Георгий Чистяков - Путь, что ведёт нас к Богу Страница 22

Такое под силу не горстке бандитов, не пятерым озверевшим террористам, но только серьезнейшей и блестяще функционирующей и, скорее всего, государственной структуре. Увы, но это именно так. И стоит организация такого теракта бешеных денег. Бюджет обычного хорошо развитого европейского государства такого бы не потянул. Но там, где есть деньги, что рождаются из ничего — от торговли нефтью и «наркотою», там оказывается возможным все.

Как не хочется, чтобы бомбы падали на Кабул! Но почему тогда талибы отказываются выдать Бен–Ладена мировому сообществу? Да и не в одном этом человеке дело, потому что их действительно много, но при этом, и это особенно страшно, мир их не знает ни в лицо, ни по именам. Это не нацисты, о которых нам было известно абсолютно все, а какие‑то невидимки, анонимно действующие и поставившие себя вне мирового сообщества. И вот перед лицом этой опасности мир начал объединяться. Россия и Америка, христиане разных исповеданий, иудеи и мусульмане, буддисты, индуисты и так далее, верующие и неверующие, консерваторы и социал- демократы, — все мы оказались в одной лодке.

Но сегодня даже такое объединение, но без применения силы, скорее всего, не принесло бы результатов, потому что террористов нужно не просто остановить, но остановить как можно быстрее. А переговоры с ними невозможны. Но сила, даже употребленная по римскому принципу vim vi repellere licet, то есть «на силу позволено отвечать силой», все‑таки являет собой что‑то не вполне христианское… Правда, сегодня мы видим и то, что, по сравнению с предыдущими эпохами, применение военной силы сводится к минимуму. И это, быть может, самое большое достижение человечества за всю его историю, но возможным это становится, только когда весь мир объединяется. В конечном итоге, объединяется в любви — к жизни и к человеку, а следовательно, и к Богу.

У тех, кто погиб 11 сентября, не было выбора, их не спрашивали, что они выбирают: жизнь или веру; да и верующими среди них были далеко не все. Не было такого выбора и у других (за крайне редким исключением) мучеников XX столетия. В России жертвы сначала красного террора (при Ленине), а затем ГУЛага (при Сталине и его продолжателях), жертвы нацизма в Германии, включая тринадцатилетнюю Анну Франк и всех евреев (а их было шесть миллионов!), кто встретил смерть в газовых камерах Освенцима и в других лагерях смерти, выбирать не могли, у них не было вариантов — их просто уничтожали, не спрашивая, каков их собственный выбор. Их просто убивали. Царь Николай, казалось бы, отрекся от престола именно для того, чтобы сохранить жизнь своим детям, но все равно вся царская семья была расстреляна: и у них тоже не спросили, выбирают ли они этот путь — их просто поставили к стенке.

Эдит Штайн стала христианкой и католической монахиней, казалось бы, изменила своему еврейству и, с точки зрения ее родных, крестившись, предала веру отцов, но и она была арестована и отправлена в газовую камеру как еврейка, и так далее… Рауль Валленберг боролся с нацизмом, а погиб в советских застенках, а большинство репрессированных при Сталине партийцев и военных были наивернейшими «солдатами партии», безбожниками и сталинистами, и попали «под статью» лишь потому, что представляли не реальную, но лишь потенциальную опасность для режима, быть может, выделяясь умом или негибкостью, какими‑то нравственными принципами, может быть, прямотой или какими‑то еще качествами. Людей типа Фед. Фед. Раскольникова (Ильина), сознательно выбравшего путь противостояния Сталину, среди них было катастрофически мало.

А жертвы массовых репрессий в Китае, при Мао и позднее, включая тех студентов, что были расстреляны на площади Тян–ан–мынь? А убитые в Камбодже при Пол–Поте, в Руанде и Уганде при Иди Амине? А в Афганистане при Кармале Бабраке и Наджибулле? На Кубе, в северной Корее и так далее. Все они мученики, то есть torturati или tortures - в том смысле, что их мучили, терзали, безжалостно и жестоко убивали, они vittime или victimae- значит, «жертвы», но… Именно в этом контексте нельзя не вспомнить о том, что русским словом «мученик» переводится греческое «мартис» рартис; - свидетель; «мученичество» — это «мартирион» papxupiov, то есть «свидетельство», это та невооруженная и ничем (кроме веры!) не защищенная смелость, что порою приводит на плаху. Martin- это свидетели. Причем свидетели не просто жестокости своих палачей, но правоты своего исповедания.

