Александр Шевцов (Андреев, Саныч, Скоморох) - Первая Ведогонь Страница 12

Итак, современная американская наука, выросшая из штанишек академической психологии и называющая себя (как переводят у нас) наукой о сознании, что точнее было бы перевести как науку об уме (mind), однозначно относит сон к состояниям сознания, а точнее, к измененным состояниям сознания. Как это звучит в имеющей вид большого обзора книге Сюзанны Блэкмор: Altered States of Consciousness.

Что такое State? Значений много. Если это слово использовать как глагол, то оно означает «излагать», «заявлять» или «устанавливать», «точно определять». Но в русском это бы звучало как «ставить». То state a question — поставить вопрос. По крайней мере, в современном русском, в котором вопросы ставят, а не задают. И вопросы решают, а не отвечают на них.

Боюсь, что это влияние все того же американизированного языка международной бюрократии. В Штатах, то есть в Империи, он развивается из того же понимания state, которое означает государство. United States. Эти значения побочные, но они показывают какую-то важную основу, скрывающуюся в state. Вероятно, она же звучит и в производном от него слове static — статичный, неподвижный. И в слове statute — статут, установление.

Статуты — это то, что позволяет обосновать имперскую идеологию — основательность, прочность и неизменность. Что бы ни происходило, а империя будет стоять и подавлять. Она сильнее всего. Вот поэтому имперский язык управления и заимствовался властями Советского Союза, откуда полз по бюрократической пирамиде в народные массы, как приводной ремень.

Для нас же важно то, что в понятии «состояние», и понятие «state» это ярко подчеркивает, внезапно совместились движение с неподвижностью. Это позволяет понять странности в том, как наши психологи говорят о состояниях сознания как о каких-то процессах, которые протекают в нем после обретения нового качества. Например, по засыпании. Процессы — это движения и изменения. Co-стояние — это стояние.

Получается, что состояние — это движение в неподвижности. Это любопытно, над этим стоит подумать.

Но посмотрим еще на одну подсказку в английском языке. Вот как переводят наши словари слово «state».

State — 1. состояние, положение. 2. строение. 3. общественное положение, сословная принадлежность. 4. великолепие, пышность.

Как видите, в некоторых значениях русские и английские понятия, лежащие в основе этих столь созвучных слов, удивительно близки, если вспомнить, как определяет состояние Даль. Отсюда можно сделать вывод, что понятие, скрывающееся под русским словом «состояние» и английским «state», очень древнее, и существовало еще во времена близости славянского и германского протонародов.

Этимологические словари об этом, правда, не пишут, но Фасмер пытается русское слово «состав» вывести из каких-то греческих и немецких слов. Так что, и слава богу, что не пишут, а то пошло бы гулять мнение, что мы этому слову у немцев научились. А без греков ни стоять, ни ставить не могли. Но слова «состав» и «строение» не случайны и еще помогут нам разобраться в этой загадке.

Тем не менее, мы начнем с того, что вдумаемся в выражение «общественное положение», для которого в старом русском языке было имя «местничество».

Ясно, что в нем идет речь не том, что ты лежишь или стоишь в обществе. Речь идет о том, что ты занимаешь в нем «место».

«Место», которое я поставил в кавычки, тоже надо понять. Это явно не то, что понимает под местом физическая механика.

Это выражение возникло задолго до рождения естественной науки, а значит, от него нельзя требовать соответствия научным понятиям, где место — это объем пространства, которое занимает твое физическое тело, и может быть измерено по трем измерениям — ширине, высоте и глубине. Так Декарт определял тела.

Место, которое мы «занимаем» в соревнованиях, имеет только два измерения, они же ограничения — впереди и позади. «Место» соревнований плоское, двухмерное. «Место» физики объемно, оно трехмерное. А вот «место» в обществе — многомерно. И включает в себя оба предыдущих значения.

Как тело, ты в качестве пространства занимаешь сидение за княжеским столом. Оно называется «место» в рамках местничества. И оно трехмерно. Как участник гонки и битвы за места, ты кого-то обошел и теперь видишь их внизу. А до кого-то не дотянулся, и они над тобой. И это тоже твое место. Оно двухмерное: выше-ниже. Это границы слоя.

