Дмитрий Володихин - Петр и Феврония: Совершенные супруги Страница 19

Мы ни в коем случае не заявляем, что автор «Повести…» сочувствовал протестантским идеям. Довольно хотя бы того, что протестанты, в частности Микаэль Агрикола, отрицали почитание святых, тогда как Ермолай-Еразм их прославлял в житиях. Однако будучи уроженцем Пскова, книжник мог испытывать на себе влияние гуманистических идей; основу протестантского вероучения он знал: на страницах своих произведений вступал в полемику с протестантизмом и, следовательно, ему был доступен круг современной западной богословской литературы.

Ермолай-Еразм стоял на твердых официальных позициях в вопросах церковной догматики. Многие годы он разрабатывал проблему Троичности Божества, имевшую в XVI веке принципиально важное значение в споре с еретиками[112]. Однако в вопросах, выходящих за пределы богословия, Ермолай-Еразм имел более свободы высказывания.

Находясь в Москве, он мог встречаться с ученым епископом Микаэлем Агриколой, когда тот участвовал в посольстве 1557 года по вопросу о заключении мира со Швецией. Не исключено, что русского книжника привлекла возможность диалога с коллегой из-за рубежа — скандинавским книжником. Заманчиво предположить, что общение с Агриколой вдохновило автора «Повести…» на введение мифического Агрика.

Какой в этом случае смысл у таинственной личности Агрика? Напомним, что Агриковым называется меч, которым впоследствии будет умерщвлен коварный змей-дьявол. Меч попадает в руки младшего брата князя — будущего правителя Муромской земли. Ему предстоит защитить честь жены князя, встретиться лицом к лицу с абсолютным злом (дьяволом). Возможно, подобным, иносказательным образом автор «Повести…» хочет обратить внимание правителей на силу, которая скрыта в народе? Ту негорделивую силу, которой только и побеждается зло. Да и исцеление впоследствии князь получит именно от крестьянки. Связанный с крестьянством мотив Агрикова меча вроде бы видится органичным как для «Повести…», так и для творчества Ермолая-Еразма в целом.

Но, во-первых, стремление советских историков извлечь из «Повести…» мотивы «святой силы земли», «нравственной силы народа», то есть прежде всего «демократических слоев» народа, тех же крестьян, — столь же неестественно, как и попытки советской власти перенести мотивы чудесной сказки с Рождества на Новый год. Для христианского автора какая-то особенная святость земли, рода, крестьянства — чушь. Ровно такая же чушь, как и «новогодние чудеса» из советского кинематографа. Ну а в том, что создатель «Повести…» — крепко верующий христианин, к тому же православный ортодокс, нет ни малейших сомнений.

И во-вторых, версию эту трудно проверить и подтвердить. Она остается на уровне догадок. Вся версия о диалоге со скандинавским гуманистом строится на слове «возможно»: возможно, встречались; возможно, Ермолай-Еразм испытал влияние; возможно, вывел Агрика, воспользовавшись прозвищем начитанного гостя.

Ничего сколько-нибудь твердого.

Еще одна версия гласит: корни образа Агрика уходят в I век н. э. и связаны с именем Гнея Юлия Агриколы.

Римский полководец и консул Агрикола помимо воинской доблести обладал «прирожденным целомудрием и благонравием»[113]. Во время боевых действий в Британии войско Агриколы уступало по численности врагу. Но стоило только вступить в единоборство на мечах (!), как римляне одержали победу[114]. Возможно, память о благородном и отважном Гнее Юлии Агриколе была перенесена на Русь через византийские хроники или хронографы[115].

Однако в Русском хронографе, самом «свежем» среди всех хронографических сочинений и самом популярном на Руси XVI века, никаких свидетельств о древнеримском Агриколе нет. В «Иудейской войне» Иосифа Флавия, хорошо известной древнерусским книжникам XVI века по переводу, тоже ничего нет. А полез бы русский книжник глубже, в гущу античной исторической литературы? Добрался бы до Тацита? Сомнительно.

Другой вариант: имя Агрика восходит к Дигенису Акриту.

Так зовут героя древнерусской повести, являющейся переводом византийского эпического сказания. «Жена Амира-царя приняла плод в утробе, мужеского пола, и родила сына, и нарекли его Акритом. А крестив его божественным крещением, нарекли ему имя „Прекрасный Девгений“»[116]. Акритами назывались воины (легкая пехота или легкая кавалерия), охранявшие границы Византийской империи — наподобие наших богатырей или же более поздних казаков. Главный герой «Девгениева деяния» подвизался на военном поприще у реки Евфрат — на далекой восточной границе Империи.

