Вениамин (Федченков) - О вере, неверии и сомнении Страница 20

Дальше же вопрос о чудесах будет поставлен прямо и разрешится математически-легко.

Такое же значение имеют творения святых отцов, про коих (философ Киреевский сказал сильное слово: "Они говорят о стране (т. е. небесной), в которой были". И еп. Феофан (Затворник) советует читать их на втором месте — после житий святых. Да, действительно, святые говорят о том, что видели. Они без колебания могли бы сказать вместе с апостолами: "Мы возвестили вам силу и пришествие Господа нашего Иисуса Христа, не хитросплетенным басням последуя, но быв очевидцами Его величия" (2 Петр. 1, 16).

"О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни"; "о том, — настойчиво повторяет ап. Иоанн, — что мы видели… и вы имели общение с нами; а наше общение — с Отцем и Сыном Его Иисусом Христом. И сие пишем вам, чтобы радость ваша была совершенна" (1 Ин. 1 гл., 1, 3, 4).

Но особенно сильно звучат для моего ума слова ап. Павла. Побуждаемый нападками врагов защищать себя, он, после 14-летнего молчания, вынужден был, наконец, открыть о своем необычайнейшем восхищении на небо. Это настолько сильное и убедительное свидетельство, что я обращаю на него внимание всякого ищущего и даже верующего.

"Не полезно хвалиться мне, ибо я приду к видениям и откровениям Господним. Знаю человека во Христе (он о себе пишет), который назад тому четырнадцать лет (в теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю: Бог знает) восхищен был до третьего неба.

И знаю о таком человеке (только не знаю — в теле или вне тела: Бог знает), что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать" (2 Кор. 12, 1–4).

Здесь все — чрезвычайно, поразительно: и само видение "третьего неба", рая; и невозможность передать на человеческом языке, ибо у земного языка нет слов для небесного, иного мира; и 14-летнее молчание, слова "знаю" и "не знаю". Апостол совершенно откровенно сознается, что он был в каком-то особом состоянии, а не в обычном: не то в теле, не то без тела… И чего он не знает, он о том и говорит: "не знаю". Но зато он с настойчивостью повторяет, что самое событие с ним несомненно было: "знаю человека", "знаю о таком человеке", что он был в раю…

Такая уверенность может быть лишь у того, кто говорит "о стране, в которой он был" действительно.

А еще более всех уверяет нас в этой действительности Сам Христос Господь. Когда Он ночью беседовал с тайным учеником Своим, членом синедриона, Никодимом, тот не мог понять даже о "духовном рождении". И Господь упрекнул его:

"Ты — учитель Израилев, и этого ли не знаешь?" А о Себе далее заявил так: "Истинно, истинно говорю тебе: Мы говорим о том, что знаем, и свидетельствуем о том, что видели, а вы свидетельства Нашего не принимаете" (Ин. 3, 10, 11).

Воистину не только Господь, но и апостолы, а потом и святые люди говорили о том, "что знают"…

Но если им не верят — то уже не их вина, а вина непринимающих… Сердце же простое и ум не лукавый, да еще и широко просвещенный, принимают с верой, о чем говорят достоверные очевидцы.

Таков второй путь веры — Откровение чрез Св. Писание и Св. Предание.

По существу, и первый путь "детской веры" получен был тоже чрез Откровение "по преданию": от родителей и учителей… Но в обоих их, а в особенности в первом периоде "простой веры", важное место занимало, как мы постоянно отмечали, еще и наше сердце: оно легко и радостно воспринимало веру и доводы в пользу ее и, наоборот, отталкивалось от неверия и искушений его. Об этом мы дальше раздумаемся: откуда такой инстинкт? Впрочем, пока мы еще говорим о более или менее естественных способах откровения веры — по преданию: и от родителей, и от Божественного Откровения в Писании, и от святых людей.

Тут мы должны уже говорить и о Церкви — хотя и не в полном объеме этого вопроса.

Незадолго до смерти о. Иоанна Кронштадтского Бог привел мне с другом о. Неофитом (уже умершим) посетить святого пастыря. Это была беседа необычная, памятная мне, грешнику. Но я вспомню тут лишь об одном предмете.

— Батюшка! — спросил я, — скажите, пожалуйста, откуда у вас такая пламенная вера?

Чтобы понять мой вопрос, прошу припомнить, что мы, семинаристы, а потом и студенты, были хладными в вере; а потому и в других не могли понять горячности ее. Отрицать ее у о. Иоанна было уже никак невозможно, а я не раз был очевидцем его пламенного служения на литургии и в проповедях… Да это общеизвестный факт. И для меня его вера была как бы загадкою: чего сам не знаешь, все кажется непонятным.

— Откуда вера? — задумчиво переспросил медленно уже болезненный старец; и некоторое время помолчал. Мы ждали.

