Ирландские предания - Джеймс Стивенс Страница 3

Люди Партолона множились, пока из двадцати четырех пар не стало их пять тысяч, и все они жили в дружбе и довольстве, хотя и без всякого соображения.

— Без всякого соображения? — переспросил Финниан.

— Да ум-то им особо и не нужен был, — подтвердил Туан.

— Я слышал, что первопоселенцы были бездумны, — заметил Финниан. — Однако продолжай свой рассказ, мой дорогой.

— Затем, и внезапно словно ветер налетел, в одну ночь до рассвета пришла хворь, от которой вздувались животы и краснела кожа, и на седьмой день все племя Партолоново было мертво, погибли все, кроме одного человека.

— Один всегда спасется, — задумчиво заметил Финниан.

— Я и был тем самым человеком, — молвил его собеседник.

При этих словах Туан приложил длани к челу своему, вспоминая дошедшие через баснословные века воспоминания о начале мира и первых днях Эйре. А Финниан, у которого снова похолодела кровь, а по телу поползли мурашки, словно бы вглядывался вместе с ним в то далекое прошлое.

Глава V

— Рассказывай далее, мой дорогой, — пробормотал Финниан.

— Я остался один, — продолжил Туан. — И был я настолько одинок, что собственная тень моя пугала меня. Я был так одинок, что крик птицы в полете или скрип мокрой от росы ветви гнали меня в укрытие, словно кролика, что в страхе ныряет в нору свою.

Вскоре лесные твари почуяли и поняли, что я остался один. Мягко ступали они, и неслышно крались за мной по пятам, и рыкали, когда я оборачивался и смотрел на них. Огромные серые волки с вываленными из пасти языками следили за мной горящими глазами и преследовали меня до моего укрытия в скалах; самая слабосильная тварь и та охотилась на меня, и не было в то время существа, которое не могло бы бросить мне вызов. Так прожил я два десятка лет и два года, пока не узнал всего, что ведомо животным, и не позабыл все, что знает человек.

Я мог бесшумно красться, как звери; и мог бежать, как они, не зная усталости. Я мог хорониться и терпеливо ждать, как дикий кот, затаившийся среди листвы; я мог учуять опасность во время сна и броситься вперед, выпустив когти; мог я лаять, и рычать, и клацать зубами, и рвать ими добычу.

— Продолжай, мой дорогой, — сказал Финниан. — В Господе обретешь ты покой, сердце мое.

— По прошествии этого времени, — молвил Туан, — в Ирландию с флотом из тридцати четырех судов прибыл Немед[14], сын Агномана, и на каждом судне было по тридцать пар человеков.

— Слыхал я об этом, — заметил Финниан.

— Мое сердце затрепетало от радости, когда увидал я сию огромную флотилию. Она приближалась к суше в поисках гавани, и я последовал за ней вдоль изрезанных скал, прыгая с камня на камень, аки горный козел. И покуда корабли качались на волнах морских, я наклонился у озерца, чтобы напиться, и узрел свое отражение в студеной воде.

И увидел я, что был волосат, взлохмачен и щетинист, как дикий кабан; и что был я тощ, как облетевший куст; и что седее я барсука; и был я иссохшим и сморщенным, как пустой мешок; и голым, как рыба; и был я жалок, как голодная ворона зимой; а на пальцах рук и ног моих были огромные изогнутые когти, так что не был я похож ни на что изведанное, ни на зверя, ни на чудище дивное. И сидел я долго у того пруда, оплакивая свое одиночество, одичалость и убогую свою старость; и мог лишь только плакать и стенать, находясь меж миром земным и небесным, в то время как преследовавшие меня звери внимали мне и взирали на меня, притаившись среди зарослей за деревьями на лежанках своих.

Затем поднялась буря, и когда глянул я снова со своего высокого брега, то увидал, что все многочисленные суда толкутся в море, словно бы в ладони великана. Временами их кидало ввысь и возносило к небесам, и они трепетали там, как листья на ветру. Потом их швыряло с этих головокружительных вершин в глубину ревущей бездны, где между десятками валов кружил и водоворочался стеклянистый чернильный ужас. Порою волна с ревом подскакивала к какому-нибудь кораблю, била в борт его и подбрасывала в воздух, а потом гнала его, нанося удар за ударом, и преследовала его, словно взявший след волк, и била как молотом в широкое подбрюшие его, словно пытаясь высосать из трюма перепуганные души людские через черные бреши. А потом другая волна набрасывалась на корабль, тянула его разом вниз и топила, словно обрушивая на него саму небесную твердь, и корабль шел ко дну до тех пор, пока не разбивался о него и не погружался в песок на дне этом морском.

Опустилась ночь, а с ней с завывающего неба упала беспроглядная тьма. Ни одна ночная тварь, как бы ни пучила она глаза свои, не могла бы проникнуть взглядом ни на дюйм в тот возрастающий мрак. Ни одно создание не осмелилось бы в нем ползти или хотя бы стоять. Ибо среди раскатов грома могучий ветер вышагивал по миру, нахлестывая его своими длиною в милю бичами молний и напевая сам себе, становясь то всемирным воплем, то головокружительным гулом и ревом. С рыканьем и воем проносился он над миром в поисках жизней, которые можно было бы уничтожить.

И по временам из стонущей и визжащей черноты моря доносился звук — неясный, словно рожденный за мириады миль, и в то же время отчетливый, словно бы льющийся прямо в ухо доверительным шепотом; и знал я, что это какой-то измотанный и истерзанный до немоты утопающий взывает к своему божеству и что кружащаяся, словно юла, женщина с синими губами и развевающимися космами вокруг чела своего уже призывает к себе своего мужчину.

Вокруг меня из земли вырывало деревья; они с предсмертными стонами поднимались в воздух и улетали, словно птицы. Гигантские волны с ревом неслись по морю, беснуясь вокруг скал и кидая на твердь чудовищные клочья пены. Сами камни ворочались, скрежетали и двигались промеж деревьев; и в яростной этой черноте, и среди