Клод Изнер - Три невероятных детектива (сборник) Страница 60

Девушка кивнула.

— Тогда садимся в омнибус и едем к нам домой: мама приготовила телячьи ножки с картошкой!

…Фиакр пропустил омнибус и остановился напротив красивого дома под номером 24 по бульвару Оссман. Виктор вышел и, воспользовавшись тем, что консьерж увлеченно беседовал с белошвейкой, незаметно проскользнул в открытые ворота, поднялся на шестой этаж, позвонил, потом постучал, но никто не ответил. Он машинально повернул ручку, и дверь открылась.

— Одетта, ты дома? Это я, Виктор.

Он сделал несколько шагов по коридору. В квартире было темно и душно. Виктор отдернул шторы на окнах гостиной и увидел, что в комнате царит ужасный беспорядок. Определить, побывал ли тут кто-то недавно, представлялось сложным. Муслиновые шторы затеняли окна, и Виктор вспомнил, что Одетта часто говорила: «Яркий свет портит мне цвет лица». Огромные часы на каминной полке в окружении золоченых подсвечников, бронзовых статуэток и горшков с растениями отсчитывали минуты. На вольтеровском кресле валялись манто и шляпка с вуалью. На покрытом бархатной скатертью пианино стояли безделушки и вазы с увядшими цветами. По ковру были раскиданы ноты. Неужели Одетта, весьма посредственно игравшая на рояле, неожиданно страстно увлеклась музыкой? Виктор заметил, что кто-то переворошил подушки на двух канапе, а один из многочисленных стульев, стоявших в столовой вокруг стола в стиле Генриха II, отодвинут к стене.

Погребальный декор спальни заставил его изумленно вздернуть брови.

Кровать, на которой они не раз предавались любовным утехам, больше не напоминала цветущее поле — Одетта уподобила ее смертному одру. Виктор отодвинул шторы, и свет хлынул в комнату. Здесь все вроде бы стояло на своих местах, но Виктор заметил у ножки столика из красного дерева, заставленного подсвечниками и курильницами для ладана, фотографию в рамке. Он поднял ее: из-под разбитого стекла на него со скучающим видом смотрел Арман де Валуа во фраке и цилиндре.

Для очистки совести Виктор обошел всю квартиру. Везде царил беспорядок, свидетельствовавший о поспешном отъезде, но в этом не было ничего особенного. Он бы с радостью обыскал комнаты более тщательно, но у него не было достаточных оснований, которые могли бы оправдать подобную нескромность. В конечном итоге, Одетта вольна поступать, как ей заблагорассудится, и раз она сбежала, значит, на то были причины. Если только Дениза не выдумала всю эту дикую историю, чтобы безнаказанно обокрасть хозяйку. Впрочем, Виктор знал, где Одетта хранит ценные вещи. Так почему бы не проверить? Но маленькая бретонка не обратилась бы к нему за помощью, соверши она преступление. «И тем не менее… Предположим, что она завзятая лгунья и устроила этот спектакль нарочно… Нет, ей не хватило бы воображения… Так что же случилось? Возможно, Одетта хотела незаметно ускользнуть? Уж не ревнуешь ли ты и ее тоже?» — спросил себя Виктор.

Он уже собирался задернуть шторы, но тут солнечный луч упал на каминную доску и на ней что-то блеснуло. Это была связка ключей.

Виктор знал, что Одетта — женщина рассеянная, но не до такой же степени, чтобы уйти без ключей. Он взял связку, чтобы, уходя, запереть дверь, и решил, что отдаст ее Денизе. Его охватило странное возбуждение, подобное тому, что он испытывал прошлым летом, когда ввязался в свое первое расследование. «Умерь пыл, — приказал он себе, — на сей раз все может оказаться гораздо проще, чем на Всемирной выставке».

Он спустился вниз и постучал в дверь привратницкой.

— Иду-иду, что стряслось? А, это вы… — Консьерж наградил его не слишком любезным взглядом, видно, успел забыть о щедрых чаевых, которые давал ему Виктор, посещая дом любовницы.

— Мне нужно знать, не сообщала ли вам мадам де Валуа о своем намерении отлучиться. Мы назначили свидание на вечер пятницы, и я беспокоюсь…

— Не стоит нервничать, все женщины таковы… — снисходительно начал тот.

— Это деловая встреча, — сухо заметил Виктор.

— Могу сказать одно, мсье: позавчера она вернулась в неурочный час. Жильцы не стесняются будить нас среди ночи, а ведь заснуть потом так трудно…

— Вы уверены, что не ошиблись? — прервал его Виктор.

— Абсолютно! Она назвала себя и ко мне обратилась по имени, так что я не мог ошибиться.

