Петр Гнедич - Догмат искупления в русской богословской науке Страница 29

Соответствующее различие легко указать и в отношении к Священному Писанию, к «сердцу церковной жизни» — богослужению, к творениям святых отцов, и в понимании искупления. Здесь психологии настроений противостоит онтологизм церковного понимания догмата.

Архиепископ Иларион не оставил специального труда по изложению учения об искуплении, но он писал и говорил о нем где только мог — в статьях, лекциях, отзывах о студенческих сочинениях и т. д.[585]Архиепископ Иларион называет себя убежденным противником «юридического» понимания искупления, так как оно заимствовано из схоластического западного богословия и не соответствует ни духу, ни учению Православной Церкви. В его статьях и лекциях имеется ряд ярких и убедительных примеров, где отдельные места из догматики митрополита Макария (Булгакова) противополагаются учению святых отцов или тексту богослужебных песнопений[586]. «Смотрите, какое разногласие между Церковью и школой! Вот что сделало у нас на Руси латино–немецкое засилье в богословии! Классная кафедра духовной школы и церковный амвон и клирос в одно и то же время говорят на разных богословских языках»[587]. Автор призывал своих слушателей — студентов Московской духовной академии — к борьбе со схоластикой, с этим «вредным латинско–немецким засильем». «В схоластическом учении о спасении прежде всего должны быть снесены два форта, два понятия: удовлетворение и заслуга. Эти два понятия должны быть выброшены из богословия без остатка, навсегда и окончательно»[588].

Также часто автор делает еще один упрек «школьному» богословию: «Святоотеческое богословие в воплощении Сына Божия видит основу нашего спасения. Но подпав под чуждые Церкви влияния, зиждущие школьную догматику пренебрегли камнем воплощения». Этому вопросу он посвящает статьи «Краеугольный камень Церкви»[589] и «Вифлеем и Голгофа».

«Когда берешь в руки семинарский учебник догматики (Макария), невольно поражаешься, как оскудевает там мысль, лишь только касается она воплощения, — там о воплощении нет даже отдельного параграфа, говорится о следствиях ипостасного соединения естеств в Иисусе Христе по отношению к Нему Самому, к Матери Его и к Пресвятой Троице. А для рода человеческого ипостасное соединение двух естеств как будто осталось без последствий»[590]. Наше «школьное» богословие «омрачило истину воплощения», и потому «юридическое» учение о спасении не может удовлетворить верующих. «Юридическая» схема даже вредна для духовной жизни человека. И автор говорит о невозможности по этой схеме обосновать необходимость собственных усилий для спасения, одинаково с патриархом Сергием и профессором Несмеловым.

Помимо этих замечаний, автор приводит[591] и собственное понимание домостроительства нашего спасения, начинающегося от Вифлеема и через Голгофу завершающегося воскресением.

«В раю люди согрешили… злоупотребив свободой… Грех был потерей духовного здоровья. Человек подпал тлению, смерти, страданию… От этого состояния страдания и нужно было человека исцелить, спасти, так как сам больной исцелить себя не мог. Премудрость и благость Божия создают домостроительство воплощения. Это единение естеств само в себе и есть источник спасения человека.

Естество человеческое едино и не есть только отвлеченная идея. Реальным единством человечества объясняется переход Адамова греха на ветхозаветного человека. Тем же единством объясняется спасение всех во Христе. Восстанавливается рассеченное грехом единство рода человеческого.

Восприняв человеческое естество, Сын Божий вместе с ним преодолевает греховное самоутверждение твари. На Голгофе совершено было Богочеловеком отречение от воли греховной, человеческой. Эта воля трепетала Креста, хотела пройти мимо него, просила, да мимоидет (Мф 26, 39) Крест, но, объединенная с волей Божественной во Христе, она сказала Отцу: не Моя воля, но Твоя да будет (Лк 22, 42). Голгофа и Крест — поворотный пункт истории. Прежде человек шел от Бога, теперь он обращается к Богу. Голгофа и Крест — перелом сознания и воли грешного человечества. С болью и страданием совершается всякий нравственный перелом. Так совершился он и на Кресте, где за нас, ради нас, но и вместе с нами, как братьями, пострадал Христос. Но почему спасительна для меня эта страшная Голгофа? Не сама по себе, а потому, что в Вифлееме Сын Божий мое естество воспринял в единство Своей Ипостаси. Чрез единение естеств во Христе и смогло человечество сломить на Голгофе свою греховную волю. Нося мое же естество человеческое, Первенец из мертвых прошел чрез врата смерти и гроба, не увидав тления. Тление и смерть были побеждены, даровано нетление и вечная жизнь»[592].

