Вячеслав Денисов - Жестокий наезд Страница 20

– Трипературу... Тепрату... Температуру? Нет, не помню.

– Это хорошо, что вы не помните. – Я кашлянул в кулак. – А то бы суд усомнился в вас. Понимаете, гражданин Прут, есть свидетели, которые на самом деле свидетелями не являются. Это те, кто не помнит совершенно ничего, или те, кто помнит абсолютно все. К своему глубокому удовлетворению, суд убедился в том, что вы к этому числу не относитесь. Кое-что вы не помните.

И – тот же экскурс в декабрь месяц, со всем пристрастием и напряжением памяти. Мне жаль обвинителя Пектусова. Кажется, он только сейчас начинает понимать, что следователь его подставил, как последнего пацана. Или – как первого. Но, молодой человек, кто виноват? Кто мешал вам, как мне, сидеть над этим делом почти месяц, засыпая над ним и просыпаясь с ним в руках? У вас много процессов? А сказать вам, сколько их у меня? Так что сиди, продолжай вертеть головой и стучать колпачком ручки по своим ухоженным ногтям...

Хорошо, когда есть друзья. Говорят, хорошо, когда их много. Но это же самое обстоятельство всегда заставляет людей метаться и забывать о дружбе. Невозможно быть верным каждому из них. Часто, даже не по своей воле, а в силу обстоятельств, приходится им изменять. И тогда друзья превращаются во врагов. Именно поэтому друг у меня только один. Вадим Пащенко. Я лишен возможности метаться, потому что глупо метаться от него к нему. Это я и называю дружбой. Возможно, на белом свете можно еще иметь и просто товарищей, но у меня их нет. Есть только Пащенко, и я несказанно рад этому факту.

Сашенька, она умеет снимать боль мгновенно. Положит руку на мой горячий лоб, и все лишнее – боль, усталость, раздражение и напряжение уходят в прошлое. И центр вселенной сразу переносится на то место, где лежит ее рука. Мне хорошо с ней и легко. Наверное, это и называется любовью?

Мой друг жесток и требователен в своей дружбе, тем и значим. Он относится к числу тех, кто справедливо полагает – сладких лекарств не бывает. И он доводит мою боль, усталость, раздражение и напряжение до максимума, до критической точки, всегда вынуждая меня понять одну простую и главную истину. Если возникают проблемы, значит, кому-то это нужно. Кто-то желает, чтобы у Струге были проблемы. А проблемы существуют для того, чтобы, решая их, извлекать для себя максимальную выгоду.

Проходя эти курсы терапии – «щадящую» и ту, где клин выбивают клином, я лечусь до полного выздоровления.

Прошел очередной процесс по делу Малыгина, и с каждым, вновь наступившим днем я чувствую давление. Оно сродни кровяному во время криза. Оно не спадает даже после приема сильнодействующих лекарств. Как-то раз Саша вызвала мне «Скорую». Неожиданно резко заболел затылок, и я почувствовал, как поплыл под ногами пол. До этого подобные симптомы я относил за счет увлечения в юности боксом. Но я ни разу не чувствовал себя так плохо тогда, когда работал в прокуратуре.

– А чего вы хотите? – рассмеялась врач, качая резиновую грушу у моего плеча. – Десять лет назад вам было двадцать семь.

Она права.

– Наверное, я старею.

Глупая мысль для тридцатилетнего, полного сил мужика...

– Я знаю судей, – сказала врач, снимая с моей руки манжет. – У меня муж сестры работает в областном суде. (Я тогда удержался от любопытства.) Профессиональная болезнь, если хотите.

Я пожал плечами, косясь на шприцы в ее «дежурном «дипломате».

– Укол я вам, конечно, поставить могу. Только завтра у вас все опять начнется сызнова. Попробуйте попить травку. – И она написала Саше название лекарства. – Это трава, и ничего больше. Нужно лечить причину, а не последствия. Трава причину не лечит, но предупреждает последствия.

– Хорошее лечение! А не существует ли лекарства...

– Нет, не существует.

– Как же быть? – удивился я.

– Уйдите в отставку. Смените работу.

– А нет ли способа...

– Другого способа нет.

Нет другого способа. Профессиональная болезнь, порождающая свойственные ей симптомы. Мантия преследования, волочащаяся за судьей всю жизнь...

Я сижу с Пащенко в знакомой нам с прошлых лет пивной. Тут никогда не бывает любопытных глаз, а хозяева преданные нам люди. Пить пиво в этом заведении можно и бесплатно, владелец – должник Вадима, но эту возможность мы используем крайне редко. Даже неоправданно редко. Когда-то Пащенко спас сына хозяина пивной от неминуемой тюрьмы. Ложное обвинение и безграмотность следователя привели человека под конвоем почти к дверям суда. Пащенко, еще будучи следаком, сумел распутать дело и разыскать истинного убийцу. Грузины этого не забывают, но об этом часто забывает Пащенко.

