Александр Мень - История религии. Том 1 Страница 7

творческий потенциал духовного мира человека; оно не желает считаться с

ролью личностного начала, подменяя его общественными отношениями. Между тем,

как справедливо отмечал С. Булгаков, "если есть область, где исключительная

роль творческой индивидуальности наиболее бесспорна и очевидна, то это та,

где действует вдохновение, неведомым, поистине магическим путем озаряющее

человека; такой областью являются религия и искусство"\10\.

Известный социолог Макс Вебер вполне обоснованно указывал на то, что

религия формируется в среде избранного меньшинства, "харизматических

вождей", чьи идей оказывают огромное воздействие на социальные и

экономические порядки в обществе. Проповедь нового религиозного учения

вторгается в исторический процесс как нечто зародившееся в глубинах духа, и

хотя успех ее во многом зависит от общественных условий, не сами эти условия

ее создают. Бессмысленно было бы выводить тайну буддистской нирваны из

классовых отношений в Индии VI века до н. э. или объяснять теософию Якоба

Беме возникновением капитализма в Германии XVII века. Такое объяснение было

бы, говоря словами Булгакова, подобно тому, как если бы "музыкальный критик

сообщил нам о Бетховене, что он был мелкий буржуа и в этом весь секрет его

Девятой симфонии"\11\.

Если бы концепция базиса и надстройки отражала историческую реальность,

то было бы куда очевиднее соответствие между структурой общества и религией.

В действительности же такое соответствие можно найти при крайних натяжках. А

то, что религии передаются от народа к народу, от эпохи к эпохе, говорит как

раз об обратном. Христианство, появившееся в рабовладельческом мире,

продолжает жить при всех последующих формациях. Ислам, возникший в условиях

распада родового строя, стал религией многих стран с различным хозяйственным

и социальным укладом. В капиталистической же Японии до сих пор господствует

языческий шинтоизм, а религию Вед народы Индостана исповедуют вот уже четыре

тысячи лет.

Нечто подобное происходит и в искусстве. Например, то, что египетские

портреты и "Илиада" были созданы в условиях совершенно иного "базиса", не

мешает нам воспринимать их непреходящую красоту и восхищаться ею.

Точно так же проблемы бессмертия, смысла жизни, отношения человека к

Богу, волновавшие людей за тысячи лет до нас, остаются всегда жгучими и

современными. Библейская Книга Иова, индийская Бхагавад-Гита или философия

Платона находят живой отклик в XX столетии.

Материализм не может не считаться со всеми этими фактами и вынужден

подчеркивать сложность соотношения между надстройкой и экономикой. Однако

именно последней он неизменно приписывает примат. "Раз возникнув, -

утверждает Энгельс, - религия всегда сохраняет известный запас

представлений, унаследованных от прежних времен, так как во всех областях

идеологии традиция является великой консервативной силой. Но изменения,

происходящие в этом запасе представлений, определяются классовыми,

следовательно, экономическими отношениями"\12\. Иными словами, возникают

верования на почве "базиса", сохраняются традицией и меняются тоже под

влиянием "базиса". Но конкретная история религии опрокидывает эту схему.

Наиболее яркие харизматические явления духовности отнюдь не легко увязать с

экономикой, а в отношении традиции они чаще всего открыто оппозиционны. Это

достаточно ясно видно на примере буддизма, христианства и ислама. Учение

Будды, Евангелие и Коран во многом порвали с общепринятыми верованиями, но

это вовсе не означает, что их новизна была обусловлена изменениями в

хозяйственных отношениях.

x x x

Будучи связана с определенной исторической, географической и этнической

средой, религия всегда чем-то возвышается над ней. Этим объясняется та

поразительная духовная общность, которая нередко возникает у народов,

разделенных психологическими, расовыми и историческими барьерами (пример

тому - сходство иудейских и кальвинистских общин). И наоборот - два народа

могут составлять расовое, экономическое, историческое и географическое

единство, а по своему религиозному сознанию существенно различаться.

