А. Спасский - Лекции по истории западно–европейского Средневековья Страница 39

Но Вердюнский договор был днем рождения современных западно–европейских народов, а не днем их совершеннолетия. Национальное сознание не только было слабо, но почти не проявлялось. Единственным признаком новых национальных групп был язык, но этот признак оказывался слишком слабым для того, чтобы задержать естественное стремление того времени к образованию мел — " ких самостоятельных политических единиц. К тому же внутри каждой группы, созданной Вердюнским договором, существовали еще свои части, отличавшиеся обычаями и особенностями языка. Поэтому должно было пройти еще значительное время, прежде чем эти группы достигли полного объединения и образовали из себя один народ, связанный общими потребностями и с развитым сознанием своего единства.

Ранее других частей Европы национальное чувство развилось в ее восточных областях, выделившихся из монархии Карла Великого, т. е. в современной Германии. Население этих частей, как мы знаем, представляло собой однородную массу несмешанного германского происхождения. В этой массе выделялись отдельные германские племена, разнившиеся между собой физиономией, наречием, оттенками характера и некоторыми сторонами быта, но сознание единой общей народности, возвышающейся над этими особенностями, среди них скоро явилось благодаря постоянным войнам с иноплеменниками — славянами и венграми. Первоначально эта половина франкского государства не имела даже собственного имени; она считалась еще частью одного целого, одной монархией франков, и просто называлась королевством восточных франков. Даже когда здесь прекратилось прямое потомство Карла Великого, т. е. спустя два века после его смерти, новые короли этой части продолжали обозначать себя как reges orientalium francorum. Но когда эти новые короли приняли на себя титул западных римских императоров и открыли ряд походов в Италию, обладание которой им казалось необходимо связанным с императорским титулом, то их здесь стали называть немецкими (или тевтонскими) королями и их королевство — королевством тевтонским. Введенное в обращение сначала со стороны итальянцев, это имя скоро было усвоено себе и германцами, вошедшими в состав восточной половины франкской монархии. Оттон Великий уже в официальных документах называл себя rex teutonicorum, т. е. король немцев. Это было в конце X в. Несколько позднее тевтонская империя получила имя Германии; в XI в. это слово употреблялось еще в смысле более географическом, чем национальном или политическом; им хотели обозначить страну, а не народ или государство; иногда же оно применялось только к древнефранкской области, центром которой был Франкфурт–на–Майне, — для того чтобы отличить ее от владений других племен. Но с течением времени старое название франков было забыто, и слово Германия получило одинаковое значение с именем тевтонов. Regnum teutonicum и regnum Germaniae стали употребляться безразлично для обозначения одного и того же государства подобно тому, как и слова «германец» или «тевтонец» безразлично применялись к каждому, принадлежавшему к этому государству и говорившему его языком.

В противоположность этой восточной половине франкского государства, занятой однородным населением и скоро составившей из себя одну германскую народность, западная его половина, из которой с течением времени возникла современная Франция, представляла собой сложное разнообразие. Не принимая в расчет множества местных, областных оттенков, романское население этой половины ко времени Вердюнского договора образовывало из себя две заметно отличавшиеся между собой группы: одна группа занимала южную половину страны, другая — северную. На юге римский элемент был чрезвычайно силен; поселившиеся там вестготы и бургунды из всех германских племен были наиболее доступны римскому влиянию и скоро подчинились окружающей их среде: франки здесь были очень немногочисленны. При таких условиях на юге Галлии скоро произошло смешение германцев с галло–римлянами и образовалось среднее романское народонаселение с преобладающим римским оттенком. Оно сохранило некоторый наружный лоск римской цивилизации, некоторые предания прежней эпохи и отличалось, особенно по городам, более утонченными формами общежития, чем северная половина Галлии. В северной половине римский элемент уже с самого начала был слабее; франкские завоеватели поселились здесь в значительном количестве, и число их постоянно возрастало вследствие новых наплывов. К тому же по особенностям своего племенного характера франки менее, чем бургунды и вестготы, были доступны римскому влиянию. В то время как в законодательстве бургундов и вестготов римлянин всюду занимает одинаковое положение с германцем, в салических законах франков римлянин в отношении к вергельду, т. е. вознаграждению за преступление, ценился всегда вдвое менее, чем франк. Франки сами воздействовали на галло–римское население, передали ему особенности своего характера и вдохнули в него свежие силы своей неиспорченной римским гнетом природы. И в северной половине точно так же произошло смешение пришлых завоевателей с коренными жителями и образовалось среднее романское население, но уже с преобладающим германским отпечатком. Это народонаселение отличалось более грубыми формами жизни и более воинственными обычаями, чем у южных жителей. — Различаясь характером и нравами, эти две группы романского населения в Галлии разнились и в отношении к языку: южная половина была страной так называемого языка d'oc, откуда и самая область получила название Лангедока; северная же половина говорила языком d'oil. Язык d'oil — это позднейшее французское наречие, язык d'oc — провансальское. В конце IX и начале X в. к этим двум этнографическим элементам Галлии присоединилась еще новая стихия в лице норманнов, жителей скандинавского севера, занявших северный уголок Галлии, уступленный им Карлом Простым и получивший имя Нормандии. Норманны с удивительной скоростью подчинились романскому влиянию, переняли язык, обычаи и учреждения страны, в которой поселились, и так быстро слились с романским населением, что к середине XI в. почти ничем не отличались от него. Таковы были три главнейшие этнографические группы, составившиеся в Галлии к XI в. Собственно же французская народность образовалась на севере, в центре северной части западной половины франкского государства, в Иль‑де–Франсе. Пока существовали Каролинги, вся западная часть бывшей монархии Карла называлась или западным королевством франков, или Каролингией, по имени ее правителей. Границы Каролингии в IX и X вв. постоянно менялись, и король обладал здесь очень слабой властью над развившимися мелкими государствами. На севере самым важным из этих государств было герцогство Иль‑де–Франсское, имевшее своим центром Париж и присвоившее себе имя Франции западной. В продолжение столетия, следовавшего за низложением Карла Толстого, корона западного королевства часто переходила от государей дома Карла Великого к герцогам Иль‑де–Франсским или Французским, так что титул короля западных франков совпадал с титулом герцога Франции. С прекращением же Каролингского рода в этой половине франкского государства, когда королем его был избран Гуго Капет, герцог Иль‑де–Франсский, королевство и герцогство Французское больше уже не разделялись, и потому именем Франция, относившимся ранее к герцогству, теперь стали обозначать владения короля. По мере того как короли захватывали под свою власть области соседей, и значение слова «Франция» расширялось, пока, наконец, в XIII в., после Альбигойских войн и. присоединения к французской короне провансальского юга оно не стало обозначать всей современной Франции. Таким образом, французская народность составилась из весьма различных элементов: кельты, римляне, вестготы, бургунды, франки, норманны — каждое из этих племен внесло свою долю в ее образование, и если смотреть на нее с какой‑нибудь специальной точки зрения, то можно назвать ее по имени любого из этих элементов. По крови эта народность главным образом кельтская, но с прибавкой римской и тевтонской крови; язык ее латинский, но с большей примесью тевтонских слов, чем это кажется на первый взгляд. Политическая ее история есть история германского королевства, видоизмененная, однако, перенесением германской королевской власти в среду говорящего по–латыни населения первоначально кельтской страны. Все эти элементы слились в одно целое, но не исчезли, и в отдельных местностях следы их видны ясно и теперь. В Бретани и до наших дней сохранился кельтический характер, язык и обычаи, точно так же осталось и различие в характере и языке между северянами и южанами Франции.

