Владимир Лермонтов - Праздник навсегда! Страница 6

— Я ему и говорю: «Господи, да какое ж мне счастье во тьме жить? Слепых котят и тех топят, чтоб не мучались, а я ведь, как слепой котенок, не то что людям, себе ничего сделать не могу. Лишь обуза для всех». А Христос мне отвечает: «Эх ты, Арсений, несмышленый, темно тебе не оттого, что глаза твои не видят, а оттого, что без Бога, без веры живешь — вот и темно тебе. Сердцем видеть надо, а не глазами, а коли сердце твое темно, то и мрак вокруг тебя. Я лишил тебя зрения не в наказание, а во славу Божию, чтобы ты научился душою мир воспринимать и другим пример подал. Ведь сколько вокруг тебя людей зрячих глазами, но слепых сердцем, сколько слышащих ушами, но глухих душою».

После этих слов, брат Владимир, видение исчезло, а я еще долго лежал на земляном полу в сарае в темноте и плакал навзрыд…

— Вам чайку еще налить? — спросил я, чтобы как-то отвлечь старика от грустных воспоминаний, а он продолжал, будто не услышал меня.

— С тех пор жизнь моя переменилась, мил человек. Будто я жил действительно во мраке и начал из него потихоньку выбираться. Старался по-Божьи жить и дела Божии творить, так постепенно и приходило ко мне то сердечное зрение, о котором говорил мне Господь в тот страшный день юности моей.

— Сколько ж вам лет, дедушка?

— Не помню, мил человек, со счета сбился. Да и зачем мне знать, ибо когда человек по-Божьи живет у него и возраст по-другому меряется, не по годам, а по делам добрым. А вообще-то стар я, Владимир, совсем тело мое износилось и на покой просится.

— Вы, наверное, многое повидали в своей жизни?

— Да уж довелось, довелось… И по России — матушке походил, и на Афоне побывал, и даже в Иерусалиме у Гроба Господня молился. Вот тако! Мил человек, жизнь посмотрел, людей, все, что можно. Устал я, — старик тяжело вздохнул и впервые за все время беседы на его лицо и фигуру легла печать вековой усталости. И в этот миг я понял, ~то предо мною сидит человек, который действительно уже прожил не менее века. — Давайте ложиться спать, — сказал я. — Уже поздно. Я постелю вам вот на этой кровати, она стоит у печной стены, и вам будет ночью тепло.

— Спасибо, мил человек, за то, что принял меня. Если разрешишь, я некоторое время поживу у тебя… если не возражаешь.

— Конечно, дедушка, живите, сколько хотите, только вот с продуктами у меня не ахти как.

— Ничего, ничего, мне много не нужно, мне все Бог дает.

— Кстати, а кто принес эту еду? — спросил я, наконец вспомнив, что до сих пор не выяснил, кто же приходил к нам, когда я спал.

Арсений улыбнулся и, поглаживая Лучика, который нежно мурлыкал у него на коленях, свернувшись калачиком и лежа на боку, проговорил:

— Все поймешь, Владимир… Пройдет время, и узнаешь, Кто действительно нам все дает, когда нам это нужно.

Дедушка Арсений отказался раздеваться и ложиться в постель, сказал, что будет спать в кресле, и как я его ни упрашивал, он был непреклонен.

— Не волнуйся, Владимир, мне хорошо в кресле. Мне уже не положено спать по возрасту. Мне нужно быть бодрым, слышать Бога, так как конец мой уже не за горами. Я слишком близко приблизился к вечности, чтобы встречать ее во сне… А ты ложись, ложись.

Ночью разгулялся ветер. В наших краях бывает такой сильный ветер, что воистину бедствием является для местных жителей, называется он норд-ост. Он, как ураган, налетает на города, поселки и сносит все на своем пути, к тому же он очень холодный и покрывает ледяным панцирем деревья, дома, дороги, корабли. На море из-за него нередко случаются трагедии — тонут суда под тяжестью ледяного панциря.

Вот и сегодня ночью началось ветряное нашествие. Около моего домика стоят два высоких тополя, которые видны издалека, и потому мой дом называют домом у двух тополей. Я слышал, как за окном ревели тополя и падали обледеневшие ветки. С поляны доносились звоны — от ветра рельсы раскачивались и ударялись. На крыше что-то ухало, в печной трубе гудело. Сквозь какофонию этих грозных звуков казалось, будто доносятся чьи-то крики, зовут на помощь.

Я вслушивался в эти стонущие голоса и незаметно погрузился в глубокий сон.

Глава 3

Утром все было покрыто твердой коркой, ветер не унимался. Ходить по такому ледяному панцирю было очень трудно и опасно, тем более в наших краях, где почти нет горизонтальных дорог, а только либо вверх, либо вниз. С утра, когда старик еще спал, по крайней мере мне так казалось, я отправился в город, где мне обещали одну работу за плату.

