Путь дзэн. Истоки, принципы, практика - Алан Уотс Страница 19

в текстах махаяны идеал Архана считается чуть ли не эгоистичным. Он подходит только для шраваки, или «слушателя» доктрины, который продвинулся только до такой степени, чтобы достичь теоретического понимания. Бодхисаттва же – это тот, кто осознает явное противоречие в нирване, достигнутой самостоятельно и ради самого себя. С популярной точки зрения Бодхисаттва стал объектом поклонения (бхакти), спасителем мира, поклявшимся не входить в окончательную нирвану, пока все другие живые существа тоже не достигнут ее. Ради них он согласился снова и снова рождаться в Круге сансары, пока, по истечении бесчисленных веков, даже трава и пыль не достигнут состояния Будды.

Но с более глубокой точки зрения очевидно, что идея Бодхисаттвы заключена в логике буддизма, что она естественным образом вытекает из принципа непривязанности и доктрины нереальности эго. Потому что, если нирвана – это состояние, в котором попытки постичь реальность полностью прекратились благодаря осознанию невозможности этого, то, очевидно, абсурдно будет думать о самой нирване как о чем-то, что нужно постичь или чего нужно достичь. Кроме того, если эго – это всего лишь условность, то было бы нелогичным думать о нирване как о состоянии, которого должно достичь какое-нибудь существо. В «Ваджраччхедике» сказано:

Все герои-Бодхисаттвы должны научить свой ум думать: «Живым существам всех классов… я помогаю достичь безграничного освобождения нирваны». Но когда огромное, неисчислимое и неизмеримое множество существ были таким образом освобождены, в действительности ни одно существо не было освобождено! Почему, Субхути? Потому что ни один Бодхисаттва, который действительно Бодхисаттва, не цепляется за идею эго, личности, существа или отдельного индивидуума. (3)

Выводом из этой позиции является то, что если нет нирваны, которой можно достичь, и если на самом деле нет индивидуальных существ, то это значит, что наша привязанность к Кругу лишь кажущаяся и что в действительности мы уже в нирване, поэтому искать нирвану – это глупость того, кто ищет то, чего он никогда не терял. Поэтому вполне естественно, что Бодхисаттва не делает попыток уйти из Круга сансары, как если бы нирвана была где-то вне его, ведь это подразумевало бы, что нирвана – это нечто, чего нужно достичь, и что сансара – это реальность. В «Ланкаватара-сутре» сказано:

Те, кто, боясь страданий, возникающих из-за различения рождения и смерти (сансары), ищут нирвану, не знают, что рождение и смерть и нирвану не следует отделять друг от друга; и, видя, что все вещи, поддающиеся различению, не имеют реальности, (они) воображают, что нирвана заключается в будущем уничтожении чувств и их областей. (II. 18) [44]

Таким образом, стремиться уничтожить конвенциональный мир вещей и событий – значит признать, что он действительно существует. Отсюда и принцип махаяны, гласящий: «То, что никогда не возникало, не нужно уничтожать» [a].

Это не пустые спекуляции или софизмы системы субъективного идеализма или нигилизма. Это ответы на практическую проблему, которую можно выразить следующим образом: «Если цепляние за жизнь втягивает меня в порочный круг, как мне научиться не цепляться? Как могу я пытаться не цепляться, если сами попытки – это и есть цепляние?» Другими словами, пытаться не цепляться – это то же самое, что цепляться, потому что мотивация та же – мое насущное желание спастись от трудностей. Я не могу избавиться от этого желания, поскольку желание от него избавиться – это точно такое же желание! Это знакомая повседневная проблема «двойной ловушки», задачи, порождаемой попытками ее решить, волнения из-за своего волнения и боязни возникновения страха.

Философия махаяны предлагает радикальный, но эффективный ответ, являющийся темой литературы, известной как «Праджня-парамита», или «Мудрость достижения другого берега», – литературы, тесно связанной с работой Нагарджуны (ок. 200 г. н. э.), который наряду с Шанкарой считается одним из величайших умов Индии. Строго говоря, ответ заключается в том, что любое цепляние, даже за нирвану, тщетно – ибо нет ничего, за что можно было бы ухватиться. Это знаменитая шуньявада Нагарджуны, его «Доктрина Пустоты», также известная как мадхьямика, «Срединный Путь», поскольку она опровергает все метафизические предложения, демонстрируя их относительность. С точки зрения академической философии «Праджня-парамита» и доктрина Нагарджуны – это, бесспорно, своеобразная форма нигилизма или «абсолютного релятивизма». Но точка зрения Нагарджуны другая. Диалектика, с помощью которой он опровергает все концепции реальности, – это лишь средство для разрушения порочного круга цепляния, и конечная цель его философии – не жалкое отчаяние нигилизма, а естественное и непринужденное блаженство (ананда) освобождения.

Название шуньявада происходит от слов шунья («пустой») или шуньята («пустота»), с помощью которых Нагарджуна описывал природу реальности или, скорее, концепций реальности, которые способен формировать человеческий ум. Здесь концепции включают не только метафизические взгляды, но также идеалы, религиозные верования, высшие надежды и амбиции любого рода – все, что человеческий ум ищет и за что он цепляется ради физической или духовной безопасности. Шуньявада не только опровергает сознательно принятые убеждения, но также отыскивает скрытые и бессознательные предпосылки мыслей и действий и подвергает их той же процедуре, пока даже глубины ума не придут к полному безмолвию. Даже сама идея о шунье должна быть уничтожена.

Его нельзя назвать пустым или непустым,

Или и тем, и тем, или ни тем, ни тем;

Но чтобы на него указать,

Его называют «Пустотой». [45]

Щербатской (1) был определенно прав, полагая, что шуньяваду можно лучше всего описать как доктрину относительности. Ибо метод Нагарджуны сводится к тому, чтобы просто показать, что все вещи не имеют «собственной природы» (свабхава), или независимой реальности, поскольку они существуют только в связи с другими вещами. Ничто во Вселенной не может существовать само по себе – ни факты, ни существа, ни события, – поэтому было бы абсурдным выделять что-либо как идеал, за который следует цепляться. Ибо то, что выделяется, существует только в связи со своей противоположностью, поскольку то, что есть, определяется тем, чего нет, наслаждение определяет боль, жизнь определяет смерть, а движение определяет покой. Очевидно, ум неспособен сформировать идею о том, что значит «быть», без контраста «не быть», поскольку идеи бытия и небытия – это абстракции таких простых переживаний, как, например, наличие монеты в правой руке и отсутствие в левой.

С определенной точки зрения та же относительность существует и между нирваной и сансарой, бодхи (пробуждением) и клешей (загрязнением). То есть поиск нирваны подразумевает существование и проблему сансары, а поиск пробуждения подразумевает пребывание в состоянии загрязнения иллюзией. Другими словами, как только нирвана превращается в объект желания, она становится элементом сансары. Настоящей нирваны невозможно желать, поскольку ее нельзя постичь. В «Ланкаватара-сутре» говорится: