Александр Шевцов (Андреев, Саныч, Скоморох) - Первая Ведогонь Страница 13

Вероятнее всего, ученый все-таки имеет в виду что-то гораздо более знакомое: либо буддийское учение о Нирване, либо Веды. Вы только вслушайтесь в этот речевой оборот: вероятнее всего, ученый имеет в виду… Если бы у ученых был кодекс чести, после такого можно только стреляться. Ведущий специалист, пишущий историю своего направления, позволяет читателю строить такие догадки!!! Говорить уверенно-приблизительно с ошибкой в несколько тысяч лет, да еще и выкидывая нас в разные культуры!..

Честно признаюсь, не знаю точно, встречается ли в Ведах слово «нирвана». Во всяком случае, в словаре Ригведы — древнейшей из Вед, архаичная часть, которой создавалась еще не на территории Индии, этого слова нет. Но если оно ведическое, то речь идет об ариях, которые приходят на полуостров Индостан, вероятно, несколько ранее полутора тысяч лет до нашей эры. Если понятие «нирвана» считать относящимся к третьему-второму тысячелетию до нашей эры, значит, оно возникло еще на прародине ариев и является общеиндоевропейским, что странно…

Если оно буддийское, то, как буддийское понятие, возникает в шестом веке до нашей эры и имеет смысловое наполнение, пятое из йоги, что может означать дравидические корни этого понятия.

А если оно понятие древнеиндийской литературы, то мы вообще попадаем в дебри того, что считать литературой, и рождает ли литература подобные понятия. Если литература — это то, что делается с помощью литеры, то есть буквы, то мы должны говорить о памятниках письменности Древней Индии. Естественно, что сразу резко омолаживает предмет нашего исследования. Если же мы будем говорить об «устной литературе», то есть о сказаниях, какими, к примеру, были буддийские «Джатаки», то станет очевидно, что эта «литература» лишь использует подобные понятия.

Понятие же это никак не литературное. Оно либо религиозное, либо философское, если говорить языком европейской науки. Соответственно, Ведическое или буддийское, если говорить из той культуры, которая его создала. Да и там оно могло быть заимствованием из какого-то третьего источника, чем уже можно пренебречь.

И все же, постановка вопроса об источнике понятия «нирвана»: Буддизм, Веды или третий источник — очень существенна, потому что Буддизм определенно говорит о нирване, но не знает «души» даже в кавычках.

Воюя с Брахманизмом, как правящей религией Индостана, молодой Буддизм вынужден был отрицать многие исходные понятия Вед, от лица которых проповедовали ведийско-индуистские жрецы брахманы. В том числе и «душу». Вместо нее он говорит о «дхармах», которые, скорее всего, можно считать «элементами личности», и о чем-то, именуемом ВИЖНЯНА, что дословно можно передать по-русски как ВЫ-ЗНАНИЕ, и перевести как СО-ЗНАНИЕ.

Действительно ли «вижняна» и «алайя-вижняна» Буддизма соответствуют нашему «сознанию», может сказать только соответствующее исследование, но переводчики так переводят. Тут Немчин вполне мог бы положиться на их знания и научную добросовестность, но не положился…

Почему? Думаю, потому, что в таком случае было бы неправомерно прокидывать мостик через «душу», которую он пишет в кавычках, к психике, которая тоже «душа в кавычках». Если умолчать об источнике, в частности, о буддийском источнике того, о чем говоришь, то получается, что нам самим предоставлено решить, что при разговоре о нирване речь идет и о состоянии «души», как понимают Ведически-брахманистско-индуисткие понятия «Атман» и «Атма», переводя их на русский как «Дух» и «Душу». Впрочем, необходимо оговориться: к Индуизму эти понятия относятся точно, а вот использовалось ли понятие «Атма» до Упанишад — вопрос спорный.

Тем не менее, сказать, что «Атма» равна нашей «Душе», уже натяжка, если не привести доказательств. Сказать, что она равна «психике» — просто грубая ложь, потому что «психика» точно не есть «душа» и даже «психе». Почему же она окажется «Атмой»?

Однако все, что я пока сказал, можно посчитать рассказом об исследовательской недобросовестности, а мне нужны меты сна, отметки, показывающие, что автор допустил все эти неточности и вольности не случайно и не из корысти, а потому, что его сознание и не могло их не допустить, поскольку не распознавало. Оно спало вместе с разумом. Как это увидеть?

