Мигель де Унамуно - Житие Дон Кихота и Санчо Страница 6

Дон Кихот любил охотиться, а занятие это учит военным хитростям и приемам; и таким вот образом, в поисках зайцев и куропаток, исходил он вдоль и поперек окрестности своего селения, и, нужно полагать, исходил их в одиночестве и налегке под незапятнанной чистотой ламанчского своего неба.

Жил он в бедности и в досуге; досуги же его длились почти круглый год. И ничто в мире не изощряет хитроумие настолько, насколько изощряет его бедность и досужливость. Бедность побуждала нашего идальго любить жизнь, ибо не давала ему возможности ничем пресытиться и питала надеждами; а досужливость побуждала, должно быть, к раздумьям о жизни нескончаемой и волнующей. Сколько раз в часы утренней охоты мечталось ему, что имя его разнесется окрест по открытым этим равнинам, и проникнет под любой кров, и найдет отзвук во всей шири земной и во все века! Честолюбивыми мечтаниями питал он досужливость свою и бедность и, отрешенный от утех жизни, возжаждал бессмертия, которому не будет конца.

Сорок с лишним лет своей неприметной жизни — когда наш идальго вступил на путь бессмертия, было ему, как известно, под пятьдесят — эти сорок с лишним лет чем занимался он кроме охоты да управления хозяйством? В долгие часы неторопливой своей жизни какими созерцаниями питал он свою душу? Ибо склада он был созерцательного, поскольку лишь люди созерцательного склада отваживаются на дела, подобные тому, которое он предпринял.

Да не останется без внимания то обстоятельство, что наш идальго не ступил на пути мирские и на стезю искупительного подвижничества, покуда не приблизился к пятидесяти, к поре жизненной зрелости, достигшей совершенства. Стало быть, безумие его расцвело лишь тогда, когда достигли полного совершенства доброта и разум. Был он не юнцом, ринувшимся очертя голову на поприще, мало ему знакомое, но мужем, разумным и мозговитым, впавшим в безумие единственно по причине зрелости духа.

Избыток досуга и несчастная любовь, о которой пойдет речь ниже, побудили его предаться чтению рыцарских романов «с такой страстностью и наслаждением, что (он) почти совсем забросил и охоту, и управление хозяйством» и даже «продал несколько[3] десятин пахотной земли, чтобы накупить себе для чтения рыцарских книг», ибо не хлебом единым жив человек. И стал он питать дух свой подвигами и деяниями тех отважных рыцарей, что, отрешась от преходящей жизни, возжаждали вечной славы. Жажда славы побудила их к действию.

«И вот от недосыпания и чрезмерного чтения мозги его высохли, и он совсем утратил рассудок[4]». Касательно того обстоятельства, что мозги его высохли, доктор Уарте, мной уже упоминавшийся, говорит нам в главе I своего трактата, что для умственной деятельности требуется, дабы «мозг был сух и состоял из частиц тончайших и чрезвычайно деликатных»; по поводу же того, что наш идальго утратил рассудок, Уарте повествует нам о Демокрите из Аб- деры:5 тот в годы старости достиг такой умственной мощи, что «утратил здравость воображения и по сей причине стал произносить разные изречения и сентенции столь не к месту, что все жители города Абдеры почитали его безумцем»; но когда пришел к нему Гиппократ6 с намерением осмотреть его и приняться за лечение, то обнаружил, что Демокрит «самый мудрый человек в мире», а безумцы и недоумки — те, кто сочли своего согражданина больным и позвали к нему врача. Но судьбе угодно было, добавляет доктор Уарте, чтобы все речи Демокрита в беседе с Гиппократом, «за то недолгое время, были речи чисто умственные, не затрагивавшие воображения, каковое у него пострадало». И то же самое видим мы в жизни Дон Кихота: слыша от него речи умственные, все считали его человеком мудрейшим и весьма здравомыслящим, но когда затрагивалось воображение, которое у него пострадало, все дивились его безумию, воистину дивному.

