Тира Соколовская - Тайные архивы русских масонов Страница 62

Журнал рисует нам масона Симанского в его отношениях к Ордену, к деятельности лож, поскольку он ревностно и усердно посещал братские собрания, принимал участие в насаждении идей масонства, выполняя различные масонские должности, а также какие происшествия в лоне Ордена, какие речи и поучения западали ему в душу. Журнал важен для истории русского масонства александровского времени тем, что на протяжении почти пяти лет знакомит с работами трех наиболее деятельных и многолюдных лож Провинциального союза, руководителями коих были выдающиеся масоны. Свидетельство Симанского особенно ценно и потому еще, что он не был фанатиком масонства, которого можно было бы заподозрить в нарочито, с предвзятой целью составленном дневнике, и всем записям журнала можно вполне верить. Как видно из приписки к заглавию, журнал есть чистовая копия с черновика, позднее исправленного и переписанного уже полтора года спустя после запрещения масонских лож в России. В черновых бумагах, на отдельных листочках попадаются заметки Симанского о том, что надо проверить и какие неточности в дневнике исправить, из чего видна щепетильная добросовестность и желание оставить правдивую летопись о пяти годах своего масонства.

Ценным дополнением к этому журналу-дневнику служит другой дневник, сохранившийся в отрывке от 6 ноября 1820 г. до 13 декабря 1823 г. и озаглавленный: «Испытание худых и добрых дел, ежедневно творимых». Он не столь разборчиво написан, — это черновик.

С изумительной откровенностью описывает Симанский малейшие движения ума и сердца, бесстрастно расчленяя все свои поступки и помыслы в непрестанном стремлении доискаться истинной причины действий своих, сорвать пред самим собой ту завесу, которая скрывает от взоров толпы и даже ближайших родных и друзей святая святых души каждого человека.

Такого рода «испытания совести», «дневники-исповеди» были обязательны для масонов, и они через отдельный промежуток времени должны были отдаваться на прочтение руководителям, которые уже в свой черед представляли эти исповеди великим управляющим мастерам для вечного хранения в архивах Ордена. От руководителей[367]порученные им братья не должны были иметь никаких тайн, и часто в речах старейшие братья внушали это юным, обычно повторяя речь о «скромности», напечатанную в 1784 году в масонском журнале «Магазин свободно-каменщический»[368], и каждому масону не раз приходилось внимать возгласу: «О, любезные братья! не стыдитесь сообщать свои мысли, дурные ли, хорошие ли! О, братья, не стыдитесь советоваться с мастерами!»

Однако, избранный Симанскому в руководители молодой Долгополов не мог являться тем перевоспитателем, которого влияние не замедлило бы отразиться на вновь посвященном. На это есть указания отчасти и в дневнике. Так, хотя Симанский и был удостоен повышения в следующие две степени в очень непродолжительный промежуток времени после первоначального посвящения, однако, по собственным словам его, значение их было ему неясно, т. е., другими словами, он сам был недоволен своим руководителем. 2 мая 1817 года он был повышен во 2-ю товарищескую степень, а 4 июня — уже в 3-ю мастерскую. О принятии в степень товарища запись журнала гласит: «О сем приеме ничего не могу сказать, ибо он последовал через 5 недель после моего принятия в Орден, и я в продолжение сего краткого времени находился при работах в ложах всего 6 раз, не только, чтобы успеть в чем, но даже и самые понятия мои насчет всего мной видимого были столь сбивчивы и во всех слышанных мной речах не постигал еще я никакой связи; самые даже слова науки масонской были для меня непонятны и темны, а потому и сведения мои о всем при принятии моем не далее распространялись». 4 июля запись дневника почти что повторяет те же мысли: «О сей 3-й степени и о влиянии, какое она во время принятия моего в оную на меня произвела — не могу я ничего сказать, ибо, находясь при работах всего 13 раз, а также не получая достаточного объяснения и на предыдущую 2-ю степень, понятия мои на видимые и слышимые мной предметы столь были смешаны, что я не мог ни одной из первых степеней дать порядочное определение и, сознаваясь внутренне об оном, принял сию 3-ю степень без размышления, но со смирением и, возвратясь домой, размышлял об оной».

