Митрополит Макарий - История русской церкви (Том 9) Страница 29

Неудивительно, если этот головщик Логтин, а с ним и друг его уставщик той же лавры Филарет воспылали ненавистию к Дионисию, которого и без того не любили. Оба они были люди едва грамотные, но оба считали себя знатоками церковных чинов и богослужения и призванными судиями в этом деле. Старец Филарет гордился тем, что сорок уже лет был уставщиком в Троицко-Сергиевом монастыре, а старец Логтин величался своим сильным голосом, искусством в пении и переложении церковных песней на новые распевы. Архимандрит Дионисий по отношению к братии отличался величайшею кротостию и снисходительностию, к оскорбляющим его был всегда терпелив и незлобив, старался действовать на всех только словами любви, вразумления, убеждения. С такими-то словами он неоднократно обращался и к Логтину и Филарету, которые вообще любили своевольничать, и каждый раз встречал со стороны их ожесточенное упорство и противоречие. Свою неприязнь к нему они выражали иногда крайне дерзко и грубо. Однажды, когда Дионисий читал в церкви поучение к братии и народу, Логтин подошел к нему, вырвал у него книгу и уронил аналой, к соблазну всех. Дионисий, не сказав ни слова, только перекрестился и пошел на крылос. Но дерзкий головщик начал еще кричать и плевать на своего настоятеля, вырвал у него посох, изломал и бросил ему в лицо. Дионисий оставил крылос, пошел к образу Пресвятой Богородицы и проплакал пред ним всю утреню. Эти-то два грубые инока, но имевшие у себя много знакомых и почитателей в самой столице, успели огласить Дионисия и его сотрудников еретиками еще прежде, чем они окончили свою работу. И когда Дионисий в мае или июне 1618 г. прибыл в Москву и представил исправленный Потребник митрополиту Ионе, заведовавшему патриаршеством, то Иона, уже предубежденный против Дионисия и его сотрудников и недовольный тем, что они трудились не под его надзором и руководством, а может быть, и тем, что они осмелились указать грубые ошибки и в книгах, напечатанных при нем, т. е. в период междупатриаршества, созвал 18 июля Собор не столько для обсуждения сделанных исправлений в книге, сколько для суда над исправителями. На Соборе председательствовал сам Иона и присутствовали не архиереи, а только чудовский архимандрит Авраамий и другие лица из высшего московского духовенства. Главными обвинителями Дионисия и его сотрудников явились здесь названные нами уставщик Филарет и головщик Логгин. Дионисия обвиняли и обвинили в том, что он с своими товарищами "имя Святой Троицы велел в книгах марать, и Духа Святаго не исповедует, яко огнь есть", т. е. будто Дионисий незаконно исправил конечные славословия в некоторых молитвах, явно несообразные с православным учением о Пресвятой Троице, и незаконно опустил в молитве слово "и огнем". Сколько ни старались справщики Дионисий, Арсений и Наседка объяснять и доказывать основательность и справедливость сделанных ими исправлений, все эти объяснения и доказательства никого не убеждали. Четыре дня призывали обвиняемых на патриарший двор, потом делали им истязание в Вознесенском монастыре, в кельях матери царя Михаила Федоровича инокини Марфы Ивановны знак, что и эту благочестивую старицу успели вооружить против справщиков, как против врагов веры. С Дионисия просили некоторые пятьсот рублей, обещаясь прекратить дело, но он отвечал: "Денег не имею, да и давать не за что". Наконец, Собор решил: "Архимандрита Дионисия и попа Ивана от Церкви Божией и литургии служити отлучаем, да не священствуют". Кроме того, определили сослать окованного Дионисия в Кириллов монастырь, но как все дороги туда были еще заняты поляками, то заключили его на смирение в Новоспасской обители и наложили на него епитимию по тысяче поклонов в день. И велено было его здесь бить и мучить сорок дней и в дыму ставить на полатех, и заставляли его