От народностей, образовавшихся в центре Европы после распадения монархии Карла Великого, перехожу к третьей группе, выделенной в самостоятельную область по Вердюнскому разделу, т. е. к Италии и к итальянской народности. В то беспорядочное время, которое в истории именуется эпохой Великого переселения народов, ни одна страна не выдержала стольких нашествий варваров, не видела у себя такого разнообразия новых племен, как Италия. Вместе с Вечным городом она служила самым лакомым куском, привлекавшим к себе варварские аппетиты: вестготы, вандалы, гунны и толпы других племен перебывали здесь последовательно, одно за другим, как бы для того, чтобы награбить добычи, повидать Рим и затем вновь возвратиться за Альпы. Конечно, ни одно из этих нашествий не проходило бесследно для состояния Италии тогдашнего времени, но каких‑либо существенных осязательных последствий для дальнейшей ее истории они не оставили; для этого они были слишком бурны и кратковременны. Таких последствий не имело и более чем полувековое господство готов в Италии; малочисленное, отличавшееся от покоренного населения религией, языком и нравами племя готов, несмотря на таланты и усилия своего вождя Теодориха, никогда не могло привлечь к себе симпатий покоренных и сгладить пропасть, разделяющую их от жителей Италии: готы были истреблены последними при помощи византийских войск, и их владычество в истории образования итальянской народности прошло мимолетным эпизодом. Во второй половине VII в. Италия еще раз подпала завоеванию нового германского племени лангобардов. Обрисованные в известиях современников как племя с несокрушимым мужеством и дикой свирепостью, лангобарды, покорив северную Италию, оказались беспощадными в отношении к коренному ее населению, которое рассматривалось лангобардами только как военная добыча. Оно потеряло все свои политические права, его личная свобода уменьшилась и имущество было или захвачено варварами, или оставлено у прежних владельцев под условием уплаты победителям третьей части. Замечательно, что в противоположность прочим германским племенам лангобарды приносили с собой решительную исключительность ко всякому другому праву, кроме своего собственного. С их прибытием римское право потеряло в Италии публичное значение, и римляне, лишенные возможности занимать какие‑либо государственные должности, вынуждены были подчиниться и лангобардским повелителям, и лангобардскому праву. Это обстоятельство имело, однако, и свою хорошую сторону, а именно: оно сделало невозможным такое разделение между римлянами и лангобардами, какое имело место в государстве готов. Насильственно введенные в состав лангобардского государства, римляне по необходимости жили под одними с варварами законами, пользовались одинаковыми учреждениями, повиновались одним и тем же правителям и постепенно сближались с ними. Когда же лангобарды, исповедовавшие сначала арианство, приняли католическую веру, сближение пошло быстрыми и решительными шагами. Оно совершалось здесь так же, как и в других римских провинциях, завоеванных варварами. Грубые завоеватели подчинились культуре завоеванных, заимствовали от них язык, веру, науку, искусство и некоторые учреждения и слились с ними в одну романскую нацию, которая по своим политическим формам напоминала о своем германском происхождении, но которая по языку и начаткам культуры ясно говорила о родстве с Римом. В этой нации непобедимая лангобардская энергия соединилась с тонко развитым римским смыслом и скоро дала свой плод в блестящем расцвете городской жизни. При содействии богатств, собранных торговлей отовсюду, итальянские города сделались убежищем для наук и искусства, школой изящных манер и утонченных форм общежития, приютом свободы мысли и поступков и превратили итальянца — этого потомка сурового римлянина и свирепого лангобарда — в существо изнеженное, непостоянное, с наклонностью к чувственным удовольствиям и лести, но в то же время одаренное тонкой способностью художественного чутья и поэзии.