Неизвестен Автор - Лекции о сущности религии Страница 8

Объяснение религии из страха подтверждается, далее, тем обстоятельством, что даже у духовно выше стоящих народов высшее божество есть олицетворение явлений природы, вызывающих в людях высшую степень страха, божество грозы, молнии и грома. Есть даже народы, у которых нет для бога другого слова, как гром, у которых, стало быть, религия - не что иное, как потрясающее впечатление, которое производит природа на человека своим громом при посредстве слуха, органа страха. Даже у гениальных греков, как известно, высший бог есть просто громовержец. Точно так же и у древних германцев, по крайней мере северогерманцев, равно как и у финнов и латышей, старейшим и первым, наиболее почитаемым богом был бог Торр (Thorr) или Донар (Donar), то есть бог грома. Если английский философ Гоббс выводит разум из ушей, потому что он отождествляет разум с слышимым словом, то можно, и с гораздо большим правом на основании приведенных фактов, согласно которым гром вбил людям веру в бога, признать барабанную перепонку в ухе местом резонанса для религиозных чувств и ухо маткой, из которой выходят боги. В самом деле, если бы у человека были только глаза и руки, вкус и обоняние, то он не имел бы религии, потому что все эти чувства суть органы критики и скепсиса. Единственное чувство, теряющееся среди лабиринта уха в царстве духов или призраков прошедшего или будущего, единственное мистическое и религиозное чувство страха, есть слух, как это уже верно отметили древние, говоря:

"свидетель, который видел, стоит более, чем тысячи свидетелей, которые слышали", и "глаза надежнее, чем уши", или "то, что видишь, вернее, чем то, что слышишь". Поэтому и последняя, наиболее духовная, религия - христианская - сознательно опирается только на слово, как она говорит: на божие слово, и, следовательно, на слух. "Вера, - говорит Лютер, - возникает при слушании проповеди о господе". "Только слух, - говорит он в другом месте, - требуется в церкви господа". Отсюда, кстати сказать, ясно, как поверхностно подходить к религии, особенно к ее первопричинам, с пустыми фразами об абсолютном, сверхчувственном и бесконечном, и делать так, как будто бы человек не обладает никакими чувствами, так что они не принимаются в расчет, когда речь идет о религии. Без чувств всегда бесчувственно-бессмысленна речь человека. Однако вернемся от этого вводного замечания к нашему изложению.

Объяснение происхождения религии из страха подтверждается далее и тем, что даже и христиане, которые, по крайней мере теоретически, приписывают религии совершенно сверхчувственное, божественное происхождение и характер, настраиваются религиозно главным образом в тех случаях, в те моменты жизни, когда в человеке возбуждается страх. Когда, например, его величество, царствующий король Пруссии, который нынешними благочестивыми христианами зовется "христианским королем" по преимуществу и как таковой почитается, когда он созвал объединенный ландтаг, то распорядился, чтобы во всех церквах призывалось содействие божественного существа. Каковы, однако, были мотивы этого религиозного душевного движения и распоряжения его величества? Одна только боязнь, что злые тенденции нового времени могут пагубно повлиять на те планы и соображения, которые имелись в виду при образовании объединенного ландтага, этого мастерского произведения христианско-германского государственного искусства. Когда - чтобы взять другой пример - несколько лет тому назад случился неурожай, то во всех христианских церквах искренно и горячо молили господа бога, чтобы он дал свое благословение; тогда были даже установлены особые молитвенные и покаянные дни. Какова же была причина? Боязнь, голода. Именно поэтому бывает также, что христиане готовы свалить на неверующих и "безбожников" все напасти, и поэтому же - впрочем, разумеется, исключительно из христианской любви и заботливости о душах - они испытывают величайшее злорадство, когда с "безбожниками" случается несчастье, ибо христиане верят, что те через это обратятся к богу, станут верующими и религиозно настроенными. Вообще христианские теологи и ученые, правда, порицают, по крайней мере с кафедры ив писаниях, когда явление, подобное только что приведенным, рассматривается как характерное для религиозного убеждения; но для религии, по крайней мере религии в обычном или, вернее, в историческом смысле этого слова, господствующем в мире, характерно не то, что имеет значение в книгах, а что имеет значение в жизни. Христиане только тем отличаются от так называемых язычников или некультурных народов, что они причины тех явлений, которые вызывают их религиозный страх, возводят не к отдельным божествам, а к особым свойствам их бога. Они обращаются не к злым богам; но они обращаются к своему богу, когда он - как они верят разгневан, или дабы он на них не разгневался и не наказывал их злом и несчастием. Таким образом, подобно тому как злые боги являются почти единственными объектами почитания у примитивных народов, подобно тому и разгневанный или злой бог есть главнейший предмет почитания христианских народов. А, стало быть, и у них главнейшая причина религии есть страх (1). В подтверждение этого объяснения я привожу, наконец, еще и то, что христиане или религиозные философы и теологи упрекали Спинозу, стоиков, вообще пантеистов, у которых бог есть не что иное, строго говоря, как только чистая сущность природы, - что их бог не есть бог, то есть не настоящий религиозный бог, ибо он не является предметом любви и страха, а только предметом холодного, бесстрастного ума. Поэтому, если они и отвергали объяснение возникновения религии из страха, дававшееся древними атеистами, то косвенно они все же тем самым признавали, что страх есть, по крайней мере, существенная составная часть религии.

