Петр Котельников - Седьмая чаша гнева Страница 26

Что это? Судьба ли?.. Или что-то иное?..

Воспоминание было прервано тем беднягой, который, как и он, находился в реанимации. Сосед, лежащий рядом и громко стонавший, начал непрерывно кашлять. При каждом кашлевом толчке, он хватался руками за живот, где у него на послеоперационную рану были наложены швы. Слышалось легкое потрескивание, похожее на звук, издаваемый распарываемой одеждой.

«Ой! – кричит сосед, глядя в его сторону – у меня живот разрывается!»

Чем он мог помочь соседу, сам прикованный к постели?

Сотрудники реанимационного отделения «отмечали» какое-то торжество. Слышались шум и смех в ординаторской. Никто не спешил к почти уже кричащему больному. Потом они пришли. У больного произошло расхождение швов и эвентрация кишечника. Часть кишечных петель находилась вне полости живота. Больного покатили на каталке в операционную.

Он оставлен размышлять. Снова он в объятиях воспоминаний. И опять это смерть. Почему ему удавалось ускользнуть от нее, когда надежд не оставалось? Из рассказов родителей он знал о том, как костлявая старалась расправиться с ним, когда он, родившись хилым, слабым настолько, что не хватало сил сосать грудь матери, лежал на русской печи в деревенской избе, укутанный ватой и завернутый в пуховый платок. На селе и покрепче его не выживали, а тут… Глядеть не на что!.. Позвали предсказательницу. Та только глянув на крохотное сморщенное личико недоноска, сказала небрежно: «Не жилец он на этом свете!»

Он выжил. Рос болезненным. Чего только не советовали «бабки-ведьмы», да «старики-колдуны», чтобы он выжил. И в горячую коровью требуху его завертывали, и с черной кошкой купали.

Отсылая его с матерью на юг, в Керчь, отец сказал, прощаясь: «Если умрет по пути, похорони его на ближайшей станции!»

Время огромное сконцентрировалось в его сознании, оживляя этапы жизни. Вырвало оно кусочек из далекого и вовсе не радостного детства:

…Прекрасный одноэтажный корпус Переяславской детской инфекционной больницы, куда поместили его, заболевшего скарлатиной. Заболевания прежде протекали тяжело. Лечение было симптоматическое, устраняли симптомы, поскольку не было средств, убивающих в организме микробы. Скажем, болит голова, назначают болеутоляющее. Пневмония – банки и камфара. Палата, куда его поместили, была светлой, просторной. Его койка у самого окна, из которого видны поля белого снега и скопления голых деревьев. Он уже чувствует себя совсем большим, ему скоро шесть лет будет. Он бегло читает по-русски и на украинском языке. Читает вслух. Послушать собираются дети и из других палат. Не было тогда в палатах не только телевизоров, но и простого радио. Радиоприемники были иностранного производства, громоздкие и тяжелые. Скажем, немецкий приемник – «Телефункен». Чтобы их иметь, нужно было получить разрешение из органов НКВД. Напротив него лежит на койке мальчик лет 12, бледный, отечный. Все передвигаются самостоятельно, а мальчика поднимают и садят в постели. На груди у мальчика большой серебряный крест. К нему часто приходит бабушка, приносит передачи. Постоит у окна, посмотрит на внука, перекрестит его широким крестом и уходит.

Он смотрит на мальчика, ему очень жаль его. Глядит на крест его, и невольно лезут строки из стихотворения «Смерть пионерки», в котором бабушка убеждает больную скарлатиной внучку надеть на шею крестик во имя спасения души, а возможно и тела. Как-то он из столовой раньше других вернулся в палату. Вид мальчика поразил его. Тот лежал на спине, вытянувшись. На шее, под кожей, виден был большой комок, ходивший вверх и вниз, как будто мальчик хотел проглотить что-то, и не мог этого сделать. Глаза его закатились под верхние веки, были видны только белки глаз. Это было так страшно, что Он выбежал с криком из палаты. На крик сбежались медсестры и врачи. Всех из этой палаты перевели в другую, и Он видел, как мальчика, накрытого с ног до головы простыней куда-то увезли. Он понимал, что перед ним лик свой и возможности показала смерть. Но не догадывался о том, что через трое суток, потеряв сознание, он будет бороться за свою жизнь, а мать и отец поднимут на ноги наркомат здравоохранения Украины по поводу смертности в детской больнице Переяслава, того самого города, где состоялась подписание документа о присоединении Украины к России. Были основания для вызова комиссии из Киева? Были. За период нахождения Его в больнице там успели умереть все дети цыганского табора, заболевшие корью, а это, ни мало, ни много, а 37 детей, в возрасте от 2-х до 13 лет.