класть ежедневно по тысяче поклонов, а он прибавлял еще от своего усердия по другой тысяче. Митрополит Иона нередко в праздничные и торговые дни приказывал приводить узника на патриарший двор, а иногда привозить верхом на плохой лошади и здесь заставлял его класть поклоны под открытым небом, пред собравшимися толпами народа, тогда как сам вместе со властями пировал в доме за трапезой. Грубая чернь ругалась над мнимым еретиком, бросала в него грязью за то, что он хотел будто бы вывесть огнь из мира. Иногда Дионисий стоял скованным в подсенье дома митрополита от утра до вечера и ему не давали ни капли воды, чтобы утолить жажду в жаркие летние дни. И такие страдания продолжались для Дионисия целый год. Старец Арсений Глухой также был осужден Собором и заключен на Кирилловском подворье, где и томился в оковах около года, терпя разные лишения и нужды. Невольно припоминаются здесь другой подобный суд, совершавшийся столетием прежде, и другой страдалец за исправление церковных книг - преподобный Максим Грек. Но при сравнении этих двух судов настоящий еще более возмущает душу: там была хотя тень правды, были хотя некоторые слабые основания для обвинения подсудимого, здесь действовала одна вопиющая неправда, и Дионисий с своими достойнейшими сотрудниками обвинен и пострадал совершенно невинно. И так беззаконно, так жестоко поступили современники с человеком, который столько сделал для Церкви и отечества в ту страшную годину бедствий, который своими пламенными воззваниями ко всей России едва ли не более всех после патриарха Гермогена способствовал к освобождению ее от врагов.

Впрочем, ни Дионисий, ни Арсений не оставались безмолвными страдальцами, они старались оправдаться. Дионисий во время ли суда над ним или уже во время своего заключения написал "Речь", обращенную ко всем православным христианам, которую начинал следующими словами: "Святыя, соборныя, апостольския Церкви чадам, всем православным христианом, пад, припадая, молюся яз, смиренный, последний в братстве Дионисий, от дому великого Сергия чудотворца. Ведомо да буди вам, благочестия хранителем, яко повелением самодержавнаго государя царя и великаго князя Михаила Федоровича всея Русии, священную книгу Потребник правити повелено нам, неразумным. Вы же, искуплении Кровию Христовою, судите се праведно: многим ли свидетелем достоит веровати, или единому против тысящь. Освящении Богом, речь сию разумейте". Вслед за тем Дионисий говорил, что во всех старых письменных Потребниках, в том числе и принесенных из Москвы, и даже в печатных греческих книгах на Крещение Господне в молитве читается: "И ныне, Владыко, освяти воду сию Духом Твоим Святым" и только в московском Потребнике напечатано: "Духом Твоим Святым и огнем". Откуда взялась эта прибавка, продолжал Дионисий, - мы не знаем и не дерзнули оставить ее в Потребнике. Правда, по евангелисту Луке, Иоанн Креститель сказал о Христе: Той вы крестит Духом Святым и огнем (3. 16), но у евангелиста Марка написано только: Той крестит вы Духом Святым (1. 8). Да и Сам Христос сказал: Аще кто не родится водою и Духом... (Ин. 3. 5) без прибавления "и огнем". Сам Лука в книге Деяний апостольских передает слова Христовы к апостолам: Вы имате креститися Духом Святым (1. 5), также без прибавления "и огнем". Потом, описывая сошествие Святого Духа на апостолов, выразился: И явишася им разделени языцы, яко огненни (2. 3), а не сказал прямо: "языцы огненни". И далее в той же книге Деяний многократно рассказывает, как апостолы крестили верующих Духом Святым, и нигде не прибавляет: "и огнем". Чтобы еще более подкрепить свою мысль и оправдать себя, Дионисий ссылался на церковные песни и молитвы, читаемые при совершении крещения, в которых нет нигде и намека о крещении "и огнем", и приводил изречения и толкования святых отцов - Григория Богослова, Иоанна Златоустого и других.