«Девгениево деяние» завоевало стойкий интерес у русского читателя. Некоторые его сюжеты перекликаются с «Повестью…». Например, не раз фигурирует меч. «Преславный Девгений двенадцати лет от роду стал мечом играть, а в тринадцать — копьем, а в четырнадцать лет захотел всех зверей одолеть…»[117]

На охоте Девгений справляется с разными хищными зверями голыми руками, однако против льва и летящего змея (!) употребляет меч. Эта деталь роднит Девгения со змееборцами и львоборцами Священного Писания и Предания — архангелом Михаилом, святым Феодором Стратилатом, великомучеником Георгием, праведным царем Давидом[118].

«Девгениево деяние» повествует: «В ручье… сияние было и светилась вода, как свеча. И не смел никто из храбрецов подойти к той воде, ибо было там много чудесного: в той воде жил огромный змей. Придя к ручью, сели все вокруг Девгения и начали омывать лицо его и руки. Он же сказал: „Моете руки мои, а им еще быть грязными“. И не успел юноша договорить, как к ручью прилетел огромный змей, точно человек трехглавый, и хотел пожрать людей. Увидев его, Девгений быстро схватил свой меч, и вышел навстречу змею, и отсек три головы его, и стал мыть руки. И все спутники удивились той удали, что проявил юноша в борьбе с лютым зверем, и начали возносить хвалу Богу»[119].

Убитые звери и змей оставляют на Дигенисе Акрите кровь и пот, которые, правда, нисколько не вредят удалому герою. (Петр Муромский, стоит напомнить, чуть не погиб от змеевой крови, попавшей на его тело.)

Кроме того, меч прадеда фигурирует наряду с иконой некого Феодора (возможно, Феодора Стратилата — змееборца) в числе подарков к свадьбе, преподнесенных Девгению его тестем, неким «стратегом»[120].

Роднит Девгения Акрита с Петром Муромским и его благочестие. Вступая в опасные поединки, Девгений уповает не на собственную силу, а на благоволение Господне. Этот мотив повторяется в «Девгениевом деянии» из эпизода в эпизод. Например, он проявляется в сцене битвы со львом: «Внезапно свирепый зверь выскочил из болота… И увидели они (отец Девгения со свитой. — И. Л., Д. В.) юношу, и стали следить, как бы не напал на него зверь. А Девгений в правой руке нес голову лося и двух убитых медведей, а в левой — разодранного лося. И крикнул ему дядя: „Иди, чадо, сюда и брось этих мертвых. Здесь иной зверь, живой, это не то что лося разорвать надвое: это свирепый лев, с великой осторожностью подходи к нему“. Отвечал ему юноша: „Господин мой, дядя! Надеюсь на Творца, и на могущество Божье, и на молитву родившей меня матери“. И, ответив такими словами дяде, подбежал Девгений, быстро выхватил свой меч и пошел навстречу зверю. Зверь же, увидев идущего к нему юношу, зарычал, и стал бить себя хвостом по бокам, и, разинув пасть свою, прыгнул. Но Девгений ударил его мечом по голове и рассек на две половины»[121].

Еще один мотив сближает «Повесть о Петре и Февронии Муромских» с «Девгениевым деянием»: знакомство слуги Петра с Февронией началось в отсутствие ее отца; так же и с будущей женой, дочерью стратига, Девгений Акрит знакомится, когда отца ее нет в городе.

Правда, Девгений внушает невесте любовь своей отвагой и силой, а в истории муромской четы скрепляющим раствором для брака является мудрость Февронии в соединении с христианским законом. Но невозможно отделаться от впечатления, что русский книжник нарочито «переиграл» сюжет «Девгениева деяния», пожелав придать ему большую сложность: оставив конструкцию рыцарского романа, добавить черты этического трактата.

Но приходило ли в голову древнерусским писателям пускаться в подобные игры?

Такое случалось. Например, если сравнить композицию, а также основные сюжетные ходы «Слова о полку Игореве» и «Задонщины», можно сделать вывод об их необыкновенном сходстве. Автор одного из текстов работал явно по следам знакомства со вторым!

Скорее всего, автор «Повести…» использовал «Девгениево деяние» именно так, то есть в качестве строительного материала.

Для этого у него была весьма серьезная причина. Одного Агрика, вовсе не богатыря и ни в коей мере не змееборца, на Руси знали с XII века по переводному сочинению «Чудеса святого архиерея Христова Николы [Мирликийского]». Описание одного из посмертных чудес начиналось так: «Некто по имени Агрик, живший в земле Антиохийской недалеко от сарацин, был очень богат и сильно любил святого Николу, имея единственного сына и творя каждый год память святому Николе: канон, утреню и литургию; и ставил две трапезы: первую — братии Божией, убогим, а после литургии — родственникам, друзьям, соседям и иным»[122].