История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2 - Святополк-Мирский (Мирский) Дмитрий Петрович Страница 34

архитектуры и бесконечными разговорами, в нем много первоклассных

достоинств. Первые главы, рассказывающие историю отца Фомы, Игната

Гордеева, создателя большого состояния, – среди лучшего, написанного

Горьким. Их динамичный и мужественный дух придает им аромат, редкий в

русской литературе. История Фомы – сына, «лишнего человека», который не

знает, что делать с жизнью и богатством, – содержит великолепно и ярко

написанные страницы, но в целом принадлежит к неэффективному

74

«беседующему» стилю. Романы Горького почти всегда мастерски начинаются, и

первые несколько страниц романов Трое и Исповедь держат читателя в

напряжении открытым и прямым развитием повествования. Но тут же

начинается бесконечный и надоедливый «поиск», который становится все более

надоедливым, приближаясь к цели, когда герой думает, что нашел социальную

панацею. Из последних романов Городок Окуров и Исповедь лучше остальных,

прежде всего потому, что короче (около 60 000 слов в каждом, тогда как в

Матвее Кожемякине более 200 000!). Кроме того, в Городке Окурове элемента

«поисков правды» поменьше – больше живого действия, событий. Исповедь –

произведение замечательное тем, что в нем Горький излагает квинт эссенцию

той странной народной религии, которую он исповедовал около 1908 г. и

которая так непохожа на настоящего Горького – Горького ранних и поздних

произведений. Эта религия стала известна как богостроительство, в отличие

от богоискательства. Бог, по Горькому, должен быть «построен» верой людей.

Одна из заключительных сцен Исповеди дает очень реалистичный, хотя и

малоубедительный образец того, как можно это сделать: больной излечивается

с помощью чуда, которое, на первый взгляд, сотворяет чудо творный образ, а на

самом деле – пылкая и истинная вера собравшейся толпы. Помимо религии, Ис-

поведь – примерно до середины – довольно интересная приключенческая

история поисков бродягой правды, с быстрым развитием повествования, на

котором лежит бледный и отдаленный (очень отдаленный, но бесспорный)

отблеск лесковского шедевра Очарованный странник. Пьесы Горького

многочисленны, но даже профессиональный читатель не помнит их все по

названиям. Пьесы, написанные после 1905 г., совсем не имели успеха. С другой

стороны, как я уже говорил, пьеса На дне (1902) была величайшим

драматическим успехом за последние тридцать-сорок лет. Это не означает, что

по сути она много лучше остальных: ее успех был вызван другими,

нелитературными причинами, и нет оснований выделять ее для особой

похвалы. Как драматург Горький (несмотря на то, что Чехов осудил его первую

пьесу за «устаревшую форму») просто плохой ученик Чехова (слово «плохой»

здесь, конечно, неуместно, потому что нельзя быть хорошим учеником этого

драматурга). Драматическая система совершенно та же, с теми же неизбежными

четырьмя актами, не разделенными на сцены; то же отсутствие видимого

действия; то же стандартное самоубийство в последнем акте. Только Горький не

заметил в драматическом искусстве Чехова главного, что оправдывает это

искусство: скрытой динамической структуры. Единственное, что Горький

добавил к драматическому искусству Чехова (вернее, уделил ему больше места,

так как Чехов не полностью от этого воздерживался), были «разговоры о

смысле жизни» – они могли бы убить даже лучшую драму Шекспира или самую

напряженную трагедию Расина. Как бы то ни было, первые две пьесы Горького

имели успех. В случае с пьесой Мещане (1901) это был скорее succеs d’estime

(умеренный успех). Но вторая пьеса, На дне (1902), была триумфом. В России

успех пьесы можно объяснить замечательной игрой труппы Станиславского. За

границей – тем, что это была совершенная новинка: сенсационный реализм

места действия, небывалое удовольствие выслушивать глубокие разговоры

философствующих воров, бродяг и проституток – «так по-русски!» На дне

больше всего способствовала глупейшему представлению, которое сложилось у

среднего европейского и американского интеллигента о России: страна

разговорчивых философов, занятых поисками пути к тому, что они называют

«Богом». Следующие две пьесы Горького – Дачники (1904) и Дети солнца

(1905) – обманули ожидания: в них не было сенсационной обстановки пьесы

75

На дне, и они провалились. Последующие за ними Варвары (1906), Враги

(1907), Васса Железнова (1911) и т. д. и вовсе прошли незамеченными.

Одновременно с пьесами и романами Горький писал большое количество

мелких произведений: стихотворений, вроде Песни о Буревестнике (1901) и

(одно время знаменитого) Человека (1903); политических сатир, которые ему не

удавались, так как у него не было ни одного из необходимых для политической

сатиры данных – ни юмора, ни нравственной серьезности; журнальных

зарисовок (включая американские очерки Город Желтого Дьявола и Один из

королей республики) и т. д. К концу этого периода он начал публиковать

короткие очерки, основанные на своих ранних воспоминаниях ( Беглые заметки,

1912), которые вводят нас в последний, автобиографический период Горького.

Произведения этого периода до настоящего времени составили пять томов:

три тома автобиографической серии – Детство (1913), В людях (1915), Мои

университеты (1923); том воспоминаний (о Толстом, Короленко, Чехове,

Андрееве и т. д.) и том дневниковых записей (1924). В этих произведениях

Горький отказался от художественного вымысла и от всех как будто бы

литературных изобретений; сам он тоже скрылся и перестал принимать участие

в «правдоискательстве» своих персонажей. В этих произведениях Горький –

реалист, великий реалист, наконец освободившийся от накипи романтики,

тенденциозности и догмы. Он наконец-то стал объективным писателем.

Автобиографическая серия Горького – самая странная автобиография в мире,

потому что она рассказывает обо всех, кроме него самого. Его личность служит

только поводом собрать вокруг нее замечательную портретную галерею. Самая

замечательная черта этих книг Горького – их потрясающая зрительная

убедительность. Горький приобрел удивительное зрение, дающее возможность

читателю ярко видеть живые, как будто написанные маслом фигуры героев.

Нельзя забыть дедушку и бабушку Горького, старых Кашириных, или хорошего

епископа Хрисанфа, или странную языческую, варварскую оргию жителей

полустанка ( Мои университеты). На иностранца, да и на русского читателя

старшего поколения, серия неизбежно производит впечатление неизбывного

мрака и пессимизма, но мы – уже привыкшие к менее благопристойному и

сдержанному реализму, чем реализм Джорджа Элиота, – не разделяем этого

чувства. Горький не пессимист, а если бы и был пессимистом, то его пессимизм

скорее связывался бы не с его изображением русской жизни, а с хаотичным

состоянием его философских взглядов, которые ему не удалось поставить на

службу оптимизму, как он ни старался. Автобиографиче ская серия Горького

представляет мир уродливым, но не безнадежным, – просвещение, красота и

сострадание являются теми целительными моментами, которые могут и должны

спасти человечество. Воспоминания и Заметки из дневника даже больше, чем

автобиография, показывают величие Горького-писателя. Англоязычный

читатель оценил замечательные воспоминания о Толстом (появившиеся в

Лондонском Меркурии вскоре после первой публикации); говоря о Толстом, я