От троицкого старца Арсения Глухого дошли до нас два послания, или оправдательные "Речи": первое, довольно обширное, к боярину Борису Михайловичу Салтыкову; другое, небольшое, к какому-то протопопу Ивану Лукьяновичу.

В послании к Салтыкову Арсений, сказав кратко, как он был призван к исправлению Потребника вместе с другими, как они трудились полтора года и представили свой труд Сарскому митрополиту Ионе, прежде всего останавливается на том же самом вопросе, каким занимался в своей "Речи" и преподобный Дионисий, т. е. на вопросе о прибавке "и огнем", но излагает дело несколько иначе. Арсений раздельнее говорит о списках Потребника, славянских и греческих, в которых они не нашли "и огнем", и упоминает о двух, из которых в одном это слово приписано было на стороне, а в другом над строкой. Потом, объясняя незаконность этой прибавки к молитве на Богоявление, не ссылается на ряд текстов Священного Писания, как сделал Дионисий, а указывает на однородные молитвы в том же печатном Потребнике и говорит: "Образец тому в том же печатном Служебнике (или Потребнике) молитва на омовение святых мощей и молитва над кладезем... В первой читается: "Посли нам милость свою от святых высот Своих, благодать Святого Духа, и освяти воду сию Духом Твоим Святым", а "огнем" не прибавлено. Во второй - так: "Сам, Владыко Человеколюбче, очисти воду сию знамением Креста Твоего от всякия скверны, и освяти тую Духом Твоим Святым", а "огнем" не написано же... И в этих молитвах, как и во всех подобных, следовало бы прибавить слово "и огнем", если оно справедливо прибавлено в молитве на Богоявление". Вообще же, обличением этой прибавки Арсений занимается недолго. Гораздо более и подробнее он защищает себя и своих сотрудников против другого обвинения. "Да в вину же нам, - говорит он, - поставили, что мы концы марали у молитв. Но мы, государь, марали концы у тех молитв, которые писаны к Отцу, а оканчивались словами: "И Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу". Мы марали у таких молитв концы и писали: "И Тебе славу возсылаем со единородным Твоим Сыном и Пресвятым... Духом..." Если, государь, в молитвах, которые обращены к одному Отцу или к одному Сыну, будут концы: "И Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу", то по такому славлению Отец и Сын и Святой Дух будут единое Лицо, а что злее этой хулы?.. Мы марали, государь, такие концы, потому что они способствуют Савелиевой ереси". Вслед за тем Арсений приводит из разных дотоле напечатанных у нас книг множество примеров молитв с такими же окончаниями и объясняет Салтыкову всю их несообразность. При этом Арсений делает по местам более или менее общие замечания. Например, о своих обвинителях говорит: "Есть, государь, иные и такие, которые на нас ересь возвели, но едва и азбуку умеют, а то ведаю, что они не знают, какие в азбуке письмена гласные, согласные и двоегласные. А чтобы разуметь восемь частей речи и что такое роды и числа, времена, лица и залоги, то им и на ум не всходило. Священная философия и в руках у них не бывала, а кто ею не занимался, тот легко может погрешать не только в Божественных писаниях, но и в делах земских, хотя бы от природы был остроумен. Неискусившиеся смотрят только на строки и на буквальную речь и рассуждают: это так; оказывается же совсем не так..." Или еще: "Не смею, государь, дерзновенно сказать о говорящих на нас неправое, что они не знают ни православия, ни кривославия, но только они Божественные писания по чернилу проходят, смысла же писаний не стараются уразуметь". О троицком уставщике Логгине: "Логгин Корова напечатал в своем Уставе молитву, которая... начинается: "Владыко многомилостиве, Господи Иисусе Христе Боже наш"; конец же испортил так: "Ты бо еси Царь царствующим