Сергей Фудель - Путь отцов Страница 7

«Не пострижение и одеяние делают монахом, но небесное желание и Божественное житие…» (преп. Ефрем Сирин, ДП — 451).

Первохристианство никуда из городов не уходило. Тут дело не в месте, а в факте: в отречении от мира страстей и стяжании благодати Св. Духа, который дышит, где хочет (Ин. III, 8). Человек вне христианства хочет жить в беззаботности или в страстях. С христианством в душу входит пустыня для страстей и великая забота о том, чтобы пройти ее до земли обетованной. Ощущение пустыни в душе, совершающей второе рождение, иногда нестерпимо по своей реальности, и блажен тот, кто уже может запеть этот ирмос канона: «Процвела есть пустыня, яко крин, Господи, языческая неплодящая церковь, пришествием Твоим, в ней же утвердися мое сердце»(2 глас).

Из определения Отцами понятия «мир» само собой вытекает, что отречение от мира греховной воли совсем, по существу, не препятствует участвовать во всех благих делах мирской жизни.

«Те, которые говорят, что христианство враждебно пользам государства, — пишет бл. Августин, — могут ли дать нам таких воинов и граждан, таких мужей и жен, таких родителей и детей, таких господ и рабов, таких царей и судей, каких дает училище Христово?» (ВЛ).

Но, конечно, и воины и судьи, и жены, и мужья, если они действительно христиане, невидимо несут в себе пустыню отречения. Эпоха первохристианства и это доказала.

* * *

Таким образом, можно сказать: явление в душе Христа есть образование и рост в ней триединого чувства веры: любви к Нему, смирения перед Ним и отречения для Него. И все эти три — для последования за Ним. Это и есть апостольская вера, действующая любовью (Гал. 5, 6). Третья часть триединства — отречение — есть проба истинности первых двух и одновременно признак готовности души для последования за Христом. Последование Ему есть исполнение Евангельских заповедей, но нельзя евангельски идти за Ним, пока не откажешься от всего того груза, который враждебен Евангелию. Поэтому в учении Отцов с особой силой подчеркнута именно эта часть триединства: отречение.

«Отречение от мира предшествует последованию за Христом. Второе не имеет места в душе, если не совершится в ней предварительно первое» (свт. Игнатий Брянчанинов, Б1, 84).

«Кто что любит, тот то и объять всячески желает; и все, препятствующее ему в этом, отстраняет, дабы сего не лишиться» (св. Максим–Исповедник, Д III — 178).

«…Если плотская любовь так отрешается от всякой любви (разлучает с родителями): то кольми паче те, которые действительно сподобились вступить в общение с оным небесным и вожделенным Святым Духом, отрешатся от всякой любви к миру, и все будет казаться для них излишним: потому что препобеждены они небесным желанием… Божественною и небесною любовию…» (Макарий Великий, Д I, 224).

«Рассказывают о птице, называемой сирена, что всякий, слыша сладкозвучие ея голоса, так пленяется, что идя за нею по пустыне, от сладости пения забывает самую жизнь свою… Сему подобно то, что бывает с душою. Когда впадет в нее небесная сладость, тогда от сладкозвучия словес Божиих, с чувством печатлеющихся в уме, она вся устремляется вслед его…» (св. Исаак Сирин, Д II, 748). «Кто любит Бога в чувстве сердца, тот познан есть от Него. Ибо поколику кто в чувстве сердца восприемлет любовь к Богу, потолику и сам пребывает в любви Божией. Почему таковый не перестает в сильном некоем рвении вожделевать просвещения в разуме и стремиться к нему с таким напряжением, что иной раз чувствует совершенное истощение самой силы костей своих, делаясь уже незнающим себя, но весь изменен и поглощен бывая любовью к Богу. Кто таков, тот и есть в животе сем, и не есть; так как, еще странствуя в теле своем, душевным движением в силу любви непрестанно отходит он к Богу — и странноприемлется у Него. Ибо непрестанно горя в сердце неистощимым огнем любви, он по необходимости сердечно прилепленным пребывает к Богу, совершенно отрешившись от любления себя силою сей к Богу любви» (блаж. Диадох, ДШ — 14).

Отречение от мира греха есть естественное движение любви к распятому Богу, и если нет этой любви — оно невозможно. Жестоко есть слово сие (Ин. VI, 60) для нелюбящих Его.

