Обманщики - Эван Хантер Страница 3

он выбирал для себя, - всё это нужно было исправить. Теперь. Они должны были узнать, что он осознаёт совершённые грехи, должны были осознать. Даже слепой Соболов, не видевший, кто собирается произвести два выстрела в его лицо, в тот последний миг понял, что это искупление, прошептал в ночном воздухе имя – «Чарли?» - за мгновение до того, как грянул гром и хлынула кровь.

Теперь проблема заключалась в том, чтобы не сдаваться.

Не позволяя боли отвлечь его.

Тогда он справится с этим. 

* * *

Луис Хокинс спал, когда Карелла и Мейер постучали в его дверь в полдень той пятницы.

Он сразу же сказал им, что вчера работал до двух часов ночи, а домой вернулся только в три, что ценит свой сон и не очень-то радуется тому, что полиция стучится к нему в дверь на рассвете. Карелла извинился за обоих копов, объяснил, что нужно срочно осуществлять расследование по горячим следам, а затем вежливо спросил, не может ли Хокинс уделить им несколько минут своего времени. С неохотой он впустил их в квартиру.

По всем стенам висели фотографии лысеющего седовласого мужчины, играющего на скрипке.

«Стефан Граппелли (французский джазовый скрипач – примечание переводчика)», - пояснил Хокинс. «Хотите кофе? Какого чёрта, я уже всё равно проснулся.»

Босиком, в халате, он стоял у кухонной стойки и отмерял кофе по ложечке.

«Величайший джазовый скрипач, который когда-либо жил», - сказал он. Умер в Париже семь лет назад. Он всё ещё играл, когда ему было восемьдесят девять. Знаете, что он сказал, когда ему было восемьдесят пять? Один репортёр спросил его, не собирается ли он уйти на пенсию. Граппелли ответил: «Пенсия! Нет более болезненного слова для моих ушей. Музыка не даёт мне покоя. Она дала мне всё. Это мой фонтан молодости.» Я чувствую то же самое. Мне почти пятьдесят, многие люди в этом возрасте начинают задумываться о квартире во Флориде. Чёрт, я мог бы легко найти там работу, такую же, как у меня здесь, в «Ниночке», - играть цыганскую музыку для старых пердунов. Но знаете что? Я подрабатываю в джазовых клубах. Сижу с некоторыми из лучших музыкантов этого города. Это то, что помогает мне двигаться дальше. Вы когда-нибудь слышали о Джанго Рейнхардте (настоящее имя Жан Ренарт, французский джазовый гитарист-виртуоз, один из основателей стиля «джаз-мануш» – примечание переводчика)? Великом джазовом гитаристе? Вы никогда не слышали о нём?»

«Я слышал о нём», - сказал Карелла.

«Граппелли играл с ним. Вы можете представить себе этот звук? Они взяли мир штурмом! То, что они делали в квинтете (музыкальный ансамбль из пяти музыкантов-исполнителей, вокалистов или инструменталистов – примечание переводчика)? В парижском клубе «Хот Клаб»? Ничего подобного не бывало на свете. Он мой герой. Если бы я когда-нибудь смог играть, как он...» - Хокинс оборвал фразу. «Надеюсь, вы любите крепкий», - сказал он и поставил кофейник на плиту. «Значит, речь пойдёт о Максе, да?»

«Да, о Максе», - сказал Мейер.

«Я вот что подумал. Знаете, что однажды сказал Граппелли? Он сказал: «Я играю лучше всего, когда мне хорошо или грустно.» Я думаю, Макс играл лучше всего, когда был грустным. На самом деле, я не думаю, что когда-либо видел его счастливым.»

«О чём он грустил?» - спросил Карелла.

«О своём потерянном зрении? Его потерянной молодости? Всех его упущенных возможностях? Когда он играл цыганскую музыку, от неё хотелось плакать. Поверьте, эти люди давали ему щедрые чаевые.»

«Какие упущенные возможности?» - спросил Мейер.

«У него впереди была прекрасная карьера классического музыканта. До того, как его призвали в армию, он учился у Алексея Кузьмина в музыкальной школе Клебера. Макс был одним из самых многообещающих молодых скрипачей. А потом... Вьетнам.»

«Есть идеи, почему кто-то хотел его смерти?»

«Бессмысленно», - сказал Хокинс и покачал головой. «Хотите апельсинового сока?» Не дожидаясь ответа, он подошёл к холодильнику и достал бутылку. «Это свежевыжатый», - сказал он, наливая. «Я покупаю его на органическом рынке, он не из концентрата. Кто захочет убивать слепого человека? Зачем? Граппелли также говорил, что лучше всего играет, когда молод и влюблён. Я не думаю, что Макс когда-либо был влюблён. И вообще, я не думаю, что он когда-либо был молод. Армия забрала его во Вьетнам, и это был конец его молодости, конец всему. Он вернулся слепым. Скажите это всем этим грёбаным мачо-президентам, которые отправляют молодых ребят сражаться в своих дурацких грёбаных войнах.»

«Почему вы думаете, что он никогда не был влюблён?» - спросил Карелла.

«Вы видите в его жизни женщину? Простите, но я не вижу. Жену? Подругу? Видите ли хоть одну? Я вижу мужика лет пятидесяти-шестидесяти, который бродит в темноте со скрипкой под подбородком и играет музыку, способную разбить вам сердце. Вот что я вижу. Так обстояли дела. Как вы такое воспринимаете?»

Они сидели за кухонным столом и пили кофе.

Хокинс молчал, казалось, очень долго.

Затем он сказал: «Граппелли однажды сказал: «Я забываю обо всём, когда играю. Я отделяюсь как другой человек, который играет.» У меня было ощущение, что Макс делает то же самое. Я думаю, когда он играл, он забывал обо всём, что его беспокоило.»

«И что это было?» - спросил Мейер.

«Ну, мы никогда не узнаем, не так ли?»

«Он когда-нибудь конкретно упоминал о том, что его беспокоит?»

«Никогда. Не при мне. Может быть, общаясь с некоторыми другими музыкантами. Но должен вам сказать, что Макс в основном держался особняком. Как будто его слепота заперла его в темноте. Как по мне, единственное, в чём он выражал себя, - это когда играл. В остальное время...» Хокинс покачал головой. «Молчание.»

* * *

Спустившись на улицу, Карелла сказал: «Остальное - молчание.»

Мейер посмотрел на него.

«Гамлет», - сказал Карелла, - «я играл Клавдия в университетской постановке.»

«Я этого не знал.»

«Да. Я мог бы стать знаменитым.»

«Не сомневаюсь.»

Они вышли на улицу и стали идти к тому месту, где припарковали машину.

«А ты?» - спросил Карелла.

«Я мог бы стать Пикассо (Пабло Руис-и-Пикассо, испанский и французский художник, скульптор, график, керамист, дизайнер и театральный оформитель – примечание переводчика).»

«Да?»

«Когда я был ребёнком, я хотел стать художником», - сказал Мейер и пожал плечами.

«Ты когда-нибудь жалел, что стал полицейским?»

«Полицейским? Нет. Эй, нет. А ты?»

«Нет», - сказал Карелла. «Нет.»

Они шли к машине в молчании, думая о не пройденных путях, о