и Спас душам нашим, и Тебе славу возсылаем. Отцу и Сыну и Св. Духу..." И в другой молитве, начинающейся: "Боже духов и всякия плоти..." напечатал конец: "Яко Ты еси живот, и воскресение, и покой усопшим рабом Твоим, Христе Боже наш, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Св. Духу". Смотри, государь, как этот безумный клеветник, недугующий к нам братоубийственною завистию и напрасно оклеветавший нас, не сделавших ему никакого зла, смешал по неразумию не подлежащее смешению". О московском духовенстве: "Есть и другие тьмочисленные описи в точках, в запятых и в окончаниях в тех печатных книгах. Если бы московские власти и честные протопопы, служащие во святых церквах близ царских палат, совершая чтение и пение по этим священным печатным книгам, добре разумели и о благочестии воистину болели, то они прежде возвещали бы о сих описях, несогласных с разумом истины, царю государю, и государь велел бы из них же приставлять к тем книгам, когда они начнут вновь печататься, кого-либо, могущего делать поправки в книгах как должно. Вот Минею общую уже трижды печатают, а в ней ни единой описи не исправляли". О прежних справщиках книг: "Эти описи в печатных книгах указываю тебе, государь, не для того, чтобы поносить трудившихся и свидетельствовавших те книги и укорять их в ереси - да не будет, - но чтобы явить невежественное высокоумие и самомнительность лиц, обвиняющих нас неправедно. Трудившиеся принуждены были к тому царскою властию, как и мы, и сколько их разума стало, сколько их Бог наставил, столько и потрудились, и за труд их да подаст им Господь мзду небесную, а в чем они погрешили неведением или забвением, то надобно поправлять вновь". О самом себе и своих сотрудниках: "Наше дело, государь, в мир не пошло, ни царской казне какой протор сделало. Если же что недоброе сделано, ино дело на сторону, а трудившийся неразумно и неугодно пусть будет лишен мзды. Немалая, государь, беда мне, нищему чернецу, толикий труд подъявшему, сидевшему за государевым делом полтора года день и ночь, лишиться мзды, ибо всего нам, бедным крылошанам, идет в Троицком монастыре зажилого на год денег по тридцати алтын на платье, одеваемся и обуваемся своим рукоделием. Бог свидетель, что нет в нас ни в ком никакой ереси... Иван поп на Соборе митрополиту Ионе, и архимандритам, и честным протопопам, препиравшимся с ним, очи слюнами запрыскал, и то им, честным людям, стало в досаду. И мне думается, что я, нищий чернец, страдаю от попа Ивана да от архимандрита, потому что архимандрит меня не послушал, дела не отказал, а поп Иван сам на государево набился и ради себя выпросил в монастырь, смутил, что враг лукавый. Да и вправду лукав он: у дел быв большой, нас в беду ввел, а сам вывернулся, как лукавая лисица, заведши бедного бородатого козла в неисходную пропасть, сама по нем же выскочила". В заключение Арсений обращался к боярину Салтыкову с следующими трогательными словами: "И ныне, государь, я, нищий чернец Глухой, сижу за то дело на Кирилловском подворье в железах, живот свой мучу девятый месяц, об одной свитое перебиваюсь, и та уже с плеч свалилась, и без теплой одежды, и рухлядишко мое, государь, в монастыре все распропало. Бог свидетель, что мы страждем безвинно. Если я, нищий чернец, и грешнее всех людей, но не приписывай мне никакой ереси. Я верую во все, чему научили самовидцы и ученики Слова и что предали святые богоносные отцы и учители святой соборной и апостольской Церкви, и все это приемлю, люблю и почитаю. Смилосердуйся, государь, помилуй меня, нищего чернеца, будь печальником царю государю Михаилу Федоровичу и благоверной государыне великой старице Марфе Ивановне, чтобы велели меня, нищего чернеца, из желез освободить. Смилуйся, государь, пожалуй".