Гилберт Кийт Честертон - Писатель в газете Страница 46

Думать шиворот–навыворот — процесс, который очень нелегко охарактеризовать общими словами. Выход в том, чтобы взять какой–нибудь предмет, лучше всего самый простой и знакомый, и на его примере продемонстрировать два способа размышления: правильный, приносящий вполне реальные результаты, и ошибочный, вносящий путаницу в наши нынешние дискуссии, и прежде всего в те, где затрагиваются взаимоотношения полов. Окидывая взглядом свою комнату, я наталкиваюсь на предмет, нередко фигурирующий в наиболее утонченных дискуссиях на эту тему. Этот предмет — кочерга. Возьмем же кочергу и попробуем поразмышлять на ее счет — сначала обычным путем, а затем шиворот–навыворот, — тогда–то и станет ясно, что я имел в виду, упоминая два способа рассуждения.

Ученый муж, вознамерившийся помудрствовать о том, что такое кочерга, начнет примерно в таком духе: среди всех тех живых существ, что копошатся себе на этой планете, самое причудливое именуется человеком. Эта ощипанная, бесхвостая птица, жалкая и потешная одновременно, постоянная мишень для самых разнообразных философических упражнений. Человек — это единственное животное, чья нагота в былые времена являлась предметом его гордости, а теперь вызывает лишь чувство стыда. В себе самом человек не находит ничего, что позволило бы ему удовлетворить самые насущные потребности Он весьма напоминает того рассеянного чудака, который, отправившись купаться, повсюду разбросал свою одежду: шляпу повесил, так сказать, на бобра, пальто на овцу, а сам остался гол. У кролика есть теплая белая шубка, у светлячка — голова–фонарик. Но у человека есть только кожа, которая не греет, а в себе самом он не находит источника света. Потому–то и обречен человек искать свет и тепло вовне, в холодной пустынной вселенной, куда бросила его судьба. Человек — это единственное живое существо, которое утеряло защитный покров — и не только тела, но и души. Жажда света и тепла зажгла в его сумрачном сознании ужасную звезду, имя которой — религия, а в руке его появился алый цветок, удивительно точный символ его поисков, — огонь. Огонь — это, наверное, самое загадочное и самое пугающее из всех явлений материального мира, и подчиняется он лишь человеку, выступая выражением его высоких устремлений. Огонь воплощает собой все то человеческое, что есть в наших очагах, и то божественное, что есть в наших алтарях. Это вообще самое человеческое из всех земных явлений: через пустынные топи и дремучие леса мы бредем к нему, золотисто–пурпурному флагу детей Адама и Евы. Но есть в этом символе жизни и веселья недоброе, пугающее, чреватое бедой начало. Присутствие огня — это жизнь, его прикосновение — это смерть. Потому–то и возникает необходимость в посреднике между нами и этим грозным божеством, необходимость в жреце, который от нашего имени обращался бы к этому богу жизни и смерти. Нужен посланник в страну огня. Таким жрецом и таким посланником оказывается кочерга. Сделанная из материалов куда более прочных и суровых, чем все остальные предметы домашнего обихода, рожденная в пламени, выкованная на наковальне, кочерга отправляется в огонь и — поистине божественный дар — не сгорает. На этой героической службе она получает шрамы и увечья, которые только украшают ее, как солдата, побывавшего в бою.

При том, что во всем вышеизложенном можно отыскать при желании немало туманной мистики, это верный взгляд на то, что такое кочерга, и тот, кто этого взгляда придерживается, не обманывается насчет ее предназначения. Он не станет лупить кочергой жену и детей, не станет замахиваться ею на полицейского (хотя это куда более извинительный поступок), чтобы тот, уворачиваясь, совершил гигантский прыжок, как клоун в пантомиме. Тот из нас, кто сумел вернуться к истокам и взглянул на мир как бы заново, со стороны, всегда будет рассматривать предметы и явления в их истинной перспективе, во взаимосвязи: кочерга для огня, огонь для человека, ну а человек — к вящей славе господней.

Таков обычный, нормальный способ мышления. Что же касается наших нынешних дискуссий по самым разнообразным вопросам, то все они находятся под влиянием совершенно противоположного способа мышления, суть которого сводится к следующему.