Мы сидим и пьем пиво. Уже по третьей кружке подряд. Сидим, курим и смотрим на экран подвешенного к потолку телевизора. Хоккейный матч Кубка Стэнли. Мне абсолютно наплевать и на «Нью-Йорк Рейнджерс», и на «Флориду Пантерс». Пащенко, судя по всему, тоже. Единственное, что напрягает, – это полное отсутствие взаимопонимания между нами.

– Я тебе говорил, что все началось очень давно? – Пащенко отрывается от экрана после очередной неудачной атаки Буре. – Или я самому себе рассказывал о фуфайках, Басе и Серикове? Или я забыл поведать об участии в этом деле Малыгина-младшего? Теперь к тебе прибывает пехота из Интерпола и говорит то же самое! Знаешь, куда они отправились после того, как покинули твой дом? К Лукину. Можешь добавить к силе падающего на тебя молота еще шестьдесят килограммов дряхлеющего председательского тела.

– И что ты предлагаешь?! – Я взрываюсь, потому что чувствую, на что направлена логика прокурора. – Начать раскопки? Искать первопричину гибели Измайлова с невестой в преступной деятельности этой троицы? Ты опять забываешь, что есть поступки, на совершение которых мне давно наложено табу! У меня есть на столе дело, и я рассматриваю факт наезда, а не преступную деятельность организованной группы лиц!

Пащенко перегибается через стол.

– Браток, так и до погоста недолго. Ты до сих пор жив чужими молитвами. Если ты будешь продолжать идти напролом, то тебе этот пролом организуют. Струге, неужели ты не можешь быть хитрым? Если пресс идет со всех сторон, нужно разыгрывать свою игру. Не для того, чтобы остаться в живых, вылизав задницу сильнейшему, а для того, чтобы сохранить свое лицо. Черт меня подери, какие красивые фразы я говорю... У меня такое чувство, Антон, что ты все знаешь лучше меня, да только прикидываешься. Сделай то, что должен сделать, но сделай это грамотно. Переть напролом глупо и бесперспективно. Сыграй свою игру. На то ты и Струге...

Я запомню эти слова. Даже после четвертой кружки пива.

Я услышал то, что хотел. Значит, я поступал ранее, и поступаю сейчас, верно.

Когда Коко Шанель спрашивали: «Сколько вам лет?», она всегда неизменно отвечала: «Мне сто!»

Мне хочется так ответить в тот день, когда мне на самом деле исполнится сто. Но для этого нужно пережить всех. И, несмотря на злобу и азарт, с которыми меня пытаются придавить до самого пола, сделать свое дело без жалости и злости. На моей стороне лишь вера и Пащенко. На их стороне все остальное. Интересно в очередной раз посмотреть, что окажется прочнее.

Процесс опять пошел.

Встать, суд идет. Домой...

Глава 12

Половинка кирпича, вдребезги разбив оба стекла, ударилась о край оконной рамы и влетела в кабинет.

Истерический крик Аллы, заставивший обледенеть мою душу.

Я смотрел на кирпич исподлобья, не выпуская из руки «Паркер». Алла смотрела на меня глазами, полными ужаса, и ждала от меня какой-то реакции. А что я должен сделать? Подбежать к окну и постараться рассмотреть метателя? В окно третьего этажа, в кабинет федерального судьи мечут кирпичи не для того, чтобы, подперев руками бока, стоять и смотреть, пока судья высунется и начнет выговаривать хулигану...

Лед от крика секретаря оттаял, зато мартовский ветерок внес в ослепленное окно новую порцию свежести.

– Алла, позови, пожалуйста, уборщицу и администратора.

Мгновенно успокоившаяся внешне, но клокочущая в душе, она выбежала в коридор. Вздохнув, я отложил перо и прикрыл дело, на которое уже стали опускаться снежинки. Посмотрел на подоконник и усмехнулся. Обалдевший от перипетий судьбы, обхаживаемый Аллой фикус стал похож на пальму, подаренную президентом Ботсваны строителям БАМа. Рука непроизвольно дотянулась до телефона, и я набрал номер вахты на первом этаже. Там сидит старушка – божий одуванчик, рядом с которой судебные приставы ежедневно листают пожелтевшие от старости и потертости порнографические журналы. Разговор у меня получился беспредметный. Я бы даже назвал его бестолковым.

– Смирнов! Да, это Антон Павлович... Слушай, Смирнов, мне сейчас кирпич в окно залетел. Нет, я не шучу. Какой кирпич? Оранжевый и продолговатый. Из них дома строят, Смирнов. Сначала его, по-моему, о голову переломили, чтобы легче бросать было, а потом одну половину запустили. Ты там, на улице, никого не видел? Кого ты должен был видеть?.. Ну, мужика с кирпичом в руке, например. Не видел? Спасибо, Смирнов, ты мне очень помог. Я только не понял, на хера ты там сидишь? Со старухой порнухой развлекаетесь? Если мне вторая половина в окно залетит, Смирнов, можешь подыскивать новое место.