Андрей Богданов - Русские патриархи1589–1700 гг Страница 87

Иосиф был убежден, что Русская православная церковь находится в полном единстве с четырьмя восточными патриархами, и потому не мог долго отказывать царю, требовавшему обратиться за разъяснениями о единогласном или многогласном пении к патриарху Константинопольскому. Патриарх Московский наивно полагал, что, замаскировав главный вопрос среди других вопросов о церковных правилах, сможет получить незаинтересованный, по возможности объективный ответ, учитывающий допустимую разницу в обычаях Поместных церквей.

Но не тут–то было. Алексей Михайлович не зря посылал на Восток богатую милостыню, а Посольский приказ не напрасно имел глубокие связи среди константинопольского духовенства и турецких властей. От имени собора константинопольского духовенства в Москву пришел заказанный царем ответ; Константинопольский патриарх также лично написал Иосифу, что при богослужении единогласие не только подобает, но и непременно должно быть. Греки не преминули напомнить Московскому патриарху, что Константинопольская церковь есть источник и начало всем Церквам. Престарелый Иосиф сдался.

В 1651 г. в Москве был собран новый церковный собор, подчинившийся решениям константинопольского: «Петь во святых Божиих церквах чинно и безмятежно на Москве и по всем градам единогласно… псалмы и псалтирь говорить в один голос тихо и неспешно со всяким вниманием». Тогда Никон не придал большого значения повороту, произошедшему в отношении патриарха Иосифа к грекам, а он был значителен. Церковный собор под председательством патриарха не счел нужным даже упомянуть о решениях константинопольского собора, но демонстративно сослался на русский источник — постановление Стоглавого собора XVI в.

«Потщахся, — заявил патриарх Иосиф, — и изысках в соборном уложении, сиречь в Стоглаве» решение о единогласии. Более того, московский собор принципиально отверг на будущее согласование русских церковных книг и обрядов с греческими. «А если кто, гордостью дмяся и будучи от неразумия безумен, сего древнего (Стоглава. — А. Б.) и нынешнего нашего соборного уложения учнет превращати, и на свой разум чины церковные претворяти мимо наших древних письменных и печатных книг — и таковой по правилам святых отцов от нашего смирения примет отлучение и извержение».

Не в силах бороться с окружением царя, Московский патриарх отвергал официальную грекофилию как оружие светской власти против российского священства. Пройдет время, и Никон должен будет пойти по тому же пути. Тогда он вспомнит вызывавшие прежде насмешку жалобы Иосифа, что «уже третье лето есть биен от свадник, терпя клеветные раны», тогда он сам сможет воскликнуть вслед за предшественником: «Переменить меня, скинуть меня хотят!» Но учиться на чужом примере будет поздно…

Восстание

Патриарх Никон застонал и открыл глаза, не сразу сообразив, где он. Палуба слегка покачивалась под его ложем, сбежавшиеся ученики стояли вокруг, жалостливо глядя на больного. Приняв мановение его руки за приказ поднять с одной стороны полость шатра, монахи подложили подушки под плечи учителя и открыли ему вид на берег, к которому причалило судно. Собравшаяся толпа глухо зашумела и разразилась приветственными криками. Никон отшатнулся, кровь его гулко застучала в ушах. Нет, это не кровь, это два набата вторят друг другу, он узнает их голоса: один голос сторожевой башни Великого Новгорода, другой — соборной церкви Николы Чудотворца на Ярославовом дворище. Они зовут на врага и на сход всех граждан. Это огромное бревно, схваченное сотней рук, вместо тарана бьет в ворота Софийского дома, ворота дрожат и прогибаются внутрь. Сам он в торжественном облачении стоит посреди опустевшего двора перед готовыми упасть воротами и слышит мстительный рев несметной толпы горожан, нарастающий с каждым ударом.

Никону кажется, что это волна городских восстаний, пронесшаяся над Россией, докатилась до него. Он хочет обернуться к ключнику, чтобы приказать открыть ворота, и не может. В голове сидит неотвязная мысль, хорошо ли он спрятал воеводу князя Федора Андреевича Хилкова и тех дьяков и стрелецких голов, что сумели вырваться из рук новгородцев и добежать до Софийского дома. Многие, которые посланы были воеводой уговаривать граждан, уже побиты или брошены в застенки вместе с немцами, скупавшими по указу боярина Бориса Ивановича Морозова хлеб, мясо и рыбу в голодное время. Шепот об измене, об иноземных шпионах и предателях, что сидят близ царя и хотят выморить Русь голодом, вывезя продовольствие за рубеж, превратился в землетрясение, и пропасть разверзается у ног правителей. Преодолевая это видение, Никон вскидывает руки, и тотчас перепуганные стрельцы выхватывают засовы из ворот.