Мартин Лютер Кинг в Мемфисе 4 апреля 1968 года был убит, поскольку его ненасильственный протест верующего против расизма, его христианский гандизм был для тех, кто защищал право на расизм в США, несравненно более опасен, чем любые другие выступления черных. Борьба черных против расизма до Кинга была почти всегда, во–первых, достаточно агрессивна по форме, и, во–вторых, направлена против белых. Кинг сумел и полностью отказаться от агрессивности и придать своей борьбе подлинно евангельский характер, но главное, начисто исключить из своей программы, из своей проповеди, из своего мировоззрения, тот момент, который всегда так или иначе, но служил на пользу расизму — неприятие белых американцев, их цивилизации, образа жизни, и непременное желание видеть в них врагов.

Мечта, или dream, как он сам говорил, Мартина Лютера Кинга заключалась в том, чтобы черные и белые увидели друг в друге братьев и взялись за руки. Он во весь голос заговорил не о любви черных друг к другу, но о любви черных к белым, о любви вне зависимости от того, кто есть кто; парадоксальная заповедь о любви к врагам в деле Кинга, быть может, впервые в истории одержала потрясающую победу. И поэтому не случайно, что сегодня Кинг воспринимается как праведник не только черной, но всей Америкой — его служение (благодаря его христианству и его пламенной вере) переросло борьбу за права черных и против всего того, что их ограничивало. Оказалось, что Кинг боролся в равной мере и за тех, и за других…

Однако свой выбор он сделал, но только не в день своей смерти, а намного раньше. Тут вспоминаются притчи о работниках в винограднике и о десяти девах из Евангелия от Матфея. Рауль Валленберг тоже сделал выбор, и опять‑таки задолго до дня своей смерти; фигурально выражаясь, стал работником не одиннадцатого часа, но тем, кто был послан в виноградник с утра или около третьего часа. Или Дитрих Бонхёффер, который мог бы просто вести себя достойно, но тихо, как это сделали многие его друзья. В сущности, этот же выбор сделал и о. Александр Мень, но опять‑таки задолго до своей смерти.

Каждый из них мог бы остаться жив. Этот выбор — выбор, сделанный заранее, — не ведет неминуемо к смерти, как это было в первые века христианства… Он только делает ее весьма близкой, возможной, реальной… Так Андрей Блум (будущий митрополит Сурожский Антоний) в годы Второй мировой войны тоже сделал выбор, уйдя в Сопротивление в оккупированной Франции, но остался жив, хотя и рисковал, и мог бы вполне быть расстрелянным или попасть в концлагерь, как мать Мария или о. Димитрий Клепинин. Будущий митрополит не только выдавал справки о состоянии здоровья, что давали возможность лицам, их получившим, избежать вывоза на работы в Германию, но и фабриковал такие рентгеновские снимки, на основании которых можно было понять, что эти люди действительно больны туберкулезом, которого немцы очень боялись и поэтому старались держаться как можно дальше от туберкулезных больных.

Эдит Штайн вполне могла уехать в Латинскую Америку. Да и брат Шарль тоже мог просто вернуться во Францию… Брат Христиан и его собратья, монахи–трапписты из Алжира, убитые несколько лет тому назад исламистами, и их застреленный епископ — монсиньор Клаври… Они, в общем, тоже могли уехать во Францию или уцелеть, оставаясь в Алжире. Но они сделали свой выбор и стали работниками третьего или шестого часа. Поэтому они — настоящие мученики.

А жертвы тоталитарных режимов? Допустим, студенты, погибшие на площади Тян–ань–мынь во времена Мао, — могли не выходить на площадь, но врачи, профессора, буддийские монахи, а вместе с ними и священники всех христианских исповеданий, а рядом с ними… и просто партийные работники, вполне убежденные в гениальности идей Мао Цзэдуна, — все были уничтожены просто так. У них не спрашивали, хотят ли они жить, и не предъявляли им никаких условий, при соблюдении которых они не были бы казнены.

А в России после революции? Убивали всех подряд без суда и следствия. И тех, кто был готов сопротивляться новой власти, как Николай Гумилев, и тех, кто вообще не задумывался над проблемою большевизма. А «тетя Варюша», мать моей старой приятельницы Александры Павловны Боженко, расстрелянная прямо на перроне у дверей поезда, в котором она просто ехала, то ли к детям, то ли куда‑то еще, — расстрелянная лишь за то, что в ее паспорте было указано, что она графиня? А те русские, которых Черчилль выдал Сталину после войны? Их расстреливали всех подряд прямо на пароходах, прямо в территориальных водах Великобритании… А Холокост? Евреи в годы нацизма… Тысячи убитых детей, в том числе и новорожденных…