Лео Дойель - В поисках Библии: Тайны древних манускриптов Страница 30

Но и гордый титул «древнейшего алфавита» продержался не очень долго. Другие фрагменты с неклиновидными алфавитными письменами, обнаруженные позднее в Сирии — Палестине, оказались еще древнее. В сущности, они, вероятно, предшествуют синайским надписям, которым они как будто родственны. Однако самый ранний список алфавитных букв, известный ныне, пришел из Рас-Шамры и является клинописным. Шеффер нашел его там через двадцать лет после первых раскопок, причем и на этот раз его ожидал сюрприз: последовательность знаков в этом алфавите была практически та же, что и у того, происходящего от финикийского алфавита, которому обучают в наших начальных школах. Следовательно, мы можем предположить, что финикийский и клинописный алфавиты с их соответствующими значениями согласных развивались совместно или взаимосвязанно. Возможно также, что финикийский алфавит появился первым, как склонны утверждать ученые в настоящее время. Вклад ханаанеян состоит не столько в том, что они изобрели то или иное письмо, сколько в том, что где-то во II тысячелетии до н. э. они развили принцип алфавитного письма и довели его до логического завершения. Это, несомненно, является одним из величайших достижений человечества.

Но как было научиться читать это новое письмо? Когда появились таблички с алфавитной письменностью, никто не мог быть уверен, на каком они языке, особенно в связи с тем, что Рас-Шамра была многоязычным прибрежным поселением. Тогда ученым не приходило в голову, что ханаанско-финикийские поселения простирались столь далеко на север, к Анатолии. Первой мыслью Виролло было приписать эти тексты минойцам — киприотам или даже митаннийцам. Загадка вполне могла оказаться неразрешимой. Перед учеными лежали древние тексты, написанные неизвестными знаками. Лишь немногие из них имели, если вообще имели, хотя бы отдаленное сходство с клиновидными слоговыми знаками. Никто не мог сказать, на каком языке они были написаны. Знание языка древних киприотов и минойцев было крайне неопределенным. И не было обнаружено какой-либо билингвы наподобие тех, которые сыграли основную роль в дешифровке других письменностей. Алфавитный список был найден, как мы отмечали, гораздо позже. Была ли вообще какая-нибудь надежда на дешифровку? И если да, то каким путем следовало идти?

Ученые долго утверждали, что неизвестная письменность на неизвестном языке не может быть дешифрована. Однако, будучи высказано в такой неконкретной форме, это утверждение является сомнительным и уязвимым. Многое зависит от значения слова «неизвестный», особенно в термине «неизвестный язык». С семантической точки зрения есть несколько степеней «неизвестного». Это утверждение может просто означать тавтологически, что «неизвестный» язык не может быть известным. «Неизвестный» язык, однако, может быть родствен известному (происходящему из общего корня) языку, либо «неизвестный» язык нерасшифрованного текста может оказаться более или менее знакомым, когда он станет доступным для прочтения. В последнем случае, как еще раз было доказано расшифровкой Вентрисом и Чэдвиком «линейного Б», которое было всего лишь древней формой ахейского греческого, успех в конце концов неминуемо придет. Если количество символов ограниченно, как в алфавите, шансы намного увеличиваются. Другой способ — разгадка секретных кодов криптографами. И действительно, частично используя эти способы, трое ученых, немец и два француза, пришли к разгадке.

В отличие от Артура Эванса, который всю жизнь утаивал критские глиняные таблички, надеясь расшифровать их все самостоятельно, Шарль Виролло тщательно переписал все алфавитные тексты из Рас-Шамры и на благо коллег опубликовал их в апреле 1930 г. в востоковедном журнале «Сирия», издателем которого был Рене Дюссо. Виролло в известном смысле был поставлен в невыгодное положение тем, что можно назвать — в духе Пиквика — слишком большим знанием. Он был в Белой Гавани и в Рас-Шамре, непосредственно изучил археологические памятники и, возможно, был чрезмерно поражен микенско-минойскими чертами, столь заметными в первых находках в некрополе Минет-эль-Бейды. Разумным предположением было связать появление странной письменности с агрессивными гостями, вторгшимися в среду обитания коренного населения Сирии, которое, согласно всем свидетельствам, до этого времени вполне обходилось традиционной клиновидной слоговой азбукой. Кроме того, Виролло, возможно, не примирился с тем, что главное прибрежное поселение в северной части Сирии может быть приписано финикийцам или ханаанеянам. Возможно также, что на него повлияла с энтузиазмом поддерживаемая в то время теория о том, что наш алфавит в конечном счете был эгейского (квазигреческого), а не азиатского финикийского происхождения.

Тем не менее именно Виролло предложил первый ключ, который его коллеги, профессор Ганс Бауэр из университета в Галле и отец Поль (позднее Эдуард) Дорм, успешно применили. Первой ниточкой был алфавитный характер письменности. Затем Виролло заметил в тексте вертикальные линии, которые, весьма вероятно, служили словоразделителями. Очевидно, этот язык состоял из довольно коротких слов, редко превышающих три-четыре буквы. Эта особенность исключала вероятность того, что язык был греческий или «микенский». К этим общим соображениям Виролло добавил одну более конкретную деталь.

