Андрей Богданов - Русские патриархи1589–1700 гг Страница 88

Наступающая на город армия князя Ивана Хованского способствовала вразумлению восставших. Но решающим оказалось обещание Никона в случае покаяния бунтовщиков добиться у государя полного прощения всем участникам волнений. Церемония покаяния была обставлена с большой пышностью. Представители города со слезами просили торжественно облаченного Никона о заступничестве, большими толпами стекаясь в Софийский собор. После трехчасового поучения митрополит отпустил новгородцам грехи и освободил от проклятия отлученных им.

Обнадеженный государевой милостью от Никона, Новгород успокоился, хотя сам митрополит отнюдь не думал о всепрощении. По его указаниям еще до подхода карательной армии без шума были схвачены и заточены в темницы особые бунтовщики числом до трехсот человек. Хованский вступил в город и сообщил Никону, что рассмотрение вопросов о наказаниях народных возмутителей возложено государем на его, митрополита, благорассудие. Проявив милосердие, духовный отец Новгорода одного человека велел обезглавить, Ивана Жиглова с десятком «главных завотчиков» высечь кнутом и сослать навечно в Сибирь, остальных бить батогами и разбросать по тюрьмам, а некоторых, по своему усмотрению, приказал освободить.

Никон обошелся с восставшими столь мягко не случайно. Обстановка была крайне взрывоопасна. После массовых восстаний в столице и других городах в 1648—1649 г. искры народного недовольства тлели повсеместно, а в Пскове до сих пор пылал настоящий пожар народного гнева. Купцы, продававшие хлеб за границу и взвинтившие цены, были перебиты как государственные изменники, воевода брошен в темницу. Прославленный полководец князь Федор Федорович Волконский, вызвавшийся подавить восстание одной силой убеждения и прибывший в Псков без войска, надо думать, раскаивался в этом. С проломленной топором головой смельчак сидел в псковской тюрьме, а его племянник был отправлен в Москву с угрозой, что если не передаст царю требования горожан — те повесят дядю на Ригине–горе. Слух о жестоком подавлении восстания в Новгороде способен был помешать усмирению псковичей, которые — кто знает — могли расправиться и с посаженным в подземелье архиепископом.

По совету митрополита командующий карательной армией князь Иван Хованский посылал в Псков для переговоров множество дворян и горожан. Условия оставались прежними: пусть псковичи вину свою перед государем признают, а государь их милостью пожалует. Сам Никон немало потрудился, составляя послание новоизбранному злохищному совету Пскова и всем гражданам, обещая в случае искреннего раскаяния выступить их заступником перед царем Алексеем Михайловичем. Но то ли на расстоянии его слова действовали хуже, то ли псковичи успели прослышать про «милость» Никона к новгородцам, а ответ он получил дерзкий.

«Передайте своему митрополиту, — заявили псковичи посланцам Никона, — что его мы отписок не слушаем. Будет с него и того, что Новгород обманул, а мы не новгородцы, повинных нам государю слать незачем и вины над собой никакой не ведаем!»

Несмотря на дерзость, к гражданам восставшего Пскова следовало до поры до времени относиться мягко. У всех на памяти была долгая и безуспешная осада города войсками короля Стефана Батория. Учитывая неурядицы с Речью Посполитой и Швецией, не следовало до крайности озлоблять псковичей, выступавших пока с патриотических позиций (обвиняя их в желании от великого государя отступить и поддаться польскому или шведскому королям, Никон лишь поддерживал удобную для правительства версию). Наконец, после Великого разорения XVI в. и кровавой Смуты не только духовенство, но и большинство бояр омерзались мысли начинать войну с русским городом. Никон вполне одобрял и поддерживал указ царя и Боярской думы князю Хованскому, который шел ко Пскову для обеспечения мирных переговоров, а «не для боя».

Псковичи, однако, после падения Новгорода не верили в мирные намерения окружившей их город царской армии. Как сообщали Никону лазутчики, восставшие «нисколько не усомнились». «Хотя бы и большая сила ко Пскову пришла, — заявили они, — так не сдадимся!» Первыми атаковав царские войска, псковичи отбросили их от стен и с великой отвагой день за днем выходили на вылазки, не давая Хованскому передышки.

Никон спешил утихомирить гнев московских властей, уже подумывавших о снаряжении против Пскова великих полков. Ему раньше, чем в столице, стало известно о поддержке псковичей крестьянами, отряды которых практически окружили войско Хованского под городом, и о массовом переходе царских солдат на сторону восставших. Уговоры Новгородского митрополита помогли остудить слишком горячие головы в Боярской думе. На переговоры с восставшими был отправлен Коломенский епископ Рафаил с большой свитой духовенства.

