перейти за грани всех эпох, мыслить последний момент своего земного путешествия и, больше того, всего мира тварного, носить в себе эсхатологию мира и ожидание осуществления вечной ВЕЛИКОЙ СУББОТЫ в самом святилище Божием, за завесой священной, во Святая святых. По существу, не должно быть речи о том, в какую эпоху я родился, к какой культуре я принадлежал по своему рождению, или, говоря иначе, к какому историческому «циклу». Все сие должно быть пройдено, пережито, и единая мысль о встрече с нашим Отцом и Творцом заполняет все существо человеческой личности.

Переживая какие бы то ни было состояния, например, славы или бесчестия, успеха или поражения, болезни или приятных ощущений, любви или неприязни, влечения или отталкивания, счастья и надежды или отчаяния и всего прочего множества самых различных состояний, мы должны были бы включать в содержание заповеди о любви к ближнему и жить все не в пределах нашего «индивидуума», а все переносить в общечеловеческий мир и воспринимать всякое такое состояние как откровение о совершающемся в мире, как новое познание, бытийное познание, о жизни всего человечества. В первый момент этот исход за наши узкие пределы лишь умножит, и страшно умножит наше страдание, но затем, странным образом, все будет поглощено иным состоянием, как бы экстазом, когда в молитве за весь мир человек забудет о себе как индивидууме и станет жить как персона, носящая в себе всю полноту общечеловеческого страдания или счастья.