Тем не менее страх не есть полное, достаточное основание, объясняющее религию, но не только из одних тех соображений, которые приводятся некоторыми, что страх-де есть преходящий аффект; потому что ведь предмет страха по крайней мере в представлении остается; ведь специфическая черта страха есть та, что он действует и вне пределов настоящего момента, что он дрожит и перед возможным будущим злом, но потому, что вслед за страхом, когда опасность минуты прошла, наступает аффект противоположный, и это чувство, противоположное страху, имеет связь с тем же предметом, в чем можно убедиться при малейшем внимании и размышлении. Это чувство есть чувство освобождения от опасности, от страха и трепета, чувство восторга, радости, любви, благодарности. Явления природы, возбуждающие страх и ужас, относятся большей частью к наиболее благодетельным по своим последствиям. Бог, который своей молнией поражает деревья, зверей и людей, тот же бог освежает своими дождевыми потоками поля и луга. Откуда зло, оттуда приходит и добро, откуда страх, оттуда и радость. Почему бы в своем душевном настроении человеку не объединить того, что само имеет в природе одну и ту же причину? Только народы, живущие одним сегодняшним моментом, слишком слабые, тупые или легкомысленные, чтобы связывать различные впечатления, имеют поэтому к своей матери божьей один лишь страх и предметами своего религиозного почитания одних только злых, страшных богов. Иначе у народа, который из-за впечатлений от предмета, вызывающих минутный страх и ужас, не забывает его добрых благодетельных свойств. Здесь предмет страха делается также и предметом почитания, любви, благодарности. Так, у древних германцев, по крайней мере у северогерманцев, бог Торр, громовержец, "благодетельный, добрый боец за людей", "покровитель земледелия, бог мягкий, расположенный к людям" (В. Мюллер, "История и система древнегерманской религии"), потому что он, бог грозы, одновременно и бог оплодотворяющего дождя и солнечного света. Было бы поэтому в высшей степени односторонне, даже несправедливо по отношению к религии, если бы я сделал страх единственной причиной, объясняющей религию. Я существенно отличаюсь от прежних атеистов, а также пантеистов, имевших в этом отношении взгляды, одинаковые с атеистами, как например, Спиноза, именно тем, что я беру для объяснения религии не только отрицательные, но и положительные мотивы, не только невежество и страх, но и чувства, противоположные страху, - положительные чувства радости, благодарности, любви и почитания, что я утверждаю, что обожествляет как страх, так и любовь, радость, почитание. "Ощущения нужды и опасности, которые преодолены, - говорю я в моих комментариях к "Сущности религии", - совсем иные, чем ощущения нужды или опасности, имеющиеся в наличности или предстоящие. В одном случае я устанавливаю свое отношение к предмету, в другом я устанавливаю отношение предмета во мне; в одном - я пою хвалебные песни, в другом - жалобные; там я благодарю, здесь я прошу. Ощущение нужды практично, телеологично, чувство благодарности поэтично, эстетично. Ощущение нужды преходяще, чувство же благодарности длительно; оно завязывает узы любви и дружбы. Ощущение нужды - грубо, чувство благодарности - благородное чувство; одно почитает свой предмет лишь в несчастье, другое также и в счастье". Здесь мы имеем психологическое объяснение религии не только с ее дурной, но и с ее благородной стороны. Но если я не хочу и не могу назвать ни страх, ни радость или любовь единой объясняющей причиной религии, то какое другое обозначение найду я - характерное, универсальное, охватывающее обе стороны, - как не чувство зависимости? Страх есть чувство смерти, радость - чувство жизни. Страх есть чувство зависимости от предмета, без которого или благодаря которому я ничто, предмета, во власти которого меня уничтожить. Радость, любовь, благодарность есть чувство зависимости от предмета, благодаря которому я что-то собой представляю, который дает мне чувство, сознание, что я благодаря ему живу, благодаря ему существую. Так как я благодаря природе или богу живу и существую, то я люблю его; так как я благодаря природе страдаю и погибаю, то я боюсь и страшусь ее. Короче говоря, кто человеку дает средства или источники жизненного счастья, того он любит, а кто у него эти средства берет или имеет силу их взять, того он боится. Но и то и другое объединяется в предмете религии, - то, что является источником жизни, в своем отрицании, когда его у меня нет, - есть источник смерти. "Все исходит от бога, - говорится у Сираха, - счастье и несчастье, жизнь и смерть, бедность и богатство". "Идолов, - говорится в книге Баруха, - не следует принимать за богов или их так называть, ибо они не могут ни наказывать, ни помогать... Они не могут царей ни проклясть, ни благословить". И точно так же Коран обращается в 26 суре к служителям идолов: "Слышат ли они (идолы) вас, когда вы их призываете? Или могут ли они вам чем-либо быть полезны или в чем повредить?". Это значит: только то есть предмет религиозного почитания, только то есть бог, что может проклинать и благословлять, вредить или оказывать пользу, убивать и воскрешать, радовать и ужасать.