Сергей Зверев - Господа офицеры Страница 13

Юноша ахнул, ноги его подломились в коленях. Голова Николеньки запрокинулась, кожа приобрела оттенок мокрой известки. Мгновение — и вот он уже лежит у ног нападавших.

С Бестемьяновым у двоих горцев в лохматых папахах получилось не так легко — старый унтер все ж таки прошел огонь и воду, полным георгиевским кавалером запросто не станешь! Он успел уклониться, удар дубины пришелся вскользь. Но положение все равно оставалось аховым: он один против двоих, на земле лежит оглушенный великий князь, его питомец… И хоть бы какое оружие! Или годков двадцать сбросить, тогда бы Петр Николаевич и без оружия много чего смог бы натворить.

Однако Бестемьянов и сейчас, на исходе шестого десятка, запросто сдаваться не собирался и заработал мощными кулаками, что твоя молотилка. Вот один из его ударов достиг цели! Только зубы у сына гор и брызнули…

Но здесь счастье отвернулось от старого унтера: у нападавших-то было кое-что посерьезнее дубинок. В руке одного из горцев тускло блеснула сталь армейского «нагана». Щелкнул на взводе курок. Выстрел!

Бестемьянова чудо спасло, с расстояния в метр горец умудрился попасть ему не в грудь, а в плечо! Хватило и этого: Бестемьянов утробно охнул, сделал два неуверенных шажка и рухнул сперва на колени, потом навзничь.

Еще через несколько мгновений пребывающий без сознания великий князь был надежно связан и переброшен через седло. Из переулочка показался еще один конный горец, ведший в поводу заводную лошадь. Двое похитителей вскочили в седла… Они не стали добивать лежащего Бестемьянова, то ли посчитав, что тот мертв, то ли не желая тратить времени: ведь с минуты на минуту мог появиться казачий патруль.

А бродячий музыкант, который доставил к месту нападения первого жеребца, того, на которого взвалили связанного Николеньку, уже растворился в ночной темноте. Кенто довольно усмехался: за то время, пока черкесы связывали молодого русского, он успел незаметно обшарить его карманы, и теперь портмоне, которое старик передавал своему юному спутнику, у него! Дикари ничего не заметили. Вот и хорошо, с черкесов хватит вознаграждения, которое заплатят им за пленного русского турки!..

С кряхтением, тяжело переводя дыхание, Бестемьянов кое-как поднялся. Пуля не задела кость, прошла навылет, порвав бицепс. Боль адская, но выдержать ее можно. Вот если бы кость перебило, лежать бы сейчас Бестемьянову в болевом шоке…

Через несколько секунд он окончательно уверился, что в состоянии держаться на ногах. Голова кружилась, в затылке ворочалась тупая тяжелая боль, перед глазами плясали зеленые спирали. Раненое плечо огнем горело, кровь из сквозной раны тонкой струйкой стекала вниз, капала на землю.

Петр Николаевич глубоко вздохнул и шагнул вперед. Раз, другой…

Он шел, сгорбившись, прижав левую руку к простреленному правому плечу, он пошатывался и спотыкался, но все-таки шел. Падал, вставал… И снова продолжал идти вперед. Куда? Бестемьянов сам этого не знал.

Из глаз старого отставного унтера катились слезы. Не от боли, что ему боль! От горя и ужаса. С начала и до конца схватки прошло не более двадцати секунд, и вот результат: великий князь, его любимый Николенька похищен неизвестно кем!

«Лучше бы меня убили! — черной молнией металась в мозгу Бестемьянова одна-единственная мысль. — Зачем я только жив остался!»

Но тут надежда вернулась к Бестемьянову: сзади послышался топот копыт, и Петра Николаевича догнал казачий патруль. Хорунжий и четверо рядовых станичников-донцев.

— Православные! — старый дядька бухнулся перед казаками на колени. — Спасайте великого князя! Они… Украли… скорее… в ту сторону поскакали… трое…

Молодой хорунжий, командующий патрулем, не стал терять времени, чтобы разобраться в странных словах раненого соотечественника. Он понял главное: похищен русский офицер. Не первый, кстати, случай в Сарыкомыше; турки похитителям неплохие деньги платят.

Догнать негодяев и отбить офицера! С остальным позже разберемся, что за князь там такой.

— Шлыков, остаешься здесь с раненым, ждешь нас! — скомандовал хорунжий. — Остальные — за-а-а мной!!

…Похитители Николеньки никак не ожидали за собой погони, их кони шли мерной спокойной рысью, и вдруг сзади бешеный перестук копыт и:

— Сто-о-ой! Стой, нехристи, стреляем! Сдавайтесь, сволочи!

