Владимир Файнберг - Все детали этого путешествия Страница 8

Допив свою чашечку кофе, снова вышел на балюстраду. «Он не помнил о смерти, — думал я, облокотясь о перила. — Они все не помнят о смерти, стараются о ней забыть. И это не грех, если за ней ничего нет. А если есть? Если правы те же египтяне со своими поверьями, ритуалами, со своей «Книгой мёртвыхІ? И у тибетцев — своя «Книга мёртвыхІ, свой конкретный рассказ о переходе души умершего на другие уровни бытия. А у христиан — Царствие Небесное. Нет ни одного народа, который издревле не таил бы в себе память об этом знании. Именно знании. А теперь все стараются о нём забыть. Особенно у нас в стране. Даже многие религиозные люди в глубине души не верят ни в какую посмертную жизнь. А попробуй поговорить об этом с кем-нибудь из физиков, экономистов. Или с рабочим. Тебя поднимут на смех, пошлют куда подальше».

Посмертная жизнь выкинута как неприличная тема.

И когда нас везли из ресторана куда-то в путаницу кварталов старого Каира, я уже не обращал внимания на заоконную экзотику. Восстанавливал в памяти то знание, которое получил из Библии и других священных книг, из преданий различных народов, откровений пророков и мистиков.

Сейчас в моей несчастной стране, пытающейся из чувства самосохранения приобщиться к мировой цивилизации, заигрывали с православием, магометанством, но всё это делалось, по существу, лишь для того, чтоб спешно навязать населению хоть какую-то мораль, элементарные нормы поведения. Взамен рухнувших прежних, основанных на страхе и принуждении. Это была очередная подмена. Подмена истинной религии, которая есть связь с Богом, память о будущем посмертном существовании.

«Только эта память и спасает от бездуховности, — думал я. — Только она. Не чтение книг, не посещение музеев, никакие культурные программы. При всей их пользе, это тоже очередная подмена. Когда человек знает о том, как на самом деле устроено бытие, помнит о посмертной жизни и воздаянии, изменяются мотивы его поступков. Он преображается. И только так, преобразившись, все человечество сможет избежать катастрофы».

Эти мысли не отпускали меня и в древнем коптском храме Святой Екатерины, скрытом в лабиринте кварталов, где ютилась беднота. Чувство благодарности к земле Египта, приютившей гонимых первых христиан из Римской империи, непреходящим теплом наполняло, когда я бродил в церковном полумраке, разглядывал иконы наивного письма, вставлял зажжённую свечу в старинный подсвечник.

Стараясь не привлекать к себе внимания, встал неподалёку от алтаря, помолился за свою родину, за всех, прося Бога избавить человечество от слепоты. И вразумить меня, Артура, как мне быть. Ведь я, в сущности маленький человек, один из миллиардов себе подобных, не обладал никакой властью, никакими возможностями...

По выходе из храма руководитель группы Сергей Петрович дотошно обратил внимание на расположенную рядом, круто уходящую вниз глубокую штольню. Магда объяснила, что это недавно открытый вход в подземелье, где христиане скрывались от гонений. Оказывается, и здесь их преследовали римляне. Я мысленно перекрестился. Как всегда, почувствовал на лбу, в груди и плечах словно разряды электрического тока.

Я уже устал от обилия впечатлений, а нас везли через весь запруженный автомашинами Каир к ещё одной из главных достопримечательностей столицы — расположенной в цитадели на горе мечети Мухаммеда Али.

Да, снаружи и внутри она поражала воображение своей грандиозностью, высотой минаретов, купола, устланным коврами полом, стенами, богато отделанными почти прозрачным жёлтым мрамором. Но куда больше захватил вид на Каир, открывающийся с высоты цитадели.

Я стоял у парапета, смотрел вниз на тонущий в предвечерней сиреневой дымке город. На его дворцы, минареты, небоскрёбы отелей, дома и мосты.

Почувствовал, что и сам становлюсь выше. Стоя здесь, на этом месте, я уже не казался себе ничтожным, бессильным. Вспомнилось всё, чем владел, что развил многолетними упражнениями, вспомнились сотни исцелённых больных и, наверное, тысячи людей, которым смог оказать помощь. Неколебимая уверенность в том, что я, именно я, Артур Крамер, знаю, как остановить катастрофу, спасти мир, что я смогу сделать это, захлестнула...

Какая-то властная сила явственно вошла, выпрямила.

Вдруг подошёл Саша Петров, предложил:

— Вы так красиво стоите. Давайте сфотографирую на фоне Каира?