Мы любим жену, или мать, или детей и для них, если действительно любим, отказываемся от многого. Мы переезжаем для их пользы или по их прихоти из города в город, меняем профессии или квартиры, теряем из–за них здоровье или покой, исправляем свой характер или освобождаемся от приятных нам привычек, иногда мы готовы потерять для них свою жизнь. Мы их любим, и все это так естественно. Но вот перед нами возникает образ Христа и нам говорят, что то же самое надо сделать для Него. Тут мы ничего не чувствуем и ничего не понимаем: это вне нас. Как можно отказаться от себя ради того, кого не любишь? Кто любит Его?

В шуме истории все больше забывается тот сад, где было положено Тело Иисусово. На том месте, где Он распят, был сад, и в саду гроб новый… Там положили Иисуса (Иоан. 19, 41–42).

Глава II. О СТРАХЕ БОЖИЕМ

«И милость Его в роды родов

боящимся Его».

Лк. 1, 50. Песнь Богоматери.

Образование триединого чувства веры — любви, смирения, отречения — начинает долгий путь доказательства обретенного христианства. Начинается борьба человека за обретенное сокровище веры или его восхождение к совершенной любви. Любовь воинствует, а не спит.

В чем же признак начала воинствования? И в чем признак, что воинствование истинное, а не ложное? Ведь если кто и подвизается, не увенчивается, если незаконно будет подвизаться, — говорит Апостол (2 Тим. II, 5).

Есть особая проба на золоте христианства, по которой его никогда ни с чем не спутаешь и по которой всегда можно отделить от него всякое не истинно христианское учение, в частности, сектантство.

«Гортань брашна различает, — говорит Писание(Иов. XXXIV, 3), — так и вкус духовный все ясно показывает, как оно есть, не подвергаясь прельщению» (преп. Григорий Синаит, Д 5–253).

Этой золотой пробой является страх Божий. Человека, чье сердце ранено любовью к Богу, — сам страх потерять его ведет за собой. Ведь первоначальный толчок любви в обретенной вере подобен малому лучу, и ощущающий его не смеет и не должен, из–за духовной осторожности, даже и называть его настойчиво — любовью. Любовь надо доказать, а не преждевременно утверждать себя ее имеющим.

«Преждевременное стремление к развитию в себе чувства любви к Богу есть самообольщение. Шествие ко Христу начинается и совершается под водительством страха Божия» (свт. Игнатий Брянчанинов, БП — 53). «Покаяние есть корабль, а страх — его кормчий, любовь же — Божественная пристань» (преп. Исаак Сирин, Д II, 744).

Смирение веры не говорит о любви и ищет прежде всего смирения, зная, что только при прочности смирения может быть достижима и прочна любовь.

Впрочем, как пишет преп. Амвросий Оптинский: «по свидетельству преп. Каллиста и Игнатия, любовь и милость и смирение отличаются одними только наименованиями, а силу и действие имеют одинаковые. Любовь и милость не могут быть без смирения, а смирение не может быть без милости и любви» (А — 18). Поэтому первоначальная любовь не может быть забыта в смирении веры, но в своем восхождении к любви совершенной вера ищет не пустословия о любви, а отеческий жезл, который довел бы ее до духовного Рая.

Так вера рождает божественный страх. Все св. Отцы считают, что именно возникновение в человеке страха Божия есть признак, что он начал истинно осуществлять в своей жизни обретенную веру. Только с его возникновения начинается воинствование человека в его борьбе за совершенную любовь.

Если бы человек сразу бы достигал совершенства любви к Богу, то страх потерять ее, страх огорчить любовь Любимого, был бы единым и единственным страхом, то есть по существу своему все тою же любовью — одним из лучей ее многоцветного спектра. Боязнь огорчить любовь — есть та же любовь. Но на пути к совершенству любви человек должен пройти большой путь, на котором много будет еще несовершенных чувств и расчетов, связанных с его отношением к Богу. В этот период, помимо начала или предощущения чистой любви, в нем живет и другая побудительная причина исполнять волю Божию: страх вечного наказания за неисполнение этой воли, за неисполнение заповедей. Это есть очистительный этап пути, его нельзя миновать.

По учению Отцов, есть два вида страха Божия: один — новоначальный и другой — совершенный. Первый страх — это страх потерять за свои грехи свое вечное счастье и вместо него обрести вечные муки. Не имея страха потери своего благополучия в отцовском доме, блудный сын евангельской притчи бесстрашно ушел из него.

Страх мук вечных вызывает в человеке ненависть к греху, как к врагу его личного благополучия, и тем самым удерживает его от ухода из Отцовского дома.

«Признак перваго страха есть ненавидеть грех и гневаться на него, как гневается на зверя угрызенный им» (преп. Петр Дамаскин, Д V–333).