Ренессанс - Уильям Джеймс Дюрант Страница 30

вновь зазвучало в залах принцев и педагогов. Возможно, было бы лучше, если бы гуманисты использовали итальянский язык; но они смотрели на речь "Коммедии" и "Канцоньере" как на испорченную и вырождающуюся латынь (что почти так и было) и сожалели о том, что Данте выбрал простонародный язык. В результате гуманисты потеряли связь с живыми источниками литературы, а народ, оставив свои произведения аристократии, предпочитал веселые сказки-новеллы Саккетти и Банделло или захватывающую смесь войны и любви в романах, которые переводились или адаптировались на итальянский язык с французского. Тем не менее, это мимолетное увлечение умирающим языком и "бессмертной" литературой помогло итальянским авторам восстановить архитектуру, скульптуру и музыку стиля, а также сформулировать каноны вкуса и речи, которые подняли просторечие до литературной формы и установили цель и стандарт для искусства. В области истории именно гуманисты положили конец череде средневековых хроник, хаотичных и некритичных, тщательно изучив и согласовав источники, приведя материал в порядок и ясность, оживив и очеловечив прошлое, смешав биографию с историей, и подняв повествования до уровня философии, выявив причины, течения и следствия, изучив закономерности и уроки истории.

Гуманистическое движение распространилось по всей Италии, но до прихода флорентийца Медичи к папству его лидерами были почти все граждане или выпускники Флоренции. Колуччо Салютати, ставший в 1375 году ответственным секретарем или канцлером (cancellarius) при синьории, был связующим звеном между Петраркой и Боккаччо и Козимо, зная и любя всех троих. Публичные документы, составленные им, были образцами классической латыни и служили примером, которому стремились следовать чиновники Венеции, Милана, Неаполя и Рима; Джангалеаццо Висконти из Милана говорил, что Салутати нанес ему больше вреда совершенством стиля, чем могла бы принести целая армия наемников.24 Слава Никколо де' Никколи как стилиста латинского языка соперничала с его известностью как собирателя рукописей; Бруни называл его "цензором латинского языка" и, как и другие авторы, предоставлял Никколи свои собственные сочинения для исправления, прежде чем опубликовать их. Никколи заполнил свой дом античными классиками, статуями, надписями, вазами, монетами и драгоценными камнями. Он избегал женитьбы, чтобы она не отвлекала его от книг, но находил время для наложницы, украденной из постели его брата.25 Он открыл свою библиотеку для всех желающих учиться в ней и призывал молодых флорентийцев отказаться от роскоши ради литературы. Увидев богатого юношу, праздно проводящего день, Никколи спросил его: "Какова твоя цель в жизни?" "Хорошо провести время", - был откровенный ответ. "Но когда ваша молодость закончится, что вы будете делать?"26 Юноша понял, в чем дело, и отдал себя под опеку Никколи.

Леонардо Бруни, секретарь четырех пап, а затем (1427-44) флорентийского синьора, перевел несколько диалогов Платона на латынь, чье совершенство впервые полностью открыло Италии великолепие платоновского стиля; он написал латинскую Историю Флоренции, за которую Республика освободила его и его детей от налогов; а его речи сравнивали с речами Перикла. Когда он умер, настоятели устроили ему публичные похороны по примеру древних; его похоронили в церкви Санта-Кроче с его "Историей" на груди, а Бернардо Росселлино спроектировал для его места упокоения благородную и роскошную гробницу.

Родившийся, как и Бруни, в Ареццо и сменивший его на посту секретаря синьории, Карло Марсуппини поразил свое время тем, что носил в голове половину классиков Греции и Рима; он не оставил ни одного античного автора без цитаты в своей инаугурационной речи в качестве профессора литературы Флорентийского университета. Его восхищение языческой древностью было настолько велико, что он чувствовал себя призванным отвергнуть христианство;27 Тем не менее он стал на некоторое время апостольским секретарем при Римском престоле; и хотя о нем говорили, что он умер, не удосужившись принять таинства,28 он также был похоронен в Санта-Кроче под великолепным ораторием Джанноццо Манетти и богато украшенной гробницей работы Дезидерио да Сеттиньяно (1453). Манетти, произнесший эту хвалебную речь над атеистом, был человеком, чье благочестие соперничало с его образованностью. В течение девяти лет он почти не покидал свой дом и сад, погрузившись в классическую литературу и изучив иврит, а также латынь и греческий. Отправленный послом в Рим, Неаполь, Венецию, Геную, он очаровал всех и завоевал дружеские отношения, ценные для его правительства, благодаря своей культуре, либеральности и честности.

Все эти люди, кроме Салютати, входили в кружок, собиравшийся в городском доме или на загородной вилле Козимо, и возглавляли движение учености во время его восхождения на престол. Другой друг Козимо почти сравнялся с ним в качестве приверженца знаний. Амброджио Траверсари, генерал ордена камальдулитов, жил в келье в монастыре Санта-Мария дельи Анджели под Флоренцией. Он овладел греческим языком и испытывал угрызения совести из-за своей привязанности к классикам; он воздерживался от их цитирования в своих сочинениях, но раскрывал их влияние в латинском стиле, идиоматическая чистота которого потрясла бы всех знаменитых Грегори. Козимо, который знал, как примирить классику, а также высокие финансы с христианством, любил навещать его. Никколи, Марсуппини, Бруни и другие превратили его келью в литературное рандеву.

Самым активным и беспокойным из итальянских гуманистов был Поджио Браччолини. Он родился в бедности недалеко от Ареццо (1380), получил образование во Флоренции, изучал греческий язык под руководством Мануила Хрисолораса, зарабатывал на жизнь копированием рукописей, подружился с Салютати и в двадцать четыре года получил назначение на должность секретаря в папской канцелярии в Риме. Следующие полвека он служил в курии, никогда не принимая даже мелких орденов, но носил церковную одежду. Ценя его энергию и образованность, курия отправила его в дюжину миссий. Из них он то и дело отвлекался на поиски классических рукописей; его полномочия папского секретаря открыли ему доступ к самым ревностно охраняемым или самым небрежно игнорируемым сокровищам монастырских библиотек в Санкт-Галле, Лангре, Вайнгартене и Рейхенау; его добыча была столь богата, что Бруни и другие гуманисты назвали ее эпохальной. Вернувшись в Рим, он написал для Мартина V энергичную защиту церковных догм, а затем, в частных собраниях, вместе с другими служащими курии посмеялся над христианским вероучением.29 Он сочинял диалоги и письма на грубой, но непринужденной латыни, сатирически высмеивая пороки духовенства, даже практикуя их в меру своих возможностей. Когда кардинал Сант-Анджело упрекнул его в том, что у него есть дети, что вряд ли подобает человеку в церковной одежде, и в том, что он содержит любовницу, что кажется неподобающим для мирянина, Поджио ответил со свойственной ему дерзостью: "У меня есть дети, что подобает мирянину, и у меня есть любовница, что является старым обычаем духовенства".30 В пятьдесят пять лет он бросил любовницу, подарившую ему четырнадцать детей, и женился на девушке восемнадцати лет.