Иларион Алфеев - Жизнь и учение св. Григория Богослова Страница 31

Мы помним, что Григорий сам хотел посвятить жизнь тому, что он называл истинной философией, однако обстоятельства не позволили ему это сделать. Став священником и затем епископом, он навсегда сохранил тоску по уединенной жизни, часто уходил в горы или уезжал в свое фамильное имение, спасаясь от треволнений архиерейской жизни. В апологетическом слове, произнесенном после возвращения из понтийской пустыни, Григорий просил извинения у своей паствы за то, что на время оставил ее, и исповедовался в своей любви к уединенной жизни:

…Меня объяла какая‑то пламенная любовь к благу безмолвия и отшельничества (eros tou kalou tes hesychias kai anachoreseos), любителем которого я стал с самого начала — каковым едва ли был кто‑либо другой из занимающихся словесными науками (peri logous espoudakoton), — которое я, будучи в важнейших и опаснейших обстоятельствах, пообещал Богу, и к которому уже как бы прикоснулся… Ничто не казалось мне таким (прекрасным), как, замкнув чувства, став вне плоти и мира, собравшись внутрь себя, не касаясь ничего человеческого без крайней необходимости, собеседуя с самим собой и с Богом, жить выше видимого и носить в себе всегда чистые божественные образы… будучи и всегда становясь поистине чистым зеркалом Бога и божественного, прилагать к свету свет — к менее ясному более лучезарный (amaurotero tranoteron), собирать уже с надеждой блага будущего века и жить вместе с ангелами, и, будучи еще на земле, оставлять землю и возноситься горе (при помощи) Духа. Если кто‑нибудь из вас объят этой пламенной любовью, тот поймет, о чем я говорю…[495]

Каково место Григория Богослова в истории раннего монашества? В том смысле, в каком слово" "монах" "употребляется по отношению к египетским монастырям IV в., он вообще не был монахом. Он не был также членом какой‑либо конкретной общины каппадокийских аскетов, хотя и проводил некоторое время в подобных общинах. Из трех традиционных монашеских обетов — послушания, нестяжания и целомудрия [496] - он соблюдал только последний. Что касается обета нестяжания, то в течение всей жизни Григорий оставался богатым аристократом, владел большим имением с домом, землей, садом и рабами. Что же касается обета послушания, то Григорий был совершенно неспособен подчиняться церковным властям: приняв священство, он убежал в пустыню, а потом вернулся и оправдывался в своем" "непослушании" "; [497] став епископом, никогда не служил в своей епархии; будучи избран на Константинопольский престол, вскоре подал в отставку. Личная свобода была для него превыше всего; об этом он неоднократно и открыто заявлял.

Но именно в этом остром чувстве свободы, на наш взгляд, и заключается монашество Григория Богослова. Получая назначения на церковные должности, он считал себя вправе не исполнять возложенные на него обязанности, если они противоречили его устремлениям; занимаясь церковными делами, сохранял свободу духа; владея богатством, оставался внутренне свободен от него. Григорий мог себе позволить говорить своим прихожанам о том, как ему приятно" "жить с небольшим и скудным куском хлеба" ", [498] о своей" "власянице" "и" "малоценной трапезе, ненамного отличающейся от трапезы птиц" ", [499] хотя слушатели знали о его состоятельности: он искренне считал себя свободным от собственных богатств и мог позволить себе роскошь питаться скудно, одеваться бедно и вести подвижнический образ жизни.

Григорий понимал монашество не как принадлежность к определенному церковному институту, [500] а прежде всего как внутреннюю устремленность к Богу, постоянное пребывание в молитве, стремление к уединенной и безмолвной жизни. Монашество для Григория — это также возможность посвящать время размышлениям о Боге, о смысле человеческой жизни, возможность вести жизнь безмятежную и лишенную забот, уходить в горы или совершать прогулки вдоль берега моря. Кроме того — и, может быть, прежде всего остального — это возможность беспрепятственно заниматься учеными трудами — читать Писание, книги Отцов Церкви, античных философов, поэтов и историков, писать богословские, нравственные и автобиографические трактаты, проповеди, стихи и письма. В этом смысле Григорий, так же как бл. Иероним на Западе, может быть назван родоначальником ученого монашества.