— Но ее служанка утверждает, что не видела хозяйку с вечера пятницы…

— Ее служанка? Дениза? Знаю я ее, она лентяйка и плакса. Вечно жалуется, как все бретонки! Выдумывает всякий вздор, чтобы поинтересничать!

Виктор понял, что ничего путного не услышит, и ушел.

— Так-то вот, это отучит тебя совать нос в чужие дела! — проворчал папаша Ясент, провожая его насмешливым взглядом.

Виктор вышел на воздух и вздохнул с облегчением. «Кэндзи прав, когда ругает тесноту загроможденных вещами западных жилищ, — промелькнуло у него в голове. — Слишком много тряпок, безделушек, мебели — и консьержей. Но все же, к чему Одетте украшенная черным крепом пальма, зеркало под вуалью и ладан? Ее горе искренне или это всего лишь новая роль великосветской дамы в глубоком трауре? Странный каприз», — думал Виктор, покидая улицу Шоссе-д'Антен и пересекая бульвар Капуцинок, чтобы избежать ярмарочной толчеи. Он решил прогуляться, чтобы избавиться от тягостных ощущений, оставленных посещением квартиры бывшей любовницы.

— Я не знаю, не знаю, не знаю, куда я положил Жозефину! — стенал папаша Моску, отбиваясь от ветвей смоковниц и колючек жимолости.

Кошка перебежала ему дорогу. Он со всего размаха налетел на фонарный столб, основание которого заросло тянувшейся к свету зеленью, выругался и привалился к закопченной стене, дожидаясь, когда отпустит боль.

— Голова идет кругом! Кто-то разгромил мой бивуак, и это очень странно! Я уверен, что похоронил добрую женщину где-то в кустах, но точное место найти не смогу. Эта надпись на стене: «Где ты их спрятал?» Кто-то знает про драгоценности. Груши? Нужно побыстрее сбагрить их. Но сначала разберусь с котами.

Папаша Моску вернулся в свою комнату, где на кровати сидела мадам Валладье и с раздраженным видом зашивала дыры в одеяле. Не обращая на нее никакого внимания, старик кинулся к опрокинутым ящикам, достал двух дохлых вонючих котов, сунул их в мешок и вышел.

— Старый верблюд, — пробормотала консьержка, — вчера дарит цветы, а сегодня даже не прощается!

Скорняжная мастерская Жана Марселена находилась за Кармским рынком. Он чистил белую кроличью шкурку, которую собирался превратить в горностаевую муфту, когда запах тухлятины оповестил о приходе папаши Моску. Старик бросил на прилавок двух дохлых котов.

— Сними с них шкурки, да поживее, я спешу.

Скорняк с брезгливым видом потрогал пальцем одну из тушек.

— Протухли твои звери.

— Не морочь мне голову, промаринуешь шкурки в уксусе, только и всего. Сколько?

Марселей задрал острый нос: это означало, что он раздумывает.

— Восемьдесят сантимов за обоих.

— Издеваешься? Один франк — или сделки не будет.

Марселей колебался, готовый отказать, но вспомнил, что должен закончить шубку из куньего меха, а значит, черные кошачьи шкурки, если их выкрасить в коричневый цвет, могут ему пригодиться.

— Подожди, — сказал он старику, — через две минуты будет готово.

— Заодно отрежь им головы.

Марселей унес тушки и вскоре вернулся, неся сверток из газеты и монету. Папаша Моску молча забрал пакет и деньги и ушел, не попрощавшись.

Чтобы добраться до лавочки Эрнеста Кабироля, старик пересек площадь Мобер и пошел по улице Труа-Порт. Войдя, он мгновенно раскашлялся. На огромной плите стояли три котелка, от которых исходил тошнотворный запах. Маленький согбенный старичок шустро прыгал возле них, помешивая варево большой деревянной ложкой. Когда разнородные мясные остатки из всех ресторанов квартала сплавятся воедино в его адских котлах, он добавит туда соли и перца, потом измельчит и продаст по су за штуку хозяевам домашних любимцев или беднякам, у которых нет денег на свежее мясо.

— Принес тебе двух кроликов, — сообщил папаша Моску и достал пакет из мешка. — Да, чуть не забыл про головы, — добавил он, вытаскивая их из кармана. — А это что такое? — Старик уставился на свои испачканные кровью перчатки. — Можешь бросить в суп!

— Я не кладу в суп всякую дрянь! — возмутился Кабироль. — Не нужны мне твои тряпки, к тому же, на одной не хватает пальца.

Папаша Моску внимательно изучил свою находку. Большой палец левой перчатки был продырявлен на уровне первой фаланги.

— Ты прав, Эрнест, а я и не заметил. Ничего, выстираю и сделаю из них митенки.

Кабироль равнодушно покосился на освежеванных котов и вынес приговор:

— С душком. Даю два су.

— Прояви великодушие, дай три. Они улучшат вкус. Что сегодня стряпаешь?