Но как член общества, ты обретаешь «возможности вширь» внутри этого слоя, они, эти возможности, называются «сообщество тебе подобных или равных». Обретя «место» в обществе, ты становишься равным среди равных, охватывая единым хозяйским взглядом весь тот слой общественного пространства, в котором действуют эти законы. Ты жестко ограничен в своих возможностях двигаться вверх или вниз, зато ты имеешь условно неограниченные возможности для осуществления множественных движений, взаимодействий и взаимоотношений в своем слое.

Вот оно, движение в неподвижности.

И тут надо отметить еще одну важную вещь: для перемещения по общественным местам, оставаясь где-то внутри себя все тем же, ты обретаешь особые, съемные тела, именуемые мундирами. Эти тела взаимодействуют с другими мундирами. По ним свои узнают тебя своим, низшие высшим, а высшие — низшим. В итоге в государстве все спокойно и неизменно, потому что, при бесконечном множестве частных движений внутри устройства, само устройство оказывается непоколебимым.

Так рождаются империи.

Не правда ли, это похоже на то, что выявили наши описания человека в состоянии сна. Его многочисленные состояния и положения есть одновременно стоянки и множественные движения.

Глава 8. История понятия «состояния сознания»

Психология состояний сознания — полноценная научная дисциплина, поэтому она не может обходиться без исторических обзоров своего предмета. Обзоры эти пока еще довольно кратки, но в них можно найти немало любопытного для нашего исследования состояния сна.

В рамках моего КИ-психологического исследования меня интересует сейчас не сама эта история, а некоторые оговорки и неточности, в общем-то, прекрасных исследователей, потому что они очень похожи на то, как мы рассуждаем во сне. Думаю, что в итоге станет ясно, что я отмечаю их не напрасно. Мне не хочется видеть в них лишь слабости философского или научного рассуждения авторов, и я предпочитаю допускать, что это «логика сна», проявившаяся в бодрствующем состоянии сознания.

Для прикладников, исследующих самих себя и бьющихся в путах и слабостях собственного мышления, стыдящихся своих слабостей и не умеющих, как им кажется, рассуждать, увидеть, что болезнь эта всеобщая и, по существу, насаждается нам самой наукой, — огромное приобретение. Возможно, равное обретению крыльев… Во всяком случае, это означает, что это не ты так плох, глуп и несовершенен, а просто тебя обделили, и никто не учил нас, как думать, рассуждать, исследовать.

Начну с вышедшей в 1983 году книги Т. А. Немчина «Состояния нервно-психического напряжения». Как вы понимаете, в изданной еще в советское время книге с таким названием должна была быть сплошная нейрофизиология и не могло быть ничего еретического. Тем не менее, в главе «Развитие учения о психических состояниях» Немчин вдруг поминает душу:

«Интерес к психическим состояниям, в которых оказывался человек и которые определяли во многом его поведение, внешний вид, деятельность, появился в глубокой древности. Одним из первых упоминаний о специфическом состоянии «души» является упоминание о состоянии «нирваны» в древнеиндийской литературе задолго до развития эллинистической психологии (III–II тысячелетия до нашей эры)» (Цит. по: Немчин // Психические состояния, с. 7).

«Логика сна» отличается тем, что, находясь в ней, мы спокойно сращиваем несовместимые вещи, понятия, последовательности действий или рассуждений. Они даже вызывают у нас восхищение: Какая эврика! Мы подпрыгиваем в кровати и записываем свою гениальную находку…

Утром нам становится стыдно.

Вот и в построении Немчина есть это: Надо же! — которое обязательно сопутствует нашим ночным открытиям. Но вот пришел день, и мы смотрим на свои каракули разумным взглядом…

Первое, что бросается в глаза, это присущая психологам и философам небрежность в использовании и критике источников, как говорят историки. Ведь не из пальца же он высосал свою «древнеиндийскую литературу» III–II тысячелетий до нашей эры? Наверняка хапнул бездумно в какой-то дешевой книжонке, почему и не дает ссылки на источник.

О какой это литературе Индии идет речь в третьем тысячелетии? О литературе Мохенджодаро, сохранившейся на каменных печатях? Или о какой-то протоиндийской дравидической цивилизации, следы которой были погребены джунглями задолго до прихода ариев?