Григорий Дьяченко - Тайная жизнь души. Бессознательное. Страница 6

Достоверно известно, что самое живое воспроизведение ощущений часто следует за повторением идейных состояний, с которыми они были первоначально связаны.

Так, один католик, отправляясь в первый раз на исповедь, ощущал во рту вкус сладкого пирога, который он только что перед тем съел и плохо переварил от волнения; с тех пор многие годы, идя на исповедь, он всякий раз ощущает во рту тот же вкус и запах. Людям, страдающим морской болезнью, наверное приходилось испытывать тошноту при одном взгляде на волнующееся море, а тем более при виде качающегося на волнах судна. Одна дама уверяла автора, что с ней сделался припадок морской болезни только от того, что она присутствовала при отплытии одного из своих знакомых в бурную погоду. Все подобные факты так обыкновенны, что вошли в пословицу, ибо известное выражение «мне тошно подумать об этом» есть не что иное, как выражение сензориального ощущения, возбужденного идейным состоянием.

Такое сензориальное ощущение бывает иногда столь сильно, что влечет за собой то явление, которое сопровождало первое возникновение этого ощущения. Так, Ван-Сватен рассказывает о себе следующее: однажды его вырвало от вони, распространяемой разлагающимся трупом собаки, валявшейся на том месте, по которому он проходил; через несколько лет ему случилось проходить по тому же самому месту, и воспоминание об этом происшествии так сильно подействовало на него, что его опять вырвало. Наверное, каждый из нас знает по опыту, что при нежном или тягостном воспоминании навертываются слезы; что воспроизведением в памяти обстоятельств, вызвавших у нас когда-то румянец стыда или оскорбленного самолюбия, возникает не только то же самое ощущение, но и то же выражение этого ощущения и что смех так же часто вызывается воспоминанием о смешном происшествии, как и самим происшествием. Эти факты так обыкновенны, что могут показаться не заслуживающими внимания; но они имеют одинаковое значение с тем также общеизвестным фактом, что кашель может быть вызван как раздражением горла, так и усилием воли, мозговым решением. Все эти факты показывают, что непосредственное проявление нашего чувственного (sensational) сознания всегда то же, будет ли его отдаленной физической причиной действие на органы внешних чувств, проводимое к сензориуму посредством периферических нервов, или изменения коркового мозгового вещества, т. е. действие внутренних чувств, передаваемое сензориуму сверху вниз центральными нервными волокнами, образующими его мозговую субстанцию.

Один судья недавно сообщил о себе следующее.

С ним нередко бывало, что, когда ему случалось вновь разбирать дело, которое он уже разбирал несколько лет назад и о котором с тех пор не вспоминал, – вдруг оказывалось, что все первое разбирательство совершенно им забылось, и он даже не мог припомнить, что когда-либо слышал это дело. Однако во время хода дела, благодаря какому-нибудь слову, фразе или случаю, все оно ярко вставало в его памяти; отдергивалась как бы завеса, и вся картина разом представлялась его глазам. Полнота прежнего забвения в приведенном примере, вероятно, зависит от привычки, приобретаемой всеми юристами вследствие огромного количества дел, проходящих через их руки, – сдав дело, тотчас забывать о нем.

Нередко бывало замечено восстановление в памяти во время горячечного бреда когда-то хорошо знакомого, но давно забытого языка.

Несколько лет тому назад один врач сообщил следующий случай, который ему пришлось наблюдать самому.

Старый слуга-валлиец, уехавший из Валлиса в очень раннем возрасте и пятьдесят лет проживший в семействе этого господина, до такой степени забыл свой родной язык, что, когда его валлийские родственники приезжали к нему и начинали говорить с ним по-валлийски, он совершенно не понимал их; но семидесяти с лишним лет от роду он заболел горячкой и в бреду бойко говорил по-валлийски.

Следующий случай, упоминаемый Кольриджем, особенно замечателен: отличительная его черта та, что пациентка никоим образом не могла понимать смысла изречений, произносимых ею в бреду.

В одном католическом городе в Германии молодая женщина, не умевшая ни читать, ни писать, захворала горячкой; священники объявили, что она одержима злым духом, потому что слышали, как она в бреду говорила по-латыни, по-гречески и по-еврейски. Бред ее был записан, и оказалось, что он состоял из различных изречений, понятных в отдельности, но не имевших между собой никакой связи. Из еврейских фраз только немногие были заимствованы из Библии, большая же часть оказалась на раввинском наречии. Случай был совершенно необъяснимый; долго не могли найти другого объяснения, кроме бесовского наваждения. Наконец, тайна была раскрыта одним доктором, который решился проследить всю историю молодой женщины и, после многих хлопот, открыл, что, когда ей было девять лет от роду, ее приютил у себя старик, протестантский пастор, ученый филолог в области древних языков, и она жила у него в доме до самой его смерти. По дальнейшим справкам выяснилось, что старик имел привычку расхаживать по коридору, который выходил в кухню, и читать громко свои книги. Книга были разысканы, и между ними оказалось несколько томов греческих и латинских отцов церкви и собрание писаний раввинов. Многие места в этих сочинениях оказались тождественными с изречениями, записанными у постели молодой женщины, так что не оставалось никакого сомнения относительно их источника [22]. (См. книгу Карпентера: «Основания физиологии ума», изд. 2-е, 1887 г., стр. 5-8; 11-13.)