Псков, как и Новгород, должно было умиротворить священство, а не царство. Переговоры вышли долгими и трудными, но успех их предопределили милостивые условия, которые священнослужители сумели выговорить у светской власти перед отъездом из столицы. Царь Алексей Михайлович, согласно желанию Никона и его единомышленников в освященном соборе, снимал с псковичей обвинение в государственной измене и позволял объявить им свою милость. Восставшие получали прощение, «не принося своих вин», только освободив арестованных и впустив в город нового воеводу. Разумеется, после «утишения» восстания главных смутьянов можно было тайно схватить, но в целом дело закончилось мирно.

Новгородское и Псковское восстания 1650 г. укрепили славу митрополита Никона в столице и заставили царя Алексея Михайловича окончательно признать его государственные способности. Никон ясно показал самодержцу силу священства в поддержании внутреннего мира, столь драгоценного для России, только оправившейся от гражданской войны и уже вновь сотрясаемой вспыхивавшими то тут, то там народными бунтами. Алексей Михайлович прекрасно понимал, что если во время одного из восстаний он потерял пуговицу, отверченную излагавшим требования москвичей простолюдином, то при другом стечении обстоятельств мог потерять и голову, что недавно произошло с его братом Карлом [221].

Российское правительство, первым в Европе разорвавшее все отношения с цареубийственным английским народом и наиболее последовательно боровшееся за реставрацию Стюартов, не могло не связывать успех парламентского мятежа с жестокой религиозной смутой, много лет потрясавшей островное королевство. Укрепление веры и Церкви в православном самодержавном государстве было остро необходимо Алексею Михайловичу не только для внешнеполитических успехов, но и для поддержания трона. В этих условиях, думал Никон, моя попытка не была такой уж безумной…

Расправа с ревнителями и обрядовые реформы

Ранним утром 16 августа 1681 г. патриарх Никон очнулся от забытья и, видя себя от болезни вельми изнемогающего, повелел пристать к берегу у монастыря пресвятой Богородицы на Толге, в шести верстах от града Ярославля. Тут причастился он святых тайн от рук своего духовного отца архимандрита Кириллова монастыря Никиты, сопровождавшего бывшего узника в поездке. Ученики Никона скрывали свои слезы, видя патриарха шествующего к смерти, ибо он был в сознании и не велел предаваться скорби.

Здесь на берегу вышли встречать Никона игумен монастыря Богородицы с братией. Из них один монах бросился к ногам патриарха со слезами, умильные глаголы ему вещая: «Прости меня, святитель Божий! Во всех поношениях, что ты перенес, повинен я. Я Сергий, бывший архимандрит монастыря Спасо–Ярославского, во время вселенского суда над тобой на соборе при патриархах и на дворе, где ты был в заточении за стражей, досады тебе творил более всех и злобой донимал, собору угождая».

«Все сбылось надо мной, — говорил Сергий, видя, что Никон его не отвергает, — как ты предсказал мне. Извержен был бесчетно из архимандритов и влачу житие свое простым чернецом в сем монастыре. Ныне же после святой божественной литургии и по вкушении братской трапезы возлег я мало уснуть — и внезапно во сне явился мне образ твой, святейшего патриарха, глаголя: «Брат Сергий, восстань, сотворим прощение!» Тут страж монастырский застучал в дверь кельи моей со словами: «Шествует Волгой святейший Никон патриарх и уже близ монастыря». Игумен и братия пошли навстречу тебе, я же, сие видев и от стража слышав, трепетен был и ужаснулся, встал и едва в себя пришел, потек скоро вослед братии и припадаю к ногам твоим, прощения прося!»

Никон подал Сергию прощение, хоть и не видел лица его, глаза отказывались служить. Одно за другим вставали перед патриархом лица его врагов; их фигуры обступали толпой, а ближе всех стояли и склонялись над ним те, от кого он хотел получить сейчас и не ждал прощения — старые друзья, бестрепетно ввергнутые им в пучину немыслимых страданий. «Они должны понять, что я не мог поступать иначе! — думал Никон, раскаяние которого после лихорадочных поисков оправданий сменилось гневом. — Не может стоять царство, управляемое сеймами многонародными, и не должен патриарх, сей образ Христов на земле, давать над собой волю попам гордящимся!»