Путь дзэн. Истоки, принципы, практика - Алан Уотс Страница 20

Опять же, Махамати, что значит недвойственность? Это значит, что свет и тень, длинное и короткое, черное и белое – это относительные понятия, Махамати, которые не независимы друг от друга; как и нирвана и сансара, все вещи недвойственны. Нирвана есть лишь там, где есть сансара; сансара есть лишь там, где есть нирвана; ибо условие существования не имеет взаимоисключающего характера. Поэтому говорят, что все вещи недвойственны, как нирвана и сансара. (II. 28) [46]

Но тождество «нирвана – это сансара» справедливо и в другом смысле: то, что нам кажется сансарой, – это в действительности нирвана, а то, что кажется миром форм (рупа), – это на самом деле пустота (шунья). Отсюда и известное высказывание:

Форма не отличается от пустоты; пустота не отличается от формы. Форма – это пустота; пустота – это форма. [47]

Опять же, это не значит, что после пробуждения мир форм бесследно исчезнет, потому что нирвану не следует искать как «будущее уничтожение чувств и их областей». Сутра утверждает, что форма является пустотой сама по себе, при всей своей уникальности.

Это тождество должно не постулировать метафизическое предложение, а способствовать процессу пробуждения. Ибо пробуждение не случится, если вы пытаетесь убежать от повседневного мира форм, или изменить его, или избежать определенного опыта, в котором оказались в данный момент. Любые подобные попытки – это проявление цепляния. Даже само цепляние нельзя изменить силой, потому что:

бодхи [пробуждение] – это пять нарушений, и пять нарушений – это бодхи… Если кто-то считает бодхи чем-то, чего нужно достичь, что следует развивать с помощью дисциплины, то он виноват в гордости собой. [48]

Некоторые из этих цитат могут навести на мысль о том, что Бодхисаттва вполне может быть простым, обычным парнем, который – поскольку сансара все равно есть нирвана – живет так, как ему нравится. Он может сильно заблуждаться, но так как даже заблуждение есть бодхи, нет смысла пытаться что-то изменить. Между противоположностями часто существует обманчивое сходство. Сумасшедшие часто напоминают святых, а мудрец из-за своей непринужденной скромности часто кажется вполне обычным человеком. Однако не существует простого способа показать разницу, объяснить, что простой парень делает или не делает такого, что отличает его от Бодхисаттвы, и наоборот. В этой проблеме заключена вся загадка дзэн, и мы вернемся к этому в надлежащем месте. Здесь же достаточно будет сказать, что так называемый «обычный человек» лишь кажется естественным или что его настоящая естественность ему кажется неестественной. На практике просто невозможно намеренно решить прекратить искать нирвану и вести обычную жизнь, потому что намеренная «обычная» жизнь будет неестественной.

Именно поэтому настаивание текстов махаяны на недостижимости нирваны и бодхи не является чем-то, что следует принимать теоретически, как простое философское мнение. Необходимо познать собственным «чутьем», что нет ничего, за что следует цепляться.

Тогда некоторые Боги на том собрании подумали: «Даже когда духи что-то невнятно говорят или шепчут, мы это понимаем. Но мы не понимаем того, что только что сказал Субхути!»

Субхути прочел их мысли и сказал: «Нет ничего, что нужно понимать. Поскольку я не указывал ни на что конкретное, я ничего конкретного не объяснял… Никто не постигнет совершенство мудрости, которая здесь объяснялась. Ибо я не указывал ни на какую дхарму (доктрину), не разъяснял ее и не передавал. Поэтому нет никого, кто смог бы это постичь». [49]

Наступает момент, когда приходит ясное понимание того, что все намеренные действия – желания, идеалы, стратегии – тщетны. Во всей Вселенной, внутренней и внешней, нет ничего, за что можно было бы уцепиться, и никого, кто мог бы за что-нибудь уцепиться. Это было обнаружено посредством ясного осознания всего, что, как казалось, предлагало решения или составляло достоверную реальность, посредством интуитивной мудрости, называемой праджня, которая видит относительный характер всего. «Глаз праджни» видит человеческое положение таким, каким оно является на самом деле, – утолением жажды соленой водой, преследованием целей, которые требуют преследования других целей, цеплянием за объекты, которые быстрое течение времени делает такими же зыбкими, как туман. И даже тот, кто преследует, кто видит, знает и желает, существует только в связи с эфемерными объектами своего преследования. Он видит, что его цепляние за мир – это мертвая хватка на собственной шее, лишающая его той самой жизни, которой он так стремился достичь. И нет выхода, нет способа освободиться, который можно было бы найти с помощью усилия, волевого решения… Но кто хочет найти выход?

Наступает момент, когда это осознание безвыходной ловушки, которую мы сами поставили и сами в нее попались, достигает переломной точки. Можно даже сказать, что это осознание «созревает» и внезапно происходит то, что «Ланкаватара-сутра» называет «переворотом в глубинах сознания». В этот момент всякое чувство ограничения исчезает, и кокон, который шелкопряд свил вокруг себя, раскрывается, позволяя ему вылететь из него мотыльком. Характерной тревоги, которую Кьеркегор верно видел в самом корне души обычного человека, больше нет. В планах, идеалах, амбициях и самоумилостивлении больше нет необходимости, потому что теперь можно жить спонтанно, не пытаясь быть спонтанным. И действительно, другого выбора просто нет, потому что теперь ясно, что никогда не было никакого «я», которому можно было бы подчиняться.

Таков в самых общих чертах внутренний процесс, который шуньявада пытается инициировать с помощью своей философии полного отрицания. Так, большая часть работы Нагарджуны – это продуманное логическое и систематическое опровержение каждой философской позиции, которую можно было встретить в современной ему Индии [50]. Ввиду того, что ее целью было внутреннее переживание, западным исследователям всегда было трудно понять, как такая исключительно отрицательная точка зрения могла иметь какие-либо плодотворные следствия. Поэтому стоит повторить, что отрицание относится не к самой реальности, а к нашим представлениям о ней. Положительное и плодотворное содержимое шуньявады заключено не в самой философии, а в новом видении реальности, являющемся следствием ее работы, и Нагарджуна не пытается описать это видение, чтобы не испортить его.

Тем не менее в махаяне есть еще один термин для реальности, который, возможно, является более индикативным, чем шунья-пустота. Это слово татхата, которое можно перевести как «таковость». По аналогии Будду называют Татхагатой – «тем, кто так идет», или «тем, кто так приходит». Санскритское слово тат («то»), возможно, коренится на первых попытках ребенка заговорить, когда он указывает на что-то и произносит «та» или «да». Папаши обольщаются, думая, что это ребенок зовет их. Но, возможно, ребенок всего лишь изъявляет свое признание