Как вы понимаете, если нечто определяет какие-то явления, оно должно быть или их сущностью, или каким-то корнем, лежащим в некоем ином слое действительности. Но ведь у нас нет другой «действительности», кроме того отрывка текста, который я привел. Это значит, что другой слой должен быть спрятан прямо в тех же словах. И раз мы его не распознаем, раз он не бросается в глаза, он должен быть как-то хитро спрятан. К примеру, строго по Эдгару По: на самом видном месте!

Иначе говоря, признаки присыпания должны быть прямо в тех же словах, которые читают наши глаза, им просто негде больше быть. Но при этом наши глаза почему-то их не видят? Почему? Сделаю предположение: во-первых, потому что привыкли к подобным речевым оборотам, а во-вторых, потому что эти слова передают соответствующее воздействие, которое усыпляет нас. И мы переходим вслед за их создателем в такое состояние сознания, для которого все приемлемо.

Вглядитесь снова в то самое первое предложение из приведенного мной отрывка. Перечитайте его.

Оно настолько привычно и для ученых и для наших воспитанных простонаучным воспитанием мозгов, что мы его спокойно проглатываем и отправляемся рассуждать об открытиях, королях и капусте, древнеиндийской литературе и состояниях сознания уже в том состоянии, в котором все будет принято правильно и с восторгом, если только не произойдет полного засыпания. Что, кстати, верный признак настоящего научного чтива.

Но мы поставим опыт. Представьте себе, что я пишу сейчас сразу две книги, в возбуждении бегая от стола к столу. Одну — обычным шрифтом, а вторую — курсивом. Но вдруг порыв ветра разбросал листы рукописи. И когда я их сложил, листки перепутались:

«Интерес к психическим состояниям, в которых оказывался человек и которые определяли во многом его поведение, внешний вид, деятельность…» — конец страницы.

Начало следующей страницы — «…появился в глубокой древности…»

Теперь войдите в состояние второй книги, в конце концов, войдите в состояние людей древности, и скажите: у них действительно был интерес к «психическим состояниям»?!

Или же они искали нечто другое, Душу, например, Атман, Тео?

Как можно было срастить эти два рассуждения из совсем разных книг и миров? Либо по большой охоте приписать своему предмету доисторическую глубину и древность, либо находясь в «логике сна», где все это выглядит потрясающей эврикой!

Глава 9. Узнать или понять

К чему, собственно говоря, я придираюсь в высказывании: «интерес к психическим состояниям появился в глубокой древности»?

Ведь любой человек, у которого голова на плечах, прекрасно мог бы понять то, что автор не высказал или высказал криво. Понять за автора, понять как бы вопреки тому, что сказал автор. Например, что речь идет о том, что «психические состояния», как состояния «психики», существовали всегда, когда существовала эта самая «психика». А у людей всегда было то, что наука сейчас называет «психикой». И люди, надо думать, давно начали обращать внимание на то, что вещь, обозначенная этим словом, изменчива и меняет свои состояния. Разве нельзя понять и простить такие простые вещи?!

Вот именно к этому: я гляжу на написанное и понимаю его, — я и придираюсь. Во-первых, потому что понимать приходится не то, что написано, а то, что не написано. А для этого надо сначала узнать в написанном нечто, что указывает, что я должен додумать, чтобы испытать «ощущение понимания».

А во-вторых, написанное надо читать. Просто читать, а не понимать. Если же автор заставляет читателя понимать себя, значит, он преследует еще какую-то цель, помимо заявленной. Например, заставить или научить думать. Но и это должно быть сказано! Однако ученые очень часто не только себе позволяют иметь внутри рассуждения совсем иные скрытые цели, но и упорно приучают нас к тому, что таков и есть способ познания истины. То есть каков?

Отнюдь не заставить нас думать, создав из своего рассуждения задачу, побуждающую к движению мысли, как делают детективы. А, загромоздив путь к истине так, чтобы движение легким не казалось, и нам было бы трудно заметить, что кто-то мутит воду, чтобы половить в ней рыбку. Возможно, в этом даже есть величие школы, потому что человек, который прорвется сквозь научный способ рассуждать, действительно обретет силу для разгадывания самого себя.

Пока же могу сказать: язык исследования должен быть точен, если ты действительно ставишь себе целью описать действительность. В данном случае ученый не имел права говорить от лица древних. За них он мог только предполагать. А вот от себя он должен был сказать: «Интерес к тому, что психологи называют психическими состояниями, появился в глубокой древности…»