Дыша яростью, толпа вливается во двор Софийского дома. Напрасно Никон кричит слова Священного писания — страшные голоса заглушают все кругом воплем: «Сей есть самый заступник изменничей и ухранитель!!!» И внезапно, как звери, бросаются на него с дубинами и камнями, повергают на землю, топчут и волокут шепчущего разбитым ртом: «Господи, не поставь им в грех, ибо не ведают, что творят». Никон проваливается во тьму, а когда открывает глаза, видит вокруг себя ноги в простых телятинных сапогах горожан, защищающих его от толпы. Он долго лежит, как мертвый, и объятая страхом своего деяния толпа постепенно рассеивается, не разгромив даже митрополичьих покоев, где в тайном месте скрыт воевода.

Никон чувствует прикосновение многих рук — это дворовые поднимают его и на плечах несут в палаты. Он отталкивает слуг — душа его загорается на подвиг. Духовный пастырь не смеет страшиться смертного убиения, но должен народное колебание успокоить и неповинные души спасти от смерти! Немедленно приказывает Никон звонить в большой колокол Святой Софии, благовестить к соборному молебну, посылает привести к нему всех архимандритов и игуменов Великого Новгорода.

Он не намерен отсиживаться на Софийской стороне. Как только собирается духовенство, Никон велит взять честные кресты и иконы и через ворота, по длинному мосту над Волховом ведет всех на Торговую сторону, где больше всего шумит и волнуется народ. Идти трудно, кровь с разбитого лица пачкает священную одежду, он отхаркивает ее, не видя протянутого слугой платка. Кое–как доковылял Никон до собора Знамения пресвятыя Богородицы и едва смог совершить литургию, сам причастившись Святых тайн, которыми принял божественное укрепление к усмирению народа.

Выйдя из собора, он должен был лечь в сани, но запретил себя укрыть и велел везти прямо на Ярославово дворище, к земской и таможенной избам, к площади, где бушевало возмущенное народное собрание. Когда сани выехали к площади и протиснулись сквозь толпу, Никон поднялся и, немало не страшась, заговорил, перекрывая гул и выкрики. «Слышите ли, — вещал он, — я вам правду не обинуяся глаголал, ныне же наипаче, ибо готова уже душа моя грешная к смерти — бессмертного источника Христа моего и Бога тело и кровь сподобился уже приять. Не зря, но хотя ваши души как грешный пастырь от возмущающих волков спасти, нарочно к вам пришел. Если зрите во мне какую вину или неправду к царю или Российскому царствию — то мне сказав, убейте меня!» Злейшие и свирепейшие возмутители не подняли на него руку, и толпа один за другим стала расходиться с площади по домам.

Никон же, увидев помощь Божию, повелел вести себя в Софийский собор и поименно проклял главных бунтовщиков. Но и это не остановило новгородцев. Мня себя сторонниками правого дела и очистителями государства Российского от изменников, написали они царю Алексею Михайловичу челобитную и за многими подписями послали в Москву. Они освободили из темницы прикованного цепью за шею митрополичьего дворецкого Ивана Жиглова и избрали его себе в воеводы, придав ему в помощь других избранных начальников. А близ Новгорода, особенно в московском направлении, поставили стражу, чтобы от митрополита и государева воеводы писем не пропустить.

Слугам и домочадцам митрополита опасно было ходить по городу. Сам Никон отсиживался с ними на Софийском дворе, но не прекращал борьбы с восстанием. Прежде всего он написал царю послание о спасении воеводы и своих действиях, нашел человека, способного тайными местами бумагу доставить, и послал его в Москву. Не дожидаясь ответа, митрополит вступил в переговоры с богатыми и влиятельными новгородцами, убеждая их ради спасения города склонять народ к повинной перед государем.

Вскоре от Алексея Михайловича Никону были тайно доставлены две грамоты. Одна содержала похвалы его действиям, другая предназначалась для объявления всему народу перед земской избой. Она гласила, что новгородцы, если не хотят быть поголовно преданы смерти, должны просить у митрополита милости и прощения своим великим согрешениям. Если–де митрополит прощения их сподобит — то и его, великого государя, будет к ним милость и отдание вин. Если же так не сотворят — вскоре будут все смерти преданы.