"Мы видим, - пишет английский философ истории Кристофер Даусон, - целые

народы, переходящие от одной культуры к другой без существенного изменения

условий жизни, а на примере ислама мы видим обновление жизни силами,

зародившимися на бесплодной почве Аравии и изменившими всю жизнь и

социальный строй славянских горцев Боснии, малайских пиратов Ост-Индии,

высокоцивилизованных народов Персии и Северной Индии и диких негритянских

племен Африки. Главные барьеры между народами - не расовые, языковые или

географические, но различие духа: эллины и варвары, иудеи и неиудеи,

мусульмане и индусы, христиане и язычники. Во всех этих случаях существуют

разные концепции действительности, разная мораль и эстетические нормы,

словом, разный внутренний мир. В основе каждой цивилизации лежат два

духовных фактора: исторически сложившаяся общность мысли и действия и

внезапное озарение пророка или мыслителя. Опыт Магомета в пещере горы Гира,

когда он увидел, что человеческая жизнь кратка и ничтожна, как трепет

комариного крыла, в сравнении с величием и мощью Божественного Единства,

изменил жизнь огромной части человечества. Ибо народ, который трижды в день

слышит голос муэдзина, провозглащающего единственность Бога, не может

смотреть на мир теми же глазами, что и индуист, который обожествляет жизнь

природы в ее бесчисленных формах и смотрит на Вселенную как на проявление

игры космических сексуальных сил. Но если интеллектуальные и духовные

изменения приносят далеко идущие результаты в материальной жизни народов, то

чисто внешняя материальная перемена производит ничтожный положительный

эффект, если она не имеет корня в культуре и психологических особенностях

народов. Хорошо известно, что влияние современной материальной цивилизации

на примитивные народы обычно не ведет к культурному прогрессу. Наоборот,

если оно не сопровождается постепенным процессом духовной ассимиляции, оно

разрушит культуру, которую завоевало"/13/.

Отрыв культуры от ее религиозных основ не может остаться без роковых

последствий. Подлинный культурный расцвет немыслим без интенсивной духовной

жизни. В самом деле, чем, например, была бы история Израиля без Библии и чем

без Библии была бы европейская цивилизация? Чем была бы западная культура

без католичества, индийская - без ее религий, русская - без православия,

арабская - без ислама? Кризисные и упадочнические явления в культуре, как

правило, бывают связаны с ослаблением религиозного импульса, которое

приводит творчество к деградации и омертвению.

Религия, как мы отметили, оказывает воздействие не только на духовную

жизнь общества, но и на его экономику. Так, Макс Вебер установил, что

условия для возникновения капитализма были еще в античности и в

средневековье, но только с появлением протестантизма он стал развиваться

бурно и быстро. Исследуя раннюю протестантскую литературу, Вебер заметил,

что в самом мировоззрении лютеран находился тот идеологический импульс (идея

"профессионального долга"), который способствовал прогрессу

капиталистического способа производства/14/. Применяя статистический метод,

Вебер показал, что капитализм наиболее процветал именно в странах

протестантизма (в Англии, Германии, Америке), и наоборот - у

непротестантских наций он развивался значительно медленнее.

Общеизвестно, какое значение имела религия для формирования стабильного

социального строя в самых различных обществах. Но в то же время и те

общественные силы, которые стремились его разрушить и создать новый порядок,

тоже исходили из религиозных воззрений. Достаточно вспомнить гуситов,

анабаптистов, Кампанеллу, Мора или Руссо, деизм которого исповедовал

Робеспьер.

Указывая на эту роль религии, Маркс называл ее "вздохом угнетенной

твари, сердцем бессердечного мира" /15/. И действительно, человек веры -

избирает ли он терпение или восстание - сознает, что эта жизнь бесконечно

далека от идеала, который открывается его духу. Он устремлен ввысь, за

пределы окружающей его действительности.

Таким образом, мы видим, что вера, религия - исключительно действенный