Так потянулись дни нашего совместного жития. Приезжал я из города поздно вечером, уставал так, что сразу падал в кровать и забывался сном. Не было даже времени поговорить со своим новым жильцом, да и сам Арсений не вызывался на разговоры, а сидел тихо, погрузившись в себя. Лучик не слезал с его рук. Те продукты, которые появились необъяснимым образом в первый день нашей встречи, были большим подспорьем. Старик почти ничего не ел, а только пил травяной чай с сухарями.

В часовню мы уже не ходили молиться, так как было очень скользко и холодно. Я совершал вечернее и утреннее молитвенное правило в домике, а старик сидел около меня на кровати и внимательно слушал. Иногда он вставал и, перекрестившись, делал земной поклон.

Самое главное, что я, неуютно чувствующий себя, когда рядом просто были люди, а тем более незнакомые, совершенно не ощущал никакого дискомфорта от присутствия старика. Одиночество, к которому я стремился, которое любил, нисколько не нарушалось. Старец Арсений обладал редким качеством присутствовать при полном отсутствии так, что не было никакого стеснения. Он не задавал никаких вопросов, сам разговор не затевал, пока чего-либо не спрошу. Понимал мои настроения с полуслова и, хочется сказать, полужеста, потому что, несмотря на свою слепоту мне кажется, он видел все.

Однажды я увидел, что Лучик бежит из кухни на двор и в зубах у него мышь. Сразу я этому н придал никакого значения, ведь ловить мышей для кота это совершенно естественное занятие если бы не одно «но», которое в тот момент упустил из виду. Через некоторое время, когда, Лучик подошел ко мне, и смело, а главное точнее совершил прыжок, приземлился прямо на мои колени, меня осенило. Господи! Да ведь слепой котенок не может поймать мышь! Лучик обрел зрение!

Я тут же начал с ним проводить эксперименты, привязал на конец нитки скрученную бумажку и начал играть с ним. И Лучик точно и цепко ловил бумажного мышонка. Кровь прильнула моему лицу, и я почувствовал, как щеки разгорелись от такого волшебного происшествия. Я вышел в комнату, где сидел старик, и взволнованно сказал:

— Дедушка, котенок наш прозрел, стал видеть! Вчера он поймал мышонка, а сейчас он точно ловит эту бумажку.

Арсений улыбнулся, и мне показалось, что глаза его засияли радостными огоньками, он спокойно произнес:

— Так что ж тут особенного? Видит, конечно, а почему ж ему не видеть? Христос на то и приходил в мир, чтобы слепые прозревали, а глухие слух обретали. Что ж ты, Владимир, удивляешься? Господь мертвых воскрешал.

— Так это когда было, дедушка, две тысячи лет назад, сейчас, мне кажется, таких чудес уже не случается.

— Экий ты прыткий какой, мил человек, не случается — рассудил все. Не случается по неверию нашему, по невежеству, потому, что сердца людские запечатаны стяжаниями мирских благ, а души во мраке грехов плутают. Для Бога, Владимир, нет раньше или позже. Он всегда с теми, кто любит Его, кто призывает Его на помощь и верит, что эта помощь придет непременно. Вот ты все допытывался, откуда у нас продукты взялись, кто принес, а принес то нам их Господь — вот как, мил человек.

Я молчал, переваривая услышанное и понимая, что невольно стал свидетелем чего-то непостижимого, того, о чем можно только прочитать в книгах, но простому смертному лицезреть не дано. Может быть, это все мне снится? — Проскакивала порой мысль, я щипал себя за грудь, чувствовал боль, что отметало всякие сомнения — все это действительно происходит со мной наяву.

Как-то ночью я проснулся оттого, что в комнате было светло. Мне вначале показалось, что с вечера я не выключил свет. Картина, открывшаяся мне, была совершенно поразительна. Старец стоял посередине комнаты и ростом был выше потолка, который, кстати, вообще отсутствовал, а лишь было открытое бездонное небо. Оттуда лился нестерпимый свет, вокруг летали птицы и пели неописуемые песни, а во все стороны простирались бескрайние долины роз до самого горизонта, и благоухание наполняло мир сладостным ароматом. Голос старика звучал громко и был подобен мелодичному низкому колокольному звону: «Господи, — сказал он, — сколько же можно мне жить еще? Устал я, Господи, истощилось тело мое, истосковалась по Царству Небесному душа моя. Возьми с собой меня, Господи».

Старец смотрел вверх, прямо на нестерпимый свет, который нисходил с небес, и глаза его могли вытерпеть это явление. Я же мог только смотреть по горизонтали, столь ярко было небесное сияние, но и при этом мои глаза слезились и в них была резь. Мне показалось, что я услышал ответ старцу, который был подобен шуму волн, порыву ветра, шелесту листьев.