В комнату бодро входит современный интеллектуал и видит кочергу. Он позитивист и не собирается тратить время на какие–то отвлеченные теории о том, что такое человек или в чем загадка огня. Он начинает с того, что открыто его взору, то есть с кочерги, и первое, что бросается ему в глаза, — это то, что у нее загнут конец. Он восклицает: «Бедняжка кочерга! Она вся погнута!» Затем он осведомляется, почему же кочерга так погнулась. Ему сообщают, что в мире есть такое явление, как огонь (с которым он, судя по его темпераменту, не удосужился познакомиться). На это он дружелюбно и подробно растолковывает нам, что если мы хотим, чтобы у нас была аккуратная и прямая кочерга, то мы ни в коем случае не должны подвергать ее соприкосновению с огнем — ведь от этого она нагревается и гнется. «Необходимо уничтожить огонь, — говорит он, — и тогда у нас будут превосходные, совершенно прямые кочерги». Ему пытаются объяснить, что создание, именуемое человеком, нуждается в огне, потому что у него нет ни меха, ни оперения. Он некоторое время туманным взором глядит на догорающие угольки, потом отрицательно качает головой: «Я совсем не уверен, что надо так заботиться об этом самом человеке. Ведь он все равно не уцелеет во всеобщей борьбе за существование, ибо столкнется с прекрасно защищенными от холода и хорошо вооруженными представителями животного мира, у которых есть крылья, хоботы, клыки, рога, чешуя, косматая и густая шерсть. Если этот ваш человек не может жить без подобных замечательных приспособлений, то не лучше ли вообще взять да и упразднить человека?» Тут толпа, как правило, начинает поддаваться логике рассуждений оратора, и размахивая топорами и дубинками, и правда упраздняет человека. Хотя бы одного из многих — оратора.

Прежде чем приступать к обсуждению наших разнообразнейших проектов социального обеспечения, давайте договоримся строить нашу аргументацию в соответствии с законами нормального мышления, а не мышления шиворот–навыворот. В наиболее характерных для нашего времени кампаниях немало справедливого, но будем же отстаивать их именно потому, что они справедливы, а не потому, что они характерны для нашего времени. Давайте исходить из конкретного человека, мужчины или женщины на улице, которому холодно, как было холодно его предкам до того, как они научились обращаться с огнем. Только не надо начинать с конца наших жарких дебатов, напоминающих раскаленный конец кочерги… Давайте сначала зададим себе вопрос, чего же мы, собственно, хотим сами, и не будем это путать с тем, что нам велено хотеть последними законопроектами, с тем, что мы якобы должны хотеть, согласно новейшим изысканиям философов, или с тем, что, по предсказаниям наших социологов, мы можем захотеть в близком или далеком будущем. Если должна быть Британская империя, так пусть она будет действительно британской, а не американской или прусской. Если должно быть женское избирательное право, так пусть оно будет подлинным женским избирательным правом, а не его имитацией, грубой, как уличный мальчишка, или унылой. как конторский служащий. Настоящий портной не будет кроить костюм, во что бы то ни стало пытаясь уложиться в имеющийся кусок ткани. В случае необходимости он потребует другой кусок, побольше. Настоящий государственный деятель не довольствуется существующим положением дел в стране: если нужно, он будет критиковать это положение как никуда не годное. История — это дерево с глубоко ушедшими в землю корнями. Оно велико в обхвате, но, уходя ввысь, распадается на отдельные веточки. Каждый из нас старается наклонить дерево, потянув за одну какую–то ветку: мы стремимся изменить ход вещей в Англии, вводя изменения в жизни далекой колонии, мы стараемся взять в руки управление страной, взяв в руки одно какое–то учреждение, мы пытаемся уничтожить сложившуюся систему голосования, вводя дополнительные голоса. Во всей этой путанице и неразберихе мудрым окажется тот, кто отринет соблазны легких побед и легких капитуляций, и счастлив будет тот, кто (вспомним римского поэта) не будет забывать «о корнях» [147].

СКРЯГА И ЕГО ДРУЗЬЯ

Когда во главе государства оказывается безумец с каким–то особенным видом помешательства, это верный признак того, что общество сильно нездорово. Надо сказать, что в малых дозах безумие иногда полезно: оно может укреплять общее здравомыслие индивидуума, ибо нередко способствует его скромности. Да и в социальной жизни некоторые причудливые отклонения порой тем вернее указывают на то, что есть норма. Но горе тому обществу, у которого не в порядке с головой: если прохудилась крыша, ждать добра не приходится.