Андрей Богданов - Русские патриархи1589–1700 гг Страница 77

Неизвестно, советовались ли в этом деле с патриархом Иосифом, но против деятельности новых справщиков Арсения Сатановского и Епифания Славинецкого, а также учителей из монастыря Ртищева архипастырь имел основания не возражать. На Печатном дворе при Иосифе был издан учебник «первой от семи наук свободных» — «Славянская грамматика» Мелетия Смотрицкого (1648), «Книга о вере» игумена Киевского Михайловского монастыря Нафанаила (1648), «Краткий катехизис» Петра Могилы (1649) и др. западнорусские сочинения (начиная с «Кирилловой книги» 1644 г.), сердечно принятые даже «блюстителями».

Однако этим последним не понравилось, что киевляне быстро завоевали авторитет как богословы. Характерно доносительное дело 1650 г., наполненное подозрениями, что киевляне учат «греческой грамоте, а в той грамоте и еретичество есть», тем паче «кто по латыни выучится, тот с правого пути совратится». Смысл подобных разговоров состоял в желании пресечь просветительную деятельность киевских старцев: «И так они всех укоряют и ни во что ставят благочестивых протопопов Ивана и Стефана (то есть Неронова и Вонифатьева. — А. Б.)и других…»

Ревность духовных фаворитов государя выплескивалась на светских приближенных Алексея Михайловича: помимо Ртищева обвинения в ереси коснулись всесильного царского дядьки боярина Бориса Ивановича Морозова. Иосиф, ни в коей мере фаворитом не являвшийся, оставался в стороне от нападок на ученых киевлян и от обвинений в приверженности «еретической» грамоте.

Патриарх мирился с тем, что даже канонизация святых переходила в сферу деятельности самодержца (и его личного окружения). Мощи преподобного Александра Свирского были «свидетельствованы» (в 1641 г.) и затем перенесены (в 1643 г.) по указам Михаила Федоровича. Дело об открытии чудотворной иконы Божьей Матери Казанской велось в Патриаршем судном приказе, но по указам царя и патриарха, а перенесение ее иконы и установление всероссийского празднования 22 октября состоялись повелениями одного государя (в 1648 г.).

Также дела о свидетельствовании мощей преподобного Кирилла Новоезерского (в 1648 г.) и благоверной княгини Анны Кашинской (в 1649 г.) велись светской и духовной властью совместно, но положение первых в новую серебряную раку (в 1651 г.) и перенесение последних (в 1652 г.) были личным, даже семейным занятием Алексея Михайловича. Преподобный Савва Сторожевский был причтен к лику святых освященным собором (в 1649 г.), открытие же мощей его стало делом царя и лишь вторым — патриарха (в 1652 г.).

Единственное исключение — открытие мощей благоверного великого князя Юрия (Георгия) Всеволодовича 5 января 1645 г. Иосиф, видимо, воспользовавшись междуцарствием, благословил этот акт сам и лично прислал серебряную раку для этих мощей Успенскому собору родного города Владимира [212].

При ревностном в вере царе Алексее и его еще более ревнивых духовных наставниках такой свободы патриарху не давали. Даже подготовленную в 1650 г. к печати «Кормчую» — главный свод церковного права — Иосифу издать не удалось. Книга, подчеркивающая значение русского патриаршества, была заново освидетельствована и издана только Никоном.

Усиленно разогреваемый заинтересованными лицами, религиозный пыл Алексея Михайловича с годами не ослабевал, но разгорался до фанатизма в опасном сочетании с уверенностью в своей мессианской роли — смесь, дорого стоившая Русской православной церкви! А в 1649 г. к числу влиятельных богословов, кроме «ревнителей» и киевлян, прибавился еще хитроумнейший грек Паисий, патриарх Иерусалимский.

Незаурядный мастер интриги и великий комбинатор, он отличался к тому же знанием Москвы, где побывал милостынеискателем в 1636 г. На сей раз Паисий за пять месяцев заложил прочную основу для кардинальной перемены традиционного полупочтительного–полупрезрительного отношения россиян к «грекам» (как называли вообще православных с Востока).

Он, во–первых, втерся на всех церемониях на равное место с патриархом Московским. Во–вторых, доказал государю, что его, самодержца, заслугой может стать великая миссия искупления Гроба Господня (увы, из неоплатного долга туркам). В–третьих, Паисий убедил российские власти в необходимости тесного политического контакта с греками.