«Утратил рассудок». Нам во благо утратил, дабы явить нам вечный пример духовного великодушия. Разве достиг бы он такого героизма в здравом рассудке? На алтарь своего народа принес он величайшую из жертв: собственный рассудок. Его фантазия наполнилась прекрасными вымыслами, и он уверовал как в истину в то, что было всего лишь красотою. И уверовал верой, такой живою, так побуждавшей к деяниям, что решил действовать в соответствии с теми образами, что являло ему безумие, и чистотою своей веры претворил безумие в истину. И «наконец, полностью утратив рассудок,[5] он возымел такую странную мысль, какая никогда еще не приходила в голову ни одному безумцу на свете, а именно что ему следует и даже необходимо ради возвеличения собственной чести[6] и во имя служения родной стране[7] сделаться странствующим рыцарем, вооружиться, сесть на коня и отправиться искать по свету приключений, одним словом, проделать все то, что в романах обычно проделывают странствующие рыцари: восстанавливать попранную справедливость, подвергаться разным превратностям[8] и опасностям и таким образом обессмертить и прославить свое имя». В том, чтобы обессмертить и прославить свое имя, и состояла главная суть его предприятия; в том и состоит возвеличение собственной чести, во–первых, и служение родной стране, во–вторых. А собственная честь — чем была она для него? Что означало для него это слово «честь», которое в ту пору так часто звучало у нас в Испании? Что означает оно, как не то, что призвание человеческой личности — открыть себе новые пути в пространстве и продлить себя во времени? Как не то, что нам должно войти в предание, дабы в нем продолжить жизнь и не умереть до конца? Такой подход может показаться эгоистичным; куда благороднее и бескорыстнее искать в первую очередь служения родной стране и, более того, искать единственного Царства Божия и Его справедливости, притом из любви к добру как таковому; но любому телу суждено упасть на землю, ибо таков закон земного притяжения, и точно так же любая душа подвластна закону притяжения духовного, закону самолюбия и жажды славы и чести. Как утверждают физики, тело падает, повинуясь закону взаимного тяготения, ибо камень, падающий на землю, и земля, на которую он падает, взаимно тяготеют в степени, обратно пропорциональной массе; и точно таким же образом существует взаимное тяготение между Богом и человеком. И если Он притягивает нас к Себе и сила Его притяжения беспредельна, то ведь и мы тяготеем к Нему. Царствие Его берется силою.7 И для нас Он, прежде всего и превыше всего, вечный созидатель бессмертия.

Бедный и хитроумный идальго не стал искать ни преходящей выгоды, ни телесных услад; он стремился обессмертить и прославить свое имя, ставя тем самым свое имя превыше себя самого. Отдал себя во власть идее о самом себе, вечному Дон Кихоту, памяти, каковая о нем останется. «Кто утратит свою душу, обретет ее», — сказал Иисус;8 а это значит обретет душу, которую утратил, а не что‑либо другое. Алонсо Кихано утратил рассудок, дабы обрести его в Дон Кихоте: рассудок, вознесенный в выси вечной славы.

«Бедняга воображал себя, в награду за свои отважные деяния, уже увенчанным короной по меньшей мере Трапезундского царства (…) он поторопился привести свое намерение в действие». Наш идальго не был всего лишь созерцателем, от мечтаний он перешел к намерению деяниями претворить в явь примечтавшееся. И «первым делом он вычистил доспехи, который принадлежали его прадедам», ибо отправлялся на битвы в мир, ему неведомый, с унаследованными доспехами и оружием, которые в течение многих веков провалялись, забытые, «где‑то в углу». Для начала вычистил доспехи, «изъеденные ржавью мирных дней» (Камоэнс, «Лузиады», IV, 22),9 смастерил себе картонный полушлем с забралом, и вы помните, как он испытал прочность оного, а дальнейшие испытания счел излишними, чем доказал, сколь был рассудителен в своем безумии. «Затем он подверг осмотру свою клячу», и возвеличил одра, узрев его очами веры, и дал ему имя. А затем дал имя самому себе, новое имя, как подобало внутреннему его обновлению, и назвал себя Дон Кихотом и под этим именем стяжал себе вечную славу. И правильно сделал, что сменил имя, ибо благодаря новому своему имени сделался идальго в полном смысле слова, если толковать это слово в соответствии с учением вышеназванного доктора Уарте, который в уже цитировавшемся трактате пишет: «Испанец, который изобрел это именование, hijodalgo,[9] сумел показать (…) что у людей есть рождение двоякое. Одно рождение — природное, и тут все люди равны; другое же — духовное. Когда совершает человек некое героическое деяние, некий из ряду вон выходящий подвиг либо доблестный поступок, он рождается заново, и обретает новых — и лучших — родителей, и перестает быть тем, кем был раньше. Вчера именовался он сыном Педро и внуком Санчо; ныне зовется сыном своих дел. Откуда и ведет происхождение кастильская пословица, гласящая: каждый есть сын своих дел; и поскольку добрые и доблестные дела Священное Писание именует «нечто», грехи же и пороки именует «ничто», то и сложилось это слово «hijodalgo», которое в наши дни означает: потомок кого‑то, кто совершил некий из ряду вон выходящий доблестный поступок…». И таким образом Дон Кихот, от самого себя ведущий происхождение, родился духовно, когда отважился пуститься на поиски приключений и дал себе новое имя в счет будущих подвигов, которые собирался совершить.