По счастливой случайности сразу же после извлечения глиняных табличек Шеффер обнаружил у подножия лестницы в «библиотеке» клад из семидесяти четырех бронзовых орудий и инструментов. Пять бронзовых топоров имели надписи теми же алфавитными символами. Длина надписей менялась, но несколько символов, если не слов, повторялось. Виролло нашел также более длинное слово — из шести букв — в начале таблички, которому предшествовало, по всей вероятности, слово из одной буквы. Последнее, предположил Виролло, соответствует французскому «а» (английскому «to») или аккадскому «ана», видимо использовавшемуся в эпистолярном обращении или в формуле посвящения. Кроме того, более длинное слово, общее для обоих документов, было, возможно, именем лица — быть может, владельца «библиотеки». (Оказалось, что это титул верховного жреца.) Еще одно слово повторялось на двух топорах. Оно состояло из четырех букв, и Виролло решил, что оно обозначает название предмета — «топор», — на каком бы языке это ни было. Виролло правильно понял эти слова. С замечательным предвидением он заявил: «Если бы можно было собрать все слова в различных восточных языках, которые обозначают „топор“, несомненно, удалось бы прочитать это слово на топорах из Рас-Шамры. При отсутствии билингвы определения этих четырех букв, возможно, будет достаточно для расшифровки всех остальных текстов».

Пока Виролло спокойно работал в Париже в намеченных им направлениях, Дорм из библейской школы в Иерусалиме, находившейся под руководством французов, и Ганс Бауэр в Галле приняли вызов. Оба они были опытными ориенталистами и филологами и работали также с шифровальными кодами. Дорм, служивший во время Первой мировой войны во французской разведке в Салониках, был награжден за успехи в расшифровке вражеских секретных донесений. Хотя трудно установить приоритет в научных открытиях, когда три человека работали одновременно в схожих направлениях и каждый в какой-то степени использовал успехи других, обычно считается, что Бауэр первым разработал гипотезу, согласно которой неизвестный язык был северо-западным или просто западным семитским диалектом, родственным ханаанскому и тесно связанным с еврейским. Как бы то ни было, он заявил об этом в короткой статье в ежедневной берлинской газете «Фоссише Цайтунг» 4 июня 1930 г.

Расшифровка была сделана Бауэром прямо-таки молниеносно. Он сам с гордостью приводит эти даты: 22 апреля он получил в Галле номер журнала «Сирия». Менее чем через неделю, 27 апреля, дешифровка была в основном закончена, и 28 апреля Бауэр уведомил Рене Дюссо о своем успехе; 15 мая он отослал свое предварительное сообщение в «Фоссише Цайтунг». Ганс Бауэр (1878–1937) был в то время одним из ведущих немецких исследователей восточных языков. Он владел китайским и малайским, но специальностью его была семитская семья языков, включая арамейский, аморитский, аккадский и другие ее разновидности. Он написал несколько грамматик арамейского и древнееврейского языка. По его собственному заявлению, недавнее изучение синайской письменности подготовило его к работе над сделанными Виролло копиями алфавитных документов из Рас-Шамры. Естественно, он склонился к семитскому толкованию.

Бауэр знал, что его предположение о западносемитском характере языка было, по крайней мере, сомнительным, но считал, что эта версия стоит проверки. Краткость слов наводила на мысль о типичной безгласной передаче семитского текста. С первого взгляда у него появилось интуитивное ощущение того, что это был семитский язык. Бауэр занялся анализом частотности употребления некоторых букв, предположив, что это позволит обнаружить семитские особенности языка. Западные семитские языки имеют три существенных признака: префиксы, суффиксы и однобуквенные слова, которые все должны быть представлены определенными согласными (и еврейским «алифом») в различных комбинациях. Бауэр принял допущение о наличии соответствующего свойства в языке Рас-Шамры и на этой основе начал определять и анализировать префиксы, суффиксы и однобуквенные слова в табличках, а также приравнивать уже известные западносемитские фонетические значения к соответствующим клинописно-алфавитным знакам. Второй шаг был решающим и потребовал гораздо больше изобретательности, чем может показаться сейчас, когда мы знаем решение. Прежде всего, хотя выбор и был не так велик, число букв, которые могли встречаться в этих трех категориях, было все еще значительным. Бауэр выписал эти буквы. Префиксы в западносемитском языке использовали «алиф», «й», «м», «н», «т» и иногда «б», «х», «к», «л», «в». Суффиксы включали «х», «к», «м», «н», «т» и, вероятно, «в» и «й». Однобуквенные слова состояли из «л» и «м» и иногда «б», «к» и «в». Сравнение этих категорий показало, что три буквы — «к», «м», «в» — встречаются во всех трех. После этого приравнивание семитских букв и клиновидных знаков Рас-Шамры стало вполне возможным. Задача еще более упростилась, когда три буквы были сведены к двум — «м» и «в», которые использовались чаще других. Наконец, Бауэр получил возможность выбрать из двадцати семи клиновидных знаков (позднее было установлено, что на самом деле их тридцать) два, которые, вероятно, были эквивалентами «м» и «в». Путем нескольких похожих рассуждений он дошел до альтернативы для «н» и «т», которые были общими для префиксов и суффиксов. Но что было делать с ними дальше?