Это удалось не сразу. Рассказы Иерусалимского патриарха, как он призывал поляков не притеснять православную веру, а Богдана Хмельницкого — не искать помощи у мусульман, не произвели в Москве впечатления. Паисий благословил Алексея Михайловича «приять превысочайший престол великого царя Константина, прадеда (в смысле предка. — А. Б.)твоего». И вновь почувствовал холод. Восточное духовенство часто использовалось Посольским приказом как орудие политических игр (в том числе для шпионажа), но не должно было претендовать на руководящую роль в светских делах.

Только определив реальные цели внешней политики правительства Алексея Михайловича и решив ограничить себя рамками церковной сферы, Паисий смог нанести верный удар. Под его руководством греки и их московские друзья пустились доказывать, что все православные славяне Речи Посполитой и Османской империи, находившиеся в духовной юрисдикции Константинопольского патриарха, верят по–гречески!

Московское правительство, готовившееся раздвинуть границы на западе и юго–западе, было до крайности заинтересовано, чтобы местное население приняло русские войска как братьев–освободителей, а царскую власть — как родную. Тем с большим вниманием слушали Иерусалимского патриарха, когда он рассказывал о «неисправностях» русских церковных обрядов, — ведь получалось, что указанные отличия могут помешать трогательному единению сердец под крыльями двуглавого орла…

Но главной удачей Паисия стало установление взаимовыгодного контакта с Новоспасским архимандритом Никоном, которого удалось продвинуть на Новгородскую митрополию и сделать, таким образом, главным претендентом на патриарший престол. Хитроумный грек не ошибся в своем выборе.

Иосиф, правда, все не умирал, к тому же сумел послать на Восток (по согласованию с Посольским приказом) умнейшего и образованного иеромонаха Троице–Сергиева монастыря Арсения Суханова: рассмотреть, что там у греков за чины и обряды? И ученый старец, еще не миновав Молдавии, убедительнейшим образом доказал, что славяне не только не склонны перенимать греческие новшества, выдаваемые за старину, но ненавидят надменность новоявленных «учителей веры», жестоко преследующих славян за приверженность московским книгам и обрядам.

Суханову не слишком поверили даже «ревнители», не говоря уже об ослепленных собственными планами политиках. Только потом, когда Никон нанес удар не только по древним обрядам, но в первую очередь по «ревнителям», Аввакум со товарищи уяснили, что «Прения с греками о вере» Арсения Суханова суть столп и утверждение истины старой веры [213].

А пока они сами бросились на того, кто послал Суханова на Восток, и, объединившись с киевлянами и грекофилами, пытались заставить Иосифа переменить обычай «наречного» церковного пения ради более благолепного «раздельноречного». Патриарх, учитывая необходимость согласовать продолжительность службы с возможностями прихожан, дозволял ее «говорити голоса в два, а по нужде и в три .

Реально в храмах читали и пели «голосов в пять, и в шесть, и больши». При этом россияне склонны были варьировать ударения и полнозвучие в пользу красоты пения, добавлять по эстетической надобности слоги, словом — исполнять церковный текст как свой, народный. Чем заслужили от всего сонма сторонников благочиния клеймо хульников и еретиков.

История примучивания старика Иосифа к новой «чинной, безмятежной и единогласной» (и ужасно долгой) службе вызывает подлинную жалость к патриарху. Он не мог взывать к здравому смыслу — ревнителям было в высшей степени безразлично, захотят ли и смогут ли прихожане выстаивать многие часы в храмах. Для того и власть, чтобы заставить!

Иосиф сопротивлялся молча, отослав вопрос, среди массы столь же мелочных (но названных «великими церковными потребами») к Константинопольскому патриарху Парфению (в 1650 г.). Так прошел год.

9 февраля 1651 г., через два–три месяца после получения ответа Парфения, сам государь взялся за дело, призвав во дворец патриарха с освященным собором и навязав безмолвствующим архиереям решение о единогласии. В 1652 г. Алексей Михайлович лично приказал пересмотреть и исправить нотные книги для утверждения «истинноречного» пения во всех городах и весях государства.

Иосиф молчал, За него вполне высказались московские приходские священники, уверенные, что мыслят одинаково с патриархом.

— Заводите вы, ханжи, ересь новую, единогласное пение… — говорил один. — Беса имеете в себе, все ханжи… и протопоп Благовещенский (Стефан Вонифатьев. — А. Б.)такой же ханжа!