— Я жил в Церкви! — вдруг твердо и уверенно ответил батюшка. Я, "богослов", студент, — увы! — не понял этих слов: "жил в Церкви". Что это такое? Странное неведение, — скажет читатель… Не отрицаю; а сознаюсь. Но то-то и печально, что будущие пастыри не понимали таких простых вещей, как Церковь". А о. Иоанну было очевидно. Я же действительно не понял его ответа — точно он мне сказал что-либо на чужестранном языке… Так вот и Никодим не понимал Христа Господа (Ин. 3, 4, 9). И я переспросил:

— Что это значит — жили в Церкви?

Отец Иоанн даже несколько огорчился:

— Ну, что значит? Ну, я служил вот Божественную Литургию и другие службы; молился вообще в храме. — Потом, еще подумавши, продолжал: — Любил читать в церкви минеи… Не Четьи-Минеи (не Жития Святых)… Хотя и те прекрасны!.. А минеи богослужебные. Любил читать каноны святым.

Он действительно всегда на утрени выходил на левый клирос и сам читал каноны им. И как читал?! С великим дерзновением… Почти как бы требовал их заступления у Бога. Помню, первый раз мне пришлось посетить его в день преподобного Алипия (Столпника), 26 ноября [38]. Как о. Иоанн взывал к нему с силою!

— Преподобие отче Алипие! Moли-и Бога о нас!

"Моли-и!" Точно он стоял перед ним и горячо просил ходатайства… И вся служба проходила у него с силою…

Не помню уже других подробностей этой важной беседы о Церкви.

— Вот что значит: жить в Церкви, — закончил он. Постепенно и для меня вскрывалась вся важность Церкви. Я теперь, вспоминая прошлое, первый и даже второй периоды моей веры, должен сознаться, что она держалась не Словом Божиим, и тем менее — житиями святых или творениями св. отцов. Можно сказать, что я последних, как и житий, даже и не читал почти: ни в духовной школе, ни в семинарии… Странно это? — Бесспорно… Но никто не интересовался этими источниками, и никто из старших даже никогда не говорил нам о важности их, не затеплил интереса. Я сам был библиотекарем в семинарии, видел эти толстые книги, помню и кожаные переплеты "Добротолюбия" [39]; но ни разу даже и крышки не раскрыл в них. Дух был у нас земной, естественный.

А Писание, как я уже писал, было лишь учебником и притом — холодным. И мы тоже не питались им.

Следовательно, вера моя, как и у других товарищей, жила не Словом Божиим, не житиями, а чем-то другим. Чем же? Я уже сказал: родительской и общей традицией, да еще — сердцем собственным. Но это далеко не все. Ведь традиции и сердце у всех бывали, но не все оставались верующими. Этому много причин. И одна из важнейших — Церковь. Кто жил в Церкви, тот хранил и веру: а кто уходил из Церкви практически, у того нередко и вера слабела.

Тот же о. Иоанн Кронштадтский в своем дневнике "Моя жизнь во Христе" говорил так (пишу по памяти): "Я еще дивлюсь: как это наши интеллигентные люди, ушедшие от жизни Церкви, все же хранят остатки веры?"

И наоборот, мне пришлось слышать от одной христианки уже за границей такие разумные слова: "Я уверена: если кто посещает постоянно церковь, тот не может быть неверующим".

Здесь — великая правда. Немного вскрою ее по опыту, почти всем нам известному.

Может быть, иной подумает, что на нас действовали проповеди? Люди так высоко ценят свое слово теперь…

Нет! Я до самой академии не помню ни одного случая, чтобы вообще проповеди произвели на меня сильное впечатление. Да их в духовном училище и семинарии почти и не произносили. Во время причащения священнослужителей в алтаре певчие пели что-нибудь "концертное". Что же? Может быть, чтение отрывков из Апостола и Евангелия? — Тоже нет. Апостола мы почти никогда не понимали. Да! И расценивали его с точки зрения громогласия и красоты голоса. А Евангелие мы знали на память; и никогда чтение его не захватывало нашего сердца… Проходило мимо… Что же? Неужели вот те каноны, какие любил читать из миней батюшка о. Иоанн? Еще менее. Почти никогда мы не внимали им. А если слушали, то больше красивое пение ирмосов [40]; особенно если было "трио" из чудных теноров и баса.

Тогда что же осталось от "Церкви"? — Самое главное: вот это простое стояние в храме; конечно, участие в произносимых молитвах (у каждого в разной степени); ну — и слушание Слова Божия… Вот эта "служба", особенно же литургия, сами по себе, то есть без особенного участия ума, хранили и воспитывали нашу веру. Вот это самое простое: я был в церкви, я ходил к обедне, я отстоял службу — какими-то дивными путями держали в нас веру… Какими? — Мы никогда и не задумывались над этим… Задумывались ли вы? — А между тем именно это самое "хождение" крепче всего питало нас…