В аскетическом лексиконе Григория, помимо понятий" "безмолвия" "(h&ecyrc; sychia) и" "отшельничества" "(anachoresis), важное место занимает понятие" "пустыни" "(eremos). На языке раннего монашества пустыней называлось всякое место, которое человек избирал для уединенной жизни, будь то пустыня в географическом смысле, горы или дремучий лес: для Григория пустыней было его имение в Назианзе. Григорий называет пустыню" "руководительницей" "всей своей жизни,"сотрудницей" ","матерью божественного восхождения" "и" "обожительницей" "(theopoion). [501] Цель ухода в пустыню — освободиться от мятежа мира сего и обрести ту внутреннюю тишину, которая необходима для богообщения. Григорий ссылается на примеры пророка Илии, Иоанна Крестителя и самого Иисуса Христа, когда говорит о необходимости опыта пустыни для христианина:

…И Илия с удовольствием предавался философии (hedeos enephilosophei) на Кармиле, и Иоанн в пустыне, и сам Иисус совершал дела перед народом, а в молитвах упражнялся главным образом в пустынных местах. Какой закон дал Он тем самым? Думаю, тот, что для чистого собеседования с Богом необходимо пребывать в безмолвии (hesychazein) и хотя бы немного возвести свой ум от обманчивого. Ибо сам Он не нуждался в удалении — да и не имел места, где мог бы скрыться, будучи Богом и все наполняющим — но (уединялся), чтобы мы научились, что бывает время для дел, а бывает — для высшего упражнения.[502]

Стоит обратить внимание на то, что, как в приведенном тексте, так и во многих других Григорий говорит об уединенной жизни как" "философии" ". Для него монашество есть подражание не только образу жизни Христа и пророков, но — в какой‑то степени — и образу жизни античных философов. Григорий был не единственным, кто воспринимал монашество как философию: среди ученых монахов его времени такое восприятие было общепринятым. Василий Великий, в частности, говорил, что истинный философ — это человек, который заключил тело в монастыре, а ум собирает внутрь себя. [503] Григорий Нисский называл монашеский стол" "философской трапезой" ".[504]

Вместе с тем Григорий подчеркивал, что монашеская жизнь несравненно выше образа жизни античных философов. Хотя у последних встречаются достойные подражания примеры воздержания и мудрости, только в христианстве возможны подлинные образцы святости. В Слове 4,"Против Юлиана" ", Григорий противопоставляет монахов античным философам, доказывая, что монашество есть путь, ведущий к соединению с Богом, озарению Божественным светом и обожению:

Видишь ли этих (людей), у которых нет ни имущества, ни крова, почти не имеющих плоти и крови, и тем самым приближающихся к Богу, у которых ноги не омыты, а ложем служит земля, как говорит твой Гомер [505]… которые долу, но выше дольнего; среди людей, но выше человеческого; связаны, но свободны; теснимы, но не удерживаемы; которые не обладают ничем в мире, но всем превыше мира; у которых жизнь сугуба — одну они презирают, а о другой заботятся; которые через умерщвление — бессмертны, через отрешение — соединены с Богом; которые вне (страстной) любви (pothou), но пламенеют божественной и бесстрастной любовью (theiou kai apathous erotos); которые (обладают) источником Света и еще здесь — его озарениями; у которых ангельские псалмопения, всенощное стояние и переселение к Богу ума, восхищенного (на высоту); у которых чистота и очищение (katharsis); которые не знают меры в восхождении и обожении (anabaseos kai theoseos); у которых скалы и небо, низложения и (возведения на) престолы, нагота и одежда нетления, пустыня и торжество на небесах, власть над (земными) наслаждениями и нескончаемое неизреченное наслаждение; слезы которых очищают грех мира, а воздеяние рук — угашает пламя, укрощает зверей, притупляет мечи, обращает в бегство полки.[506]

В течение всей своей жизни Григорий общался с монахами и восхищался аскетическими подвигами многих из них. В Слове 6–м, произнесенном по случаю воссоединения монахов назианской епархии со своим епископом, Григорий описывает" "посты, молитвы, слезы, мозоли на коленях, ударение в грудь, стенания, воссылаемые из глубины, всенощное стояние, переселение ума к Богу" "; он говорит также о внешнем виде монахов, которые ходили босиком, не мылись, носили простую одежду и" "соответствующую прическу" "(koura symmetros); упоминает твердую походку монахов, их неблуждающий взор и приятную улыбку,"или скорее, только вид улыбки, целомудренно удерживающий от смеха" ". [507] Все это очень близко к тому, что Василий Великий писал Григорию в одном из своих ранних писем относительно внешнего вида и поведения монаха: там тоже говорится о воздержании от смеха, нестиранной одежде, твердой походке и пр.[508]