Я медленно повернулся к нему. Саша отошёл на несколько шагов, поднял к глазам одну из своих фотокамер, и в тот момент, когда раздался щелчок, показалось: все это однажды уже было. Только без фотографа.

Через секунду вспомнил. Две тысячи лет назад сатана соблазнял Христа властью на кровле дворца.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Я ехал тогда один в купе. В октябре сезон кончился. Поезда к Черному морю ходили полупустыми.

Вечером проводник занёс чай в подстаканнике. Я достал из той же темно-вишнёвой сумки пакет с бутербродами. В другое время я был бы недоволен своим одиночеством в пути. За последние двадцать лет, имея источником заработка лишь разовые командировки от газет и журналов, изъездил весь Советский Союз.

И всегда дорожил возможностью общения со случайными попутчиками в поезде или в самолёте. Дорогой люди сходятся быстрее. Они почему-то любили открываться мне, рассказывать историю своей жизни. Я никогда ничего не записывал, а потом жалел об этом.

Как жалел сейчас, стоя на балкончике своего номера и глядя на висящий над Каиром месяц, что не вёл записи в ту поездку. Но жалел напрасно. Память и тогда и теперь так запускала свой таинственный механизм, что можно было диву даваться воскрешению, казалось бы, давно забытых подробностей.

Лежащий на боку яркий месяц одиноко плыл в синеве египетской ночи. Я смотрел на него, а видел себя в пустом купе вагона одиннадцать лет назад.

...Подольск, Тула, Орел, Курск — как бы перебирая бусины привычных чёток, поезд шёл сквозь нескончаемый дождь по России к югу, к Черному морю.

Лежал на вагонной полке, подоткнув тощую подушку под голову, озабоченный уже не столько заданием редакции центральной газеты — написать статью в защиту причерноморских лесов, сколько неожиданной просьбой Йовайши.

Найти где-то на сравнительно большом участке зарытую канистру с алхимическими записями Семенова! Легко сказать. Еще нужно было проникнуть на этот участок. Ну, предположим, можно воспользоваться своим статусом внештатного корреспондента, командировочное удостоверение есть, соврать, будто хочу написать очерк о покойном художнике. А дальше что? На глазах изумлённого гинеколога ходить по участку, вытянув перед собой ладонь, как ходил когда-то в Археополисе или в Архызе?

...Подобно слепцу, кружил с протянутой рукой и прикрытыми глазами на виду у членов архызской археологической экспедиции. Даже они, сами уговорившие приехать, в те минуты, несомненно, думали обо мне как о сумасшедшем или аферисте. Я помнил их замешательство, когда получил отчётливый сигнал в ладонь, указал на одну из широких плит в полу разрушенной церкви, правее от бывшего алтаря, под которой внутренним взором увидел каменный гроб. Помнил ощущение ледяной волны недоверия. Люди, в течение многих лет безуспешно перерывшие сотни кубометров каменистого грунта в поисках захоронения, были оскорблены одним предположением, что оно — вот оно здесь, чуть ли не в самом центре храма. Нехотя взялись они за ломы и лопаты. А через полчаса, откинув в стороны осколки плиты и груды красноватого песка, увидели перед собой каменный гроб — саркофаг, где лежали останки епископа, умершего в IV веке нашей эры.

Но то были археологи, люди науки. А что подумает гинеколог, тем более если догадается о цели странных манипуляций, о том, ради чего подозрительный корреспондент ходит по участку?

У меня до тех пор не было оснований не верить Йовайше. Самые, на первый взгляд, фантастические его утверждения подтверждались практикой. Если Константин Васильевич Семенов действительно владел тайной превращения элементов, мог действительно выплавлять серебро и даже золото в своих тиглях, то затея с поисками его записей приобретала, с одной стороны, захватывающий, а с другой — чрезвычайно опасный характер.

Помнил я эти тигли! Тяжелые, закопчённые, они стояли около камина и даже у входа в дом.

Лишь теперь я смог осмыслить явную неслучайность своего появления в этом доме.

В самом деле, надо же было мне, совсем молодому, начинающему писателю, приехать с рекомендательным письмом в Крым, в Коктебель, к вдове знаменитого поэта Максимилиана Волошина — Марии Степановне.

Ютясь в Москве с родителями в комнатушке двенадцатикомнатной коммунальной квартиры на Огарева, я лишён был возможности остаться одному, творить, работать. А тут вышла такая удача — целую зиму прожить на самом морском берегу в прославленной поэтами вилле, помнившей голоса Цветаевой, Ромена Роллана, Александра Грина...