Следующую, 4-ю, степень шотландского ученика подмастерья, составлявшую первую степень шотландского масонства, уже не имела право давать ложа Трех Светил, и посвящение было совершено в шотландской ложе Сфинкса, 29 ноября 1819 года. «Принят и повышен в 4-ю степень. Принятие сие несколько более сделало на меня впечатления, нежели три предшествовавшие оному; в сие время я был и находился на руководстве у опытных старших братьев, беседы коих со мною несколько более ввели меня в смысл учения орденского, а также и приуготовили меня взирать на все предметы гораздо с большим вниманием и ответственностью за все то, что ниспошлется мне к открытию и познанию в учении Ордена».

Опытные старшие братья, о которых упоминает Симанский, были масоны-фанатики Гавриил Петрович Апухтин и Александр Егорович Кишенский.

Апухтину Симанский был поручен 26 сентября 1817 года, а 29 сентября впервые посетил на дому своего нового руководителя. «День, весьма достопамятный для меня, — записывает Симанский, — ибо Бог благоволил явить мне чрез него свои щедроты и милость пролитием в меня нового света, который до сего дня был от меня весьма далек и даже, о ужас, я начинал моими помышлениями и чувствованиями погашать ту искру живого огня, который с помощью Спасителя моего Иисуса Христа я надеюсь воспалить в себе, пребывая твердым в вере, живя с надеждою до гроба и пламенея любовию к Творцу, создавшему меня».

20 октября 1818 г. вторым руководителем назначен был Кишенский. Но изъяснение орденского учения, посвящение в его тайны, Симанский воспринял не только от своих постоянных руководителей. Вскоре после поручения его Апухтину он был допущен присутствовать на поучительных беседах управляющего всем провинциальным союзом, графа Михаила Юрьевича Виельгорского, друга его и помощника по делам управления масонского братства, Сергея Степановича Ланского и трех выдающихся ораторов-масонов, Ивана Михайловича Евреинова, Петра Сергеевича Кайсарова и Андрея Петровича Римского-Корсакова. Симанский узнал, что ритуальные собрания, обрядовые приемы в Орден и посвящения в более высокие степени, а также ложи торжественные для празднования дня Св. Иоанна Крестителя, Св. апостола Андрея и Св. Евангелиста Иоанна и, наконец, скорбные траурные ложи в память усопших братьев и всевозможные столовые ложи, братские трапезы, далеко не исчерпывают то, что масоны именуют своими «работами». «Ложа — место отдохновения, — объяснял Кишенский, — где все совокупляются для предприятия пути совокупными силами, а потому и испрашивается благословение небес». Поучительные беседы Симанский посещал и записывал, а те, которые пропускал, списывал у других. Постепенно в беседах затрагивались различнейшие на первый взгляд и ничего общего между собой не имевшие вопросы, но беседы распределены были по строго обдуманному плану, от которого не уклонялись. «Первый и важнейший вопрос, какой должен сделать себе всякий человек, это: кто я? откуда я? зачем я?», так обычно начинались поучения. Объяснялось всегда, что Орден имеет цель познание натуры, познание самого себя, а чрез сие и познание Бога. Духовное борение со своими страстями также было одной из главнейших тем бесед; «время течет, — говорил Апухтин, — между прочим, и мы также в делах наших, мыслях и воображении течем, но с тою разницею — вперед или назад. Не в нашей ли воле продолжать шествовать далее?»

Узкие рамки статьи не позволяют останавливаться на этих черновых записях масонских бесед, чрезвычайно любопытных, как являющих нам без всяких прикрас верования и понятия масонов александровского времени. Читая эти беседы, приходишь к убеждению, что наиболее подходящее наименование того кружка, к коему принадлежал Симанский, было то, которое масоны сами ему давали: «круг мистических философов».

Стараниями Апухтина и Кишенского непонятные обряды посвящений оживали, Симанскому объяснили, что каждое символическое действо, каждый предмет имели глубокое значение, все было рассчитано.

«Ложа открывается без шума, ибо где шум, там страсти». Во второй степени, однако, прием совершается под звук музыкальных инструментов, но здесь принимается уже не человек грубой нравственности, а прошедший ученическое очищение сердца. «Музыка — гармония разума очищенного и чувств». В третьей степени все братья в черных епанчах, что означает нетление, ибо первая степень — работа над чувственными страстями и склонностями, вторая — над умственными, душевными, третья же совершенное самоотвержение, отвержение личности, смерть. «В гроб должны быть погребены все наши грехи и склонности, дабы восстать новым человеком». В третьей степени знаком мастера служит ключ, причем объясняется, что это символ права входа во все ученические и товарищеские ложи, но помимо прямого смысла ключ этот означает власть распоряжаться чувствами, страстями, движениями душевными и умственными.