И опять, нарушая последовательность течения времени, Он вспоминает смерть глубоко верующей в Бога девушки, погибшей от уремии. С ней слишком трудно было говорить неподготовленному к специальной беседе. Она здорово разбиралась в Священном Писании, чтобы Его, убежденного атеиста, не раз ставить в глупое положение. Ей было сложно лгать, говоря о ее болезненном процессе, поскольку она прочитала массу литературы о заболеваниях почек, в том числе и последние монографии, посвященные этому. Она встретила Его впервые словами: «Не лгите, доктор! Я знаю, что обречена и даже чудо не спасет меня!»

Он нашел с ней общий язык. Она всегда ждала его прихода. Они говорили о литературе и искусстве, и ни слова о болезни и религии. Но, как-то она встретила его с почти сияющими от радости глазами и сказала:

«Вот доктор Борисов мне обещал удалить пораженную туберкулезом почку! Прекратится интоксикация, и я стану поправляться. Доктор Борисов тогда был заведующим урологическим отделением Орловской областной больницы. Человек он был смелый и решительный, но… лучше бы такой решительности ему поубавить!

Чуда тогда не произошло. Операция прошла «успешно». Почка была удалена. К сожалению, у больной она была единственной…

Он несколько раз приходил на ее могилу Троицкого кладбища. С букетиком цветов. Потом он подолгу засиживался на ярко освещенной электрической лампой центральной аллее кладбища вблизи гробницы генерала Ермолова, покорителя Кавказа. Здесь он много читал, иногда думая о бренности человеческого бытия. Здесь ему никто не мешал. Хулиганов не затащишь в ночное время на кладбище, пусть у входа и освещенное электрическими лампами пространство.

Когда лежишь долго, когда нет возможности читать, остается только вспоминать. Вспоминать о причинах страха. Хотя и думать не о чем – тут на лицо сам дух воспитания…

Он с детства боялся темноты. Страх этот был не объясним, уже потому, что его не пугала темнота улиц, подворотен, старых заброшенных шахт или узких проходов древнегреческих катакомб. Он боялся темноты собственной квартиры. Ничто не могло переломить этого страха. Он отлично спал, один в ночном поле, когда на километр от него не было ни единой человеческой души, спал в шалаше, спал в стогу соломы. Здесь ему было много уютнее, чем дома. Запах скошенных трав, темное небо, усыпанное яркими звездами – что могло быть еще прекраснее! Одиночество он переносил легко, – была бы только книга под руками! Нет, темнота уютной, знакомой до мелочей квартиры, всегда чем-то тревожила его, и он выходил наружу, в ожидании прихода кого-нибудь из родных и близких. Он никому не говорил о своих ночных страхах, из-за боязни насмешек. Промолчал он, никому не рассказывая о том, что когда-то пережил во тьме своей комнаты. Он отчетливо запомнил детали той давней ночи. Ему было 18 лет. До окончания школы оставалось всего два месяца. Он переживал первую юношескую влюбленность, довольствуясь тем, что провел вечер рядом с ней. Пуританское воспитание Его и ее не позволяло им броситься в объятия друг друга, хотя этого требовали тела их. И эта ночь не отличалась от других, возможно, только затянулось свидание. Такая тихая, теплая, майская ночь. Он собирался поступить так, как об этом читал в художественных произведениях. Он держал ее за нежные, чуть полноватые руки и… вновь не сказал ни слова. Досадуя на себя, на свою нерешительность, он возвращался домой. Для полного «счастья» ему не хватало только встречи с отцом. Тот уже давно собирался серьезно поговорить с сыном, забросившим учебу накануне сдачи экзаменов на аттестат зрелости. Ворота оказались запертыми изнутри, чтобы он был вынужден стучать в окно спальни матери и отца. Но это препятствие он научился давно преодолевать. Нужно было только подпрыгнуть, уцепиться за края пробитого в воротах снарядом отверстия, подтянуться и перекинуть тело на противоположную сторону. Он глянул на светящийся циферблат часов, стрелки показывали половину второго ночи. Стараясь не шуметь, он подошел к окошку кухни, где стояла кровать бабушки, и тихонько постучал. Ожидание было недолгим, послышались неторопливые шаркающие шаги. Потом к стеклу приникло лицо старушки. Пыхтение ее сопровождало звук отодвигаемого засова.