Ну нет! Ни сдаваться, ни останавливаться черкесы не собирались. Знали, что на пряники их не пригласят, а вот повесить за такие художества по законам военного времени могут запросто.

Три камчи со свистом прошлись по бокам коней. Началась отчаянная погоня.

И тройка преследуемых, и четверка преследователей шли тяжелым коротким галопом. Между ними было чуть более ста сажен, и расстояние никак не хотело сокращаться.

Проскочили окраину городка, узкая петляющая дорога пошла вверх, в горы. Дробь копыт будила в скалах эхо, лошади дышали тяжело, с хрипом. Один из черкесов обернулся на скаку, поднял тяжелый «маузер». Выстрел! Второй!

Нет, со ста сажен, да когда под тобой конь идет галопом, чтобы из «маузера» в цель попасть, нужно или уникальное мастерство стрелка, или сверхъестественное везение. На счастье казаков, у черкеса не было ни того ни другого. Кроме того, страшенный с виду многозарядный «маузер» в ближнем бою хорош, а на ста саженях он по-любому не годится.

Преследователи были вооружены короткими кавалерийскими карабинами, модификацией трехлинейки системы Мосина. Двое из казаков, тоже на всем скаку, вскинули карабины, и хлесткие звуки выстрелов запрыгали меж скал. Мосинский карабин — превосходное оружие, куда «маузеру» до него! Но и казаки промазали, слишком сложна прицельная стрельба в таких условиях. Казаки вообще редко бывают хорошими стрелками, традиционно предпочитая холодное оружие — пику да саблю.

— Не стрелять, дурачье! — обернувшись, бешено крикнул хорунжий. — Своего убьете!

Он был прав: как тут распознать, на которой из лошадей увозят похитители связанного русского офицера? Ясным днем еще можно было бы разглядеть, но сейчас, в неверном свете луны… А ведь стоит попасть в лошадь, и она упадет на всем скаку. Седок еще имеет шанс уцелеть при таком обороте, но вот связанный и беспомощный русский — никакого.

Погоня продолжалась, но постепенно казаки стали отставать. Казалось бы, странно: ведь один из коней похитителей нес двойной груз! Но, во-первых, весу великий князь был по молодости лет невеликого, такой вот печальный каламбур. А во-вторых и в главных — сказывалась разница между лошадьми.

Нет, казачьи дончаки были отличными конями, но лошадь, как и человек, привыкает к определенным условиям. Проходила бы скачка на равнине, по донской степи! Ни в чем бы тогда дончаки черкесским коням не уступили, не отстали бы. Но здесь, в горах, когда скакать галопом приходится все вверх и вверх, у лошадей местной породы было преимущество: они с детства свыклись с горной местностью.

Вот уже сто пятьдесят сажен отставания… двести… двести пятьдесят…

— Стой! — крикнул хорунжий. — Стой, запалим коней к черту! Э-эх… Упустили сволочей, мать их сучью, дышлом крещенную, через семь гробов с музыкой!

На обратном пути один из казаков, пришпорив лошадь, приблизился к своему командиру. Всевеликое Войско Донское — это не гвардейская кавалерия, среди казаков отношения между нижними чинами и офицерами были простые: ты казак — и я казак. К тому же хорунжий — чин небольшой, армейскому кавалерийскому корнету соответствует. Поэтому разговаривали запросто.

— Вашбродь… Дозволь спросить: как же это получается? Тутошние черкесы — они вроде наши! И наших же русских воруют?! Не пойму я!

— Э-э! — махнул рукой хорунжий и злобно выругался. — Я, думаешь, пойму?! Кто их тут разберет, нехристей окаянных! Днем наши, а ночью турецкие…

Молодой хорунжий прямо в яблочко угодил. Во время Великой войны черкесы, превосходные конники, воевали как в составе русской, так и в составе турецкой армии. Нередко переходили с одной стороны на другую и обратно, потому как главным своим ремеслом считали не военную службу — они ни туркам, ни русским не доверяли, — а грабеж и похищение людей.

Вот только здесь они работали исключительно на турок: те за похищенных русских офицеров платили. А попробуй какой свихнувшийся горец предложить похищенного турецкого офицера русским военным… Всенепременно повесили бы такого шутника.

…Станичник, которого хорунжий оставил с Бестемьяновым, перевязал тому раненое плечо. Петр Николаевич с замиранием сердца ждал возвращения казаков: отбили Николеньку?! И когда минут через сорок погоня вернулась ни с чем, бедный дядька вновь чуть не заплакал.

— Черкесы… — развел руками хорунжий. — Их хрен догонишь, у них лошади лучше наших! Старик, ты вообще-то кто сам такой? И что ты про какого-то князя бормотал?