Совершенно подобные же, хотя и менее выраженные, случаи засвидетельствованы и в гипнотической практике различными авторами. Эти свидетельства приведены у Льебо, Le Sommeil etc., pp. 84-85. Из «одержимых» следует упомянуть об Оксонских монахинях (1652), поражавших во время своего экстаза необыкновенным знанием латинского языка, впрочем, им несколько известного из церковной практики. По удостоверению Шалонского епископа, «все эти девицы, как светские, так и духовные, числом восемнадцать, обладали даром языков и отвечали заклинателям по-латыни, произнося порой целые речи на этом языке» [23].

8. Деятельность творческой фантазии в бессознательном состоянии.

Фантазия может действовать почти бессознательно и непроизвольно, приближаясь, таким образом, к сознанию во время сна. Сплочение элементов, из которых состоит фантастический образ, происходит, большей частью, под порогом сознания, так что образ, готовый в главных чертах, вдруг всплывает в сознании, как сознательный результат бессознательного процесса. Гете рассказывает, что его «творческий талант несколько лет не покидал его ни на минуту», – следовательно, он был в нем постоянно, не вызывая сознательных усилий с его стороны. Вот что рассказывает он по поводу «Страданий Вертера»: «Так как я написал эту книжку почти бессознательно, точно лунатик, то я сам удивился, прочтя ее». В введении к одной из своих поэм известный датский поэт Грундтвиг говорит: «Я пел чего никогда не сознавал!» Деятельность, при помощи которой фантазия завершает труд, удовлетворяющий требованиям идеала, хотя он и не был поставлен сознательной целью, носит на себе характер инстинкта [24]. (Проф. Г. Гефдинг: «Очерки психологии», Спб. 1898г., стр. 151.)

ПРИЛОЖЕНИЕ

А. Способность души к разумной жизни (по блж. Августину)

Человек есть микрокосмос. Своей внешней стороной он уподобляется животным и растениям. Он имеет тело, имеет некую жизнь, которая одушевляет и преобразует тело; но есть в нем нечто третье, как бы глава или глаз нашей души, т. е. разум, которого не имеют животные [25]. Итак, разумом Бог превознес нас над животными, хотя в других отношениях животные нередко превосходят нас. Но что значат их преимущества в сравнении с нашими? Некоторые из животных сильнее нас, но, несмотря на то, мы ими управляем. Некоторые отличаются искусством, но не понимают своего искусства и потому постоянно находятся на одной ступени развития. Они поступают так, как мы, когда произносим слова. Мы не думаем тогда, как надо открыть рот, повернуть язык, но говорим инстинктивно; и поэтому их знание есть только подобие знания [26].

По внешности мы не отличаемся от животных, разве только фигурой, не наклоненной, но прямой. И поэтому создавший нас заповедует нам, чтобы мы не уподоблялись скотам лучшей частью нашей, т. е. духом, чтобы мы не прилепляли духа к тому, что есть превосходного в телах: ибо искать в таковых покоя воли, значит унижать дух [27].

Так рассуждает блж. Августин о способности души к разумной жизни. Но он не ограничивается этим, а ищет доказательства участия нашего разума в разуме божественном, нашего богоподобия в идеях, или понятиях, метафизических.

«Нам без всякого рассуждения известно, – говорит он, – что вечное должно быть выше временного, что добродетельный достоин награды, а порочный наказания. Это такие истины, против которых не может быть возражения; это истины высшие, независимые от мира материального и чувственного, потому что чувства говорят нам о том, что переходит, а не о том, что не переходит [28]. Когда я утверждаю, что линия может быть делима в бесконечность, то высказываю истину ясную, неизменную, потому что говорю о линиях идеальных, а не реальных, не о тех линиях, о которых дает мне знать телесное око, но о тех, которые знает каждый без всяких опытов, единственно по внутреннему представлению [29]. Возьмите тело, какое вам угодно, вы всегда можете различить в нем сторону прямую и кривую, верхнюю и нижнюю, словом, множественность. Следовательно, тела не могут дать вам идеи о единице; а для того, чтобы узнать, осуществляется ли в чувственном мире эта идея, надо, чтобы она уже была в нас. Где же вы приобрели ее, если не в вашем разуме? [30]