Глубина мыслей о единстве естества человека и значении воплощения, прекрасный язык лекций и статей архиепископа Илариона, удачные сравнения и цитаты делают его изложение чрезвычайно убедительным, но и это понимание несвободно от некоторых существенных недостатков.

У автора недостаточное понимание греха: «Грех — не преступление, не оскорбление Бога, это болезнь и несчастье человека». Понятие вины нельзя исключать из понятия греха, но это понятие не «юридическое», и значение имеет — как Бог прощает или оставляет эту вину.

В соответствии с «юридическим» пониманием, Бог не может простить вину, не получив за нее удовлетворения. Такое понимание не соответствует правильному понятию о Боге — «Бог прощает нам туне», не требуя удовлетворения, по единой Своей благости (патриарх Сергий). Но сознание виновности и прощение вины Богом все‑таки есть нечто реальное во внутренней жизни человека. Все покаянное богослужение проникнуто сознанием виновности, в нем грешник исповедует вину во грехе и просит о прощении.

Автора обвиняли (например, митрополит Антоний (Храповицкий)), что, говоря о значении воплощения, он как бы преуменьшает значение Голгофы. Естество человеческое не только соединяется с Божественным, но и исцеляется, освобождается от силы греха, и это происходит на Голгофе.

Об этом говорит и автор, но у него это исцеление заключается в отречении от воли греховной. Но этот «перелом сознания и воли» имел место в Гефсимании, а не на Голгофе. И если быть последовательным, то «центральным моментом искупления» пришлось бы считать гефсиманскую молитву, а не крестную смерть Сына Божия.

В этом сказалось влияние на архиепископа Илариона митрополита Антония (Храповицкого)[593].

Но несомненным достоинством изложения архиепископа Илариона остается ясное понимание единства искупительного подвига Спасителя и онтологических следствий воплощения, соединившего «расстоящаяся естества»[594] и явившегося источником спасения человеческого рода[595].

6. УЧЕНИЕ ОБ ИСКУПЛЕНИИ В ДИССЕРТАЦИИ ДОЦЕНТА А. ТУБЕРОВСКОГО

Изложить учение об искуплении должен был и доцент Московской духовной академии А. Туберовский в своем опыте мистической идеологии пасхального догмата «Воскресение Христово»[596].

Автор признает несостоятельной «юридическую» теорию искупления, несмотря на то что «наши официальные учебники по догматике проповедовали ее как богооткровенную истину»[597]. Упомянув о работах А. Беляева, П. Светлова, М. Тареева, В. Несмелова, митрополита Антония (Храповицкого), патриарха Сергия, иеромонаха Тарасия и священника Н. Петрова, он заключает: «Лучшие представители православной религиозной мысли — цвет русского богословия — высказались против «юридической» теории искупления»[598] и повторяет, что духу Православной Восточной Церкви чужд «юридический» характер, что понятия «сатисфакции», «возмездия», «заместительства» составляют пережиток язычества и иудейства и что «юридическая» теория вносит противоречия в сущность христианства[599].

Но для того, «чтобы не выродиться в рационалистическиморалистическую доктрину (как это имеет место у Толстого и у модернистов на Западе), христианское богословие обязано удержать не только освященные Христом и апостолами названия Его спасительного служения человечеству «искуплением», «примирением», «жертвою», «первосвященством» и т. д., но и не утрачивать их религиозно–мистического содержания »[600].

Свое понимание искупления автор называет «динамической теорией искупления», которая связана с «мистической концепцией христианства», где сотериология имеет лишь «эпизодический характер»: «…сотериологический аспект Лица и дела Христова… входит лишь частью в целое более общей и глубокой концепции — оплототворение Бога во Христе во благо твари»[601].