Тьма после рассвета - Маринина Александра Страница 11

В субботу Череменин, как и каждый день, просмотрел с утра сводку по Москве. Убийств, которые могли бы заинтересовать главк, за истекшие сутки не произошло, и слава богу. В сводке по стране, куда попадали только самые значительные происшествия, тоже ничего такого не оказалось. Но вот исчезновение подростков, которое прошло по московской сводке в пятницу, засело в памяти и беспокоило… Мальчик тринадцати лет и двенадцатилетняя девочка. Конечно, бить тревогу пока рано, во‑первых, с детьми все может завершиться вполне благополучно, во‑вторых, девочка не вписывалась в модус операнди неизвестного преступника. Но поговорить все-таки надо.

Череменин задумчиво посмотрел на листки, сложенные в папку, вышел из кабинета и через десять минут вернулся, неся в руке ориентировку на розыск Сергея Смелянского и Аллы Муляр. Снял трубку и позвонил Гордееву.

– Привет, Витя.

– Здорово, коль не шутишь, – устало отозвался Виктор. – Ловко ты меня поймал, я только-только от руководства, заскочил к себе одеться, уже у двери стою.

– Домой собираешься?

– Угу. А что? Есть вопросы?

– Есть, Витя. Поговорить бы надо. Приватно.

– Срочно?

– Боюсь, что да. Уж извини.

– Эх…

Гордеев помолчал несколько секунд.

– Ладно, перезвоню своей Надежде Андреевне, скажу, чтобы не ждала, спать ложилась. Где встречаемся?

– Подъезжай на «Щелковскую», выход к магазину для новобрачных, я тебя там подхвачу.

– Ого! – присвистнул Гордеев. – А что у нас на «Щелковской»? Любовное гнездышко?

– Оно самое, – усмехнулся Череменин.

Когда Леонид Петрович подъехал к выходу из метро, то сразу увидел крепкую шарообразную фигуру Гордеева. Невысокий, с налитыми мышцами и круглой почти полностью полысевшей головой, Виктор напоминал свинцовый шар. Вдвоем они проехали еще пару кварталов, и Череменин остановил машину.

– Здесь, – сказал он, выключая двигатель.

Пока поднимались в лифте, Гордеев спросил понимающе:

– «Кукушка», что ли?

«Кукушками» оперативники называли конспиративные квартиры, в которых проводились встречи со спецаппаратом, проще говоря – с агентурой.

– Увидишь, – загадочно хмыкнул Череменин.

Когда дверь квартиры открылась, на лице Виктора было написано презрительное понимание: ну конечно, притащил в дом к молоденькой любовнице.

– Привет, папуля!

– Привет, ребенок! – Леонид Петрович чмокнул дочь в нос. – Знакомьтесь. Гордеев Виктор Алексеевич – Настя, моя дочка.

– Здрасьте, – вежливо сказала Настя. – Проходите, пожалуйста. Только у меня еды нет. Совсем никакой.

– Ладно, разберемся, – легкомысленно ответил Череменин.

Майор Гордеев и подполковник Череменин не были близкими друзьями, скорее, добрыми знакомыми, много и тесно общавшимися по работе, но почти ничего не знающими о личной жизни друг друга. По нескольким словам, брошенным когда-то давно и вскользь, Виктор понял, что Леня Череменин женился в свое время на женщине с ребенком, и слово «ребенок» настолько прочно осело в голове, что сейчас Гордееву трудно было поставить все на свои места, включить внутренний календарь и осознать: тот ребенок давно вырос и превратился в молодую женщину. Высокая, худая, бесцветная, с невыразительным лицом, длинные светлые волосы собраны в хвост на затылке.

– А где твой рыжий гений? – спросил Череменин, обращаясь к дочери.

– Вчера был, – коротко ответила Настя.

– И что? Ты считаешь, что это ответ на мой вопрос?

– Ну папуля, не каждый же день…

Блеклая тощая Настя скрылась в комнате, плотно притворив дверь, а Виктор и Череменин принялись разбираться с содержимым холодильника. Содержимое было, прямо скажем, так себе. Гордеев неодобрительно фыркнул, разглядев в холодных глубинах кусочек сыра, одну сморщенную от горя сосиску, полпачки сливочного масла и банку томатной пасты.

– Что-то не больно хозяйственная у тебя дочка. Вот моя Надежда Андреевна…

– И моя Надежда Ростиславовна тоже, – не дал ему договорить Череменин. – Наверное, все дело в именах. Назвали Анастасией – вот и получили. Надо было другое имя придумывать.

Оба рассмеялись, вспомнив, что женаты на тезках. Леонид Петрович проверил кухонные шкафы и предложил сварить макароны или гречку.

– А можем просто чаю попить без ничего. Или кофе. Кофе у Настюхи всегда есть, она без него жить не может.

– Давай кофе, – махнул рукой Гордеев. – Чего уж теперь. Так какая у тебя печаль, Леня? Что стряслось?

И подполковник Череменин начал рассказывать. Потом раскрыл папку и достал ориентировки с фотографиями, разложил на столе.

– Вот эти восемь – мои, а эта, на двоих ребят, – твоя вчерашняя.

– Хреново, – протянул Виктор, разглядывая фотографии. – Думаешь, мои ребятки из той же серии?

– Не знаю. Но исключать нельзя. Так что просто имей в виду, ладно? Если найдутся живыми и невредимыми – порадуемся, а если… Тогда не забудь то, что я рассказал.

– Леня, а ты почему на этих ребят внимание обратил? – спросил Гордеев. – Тебе кто-то сказал?

Череменин приподнял брови, посмотрел удивленно.

– Не понял вопроса…

– Поясняю: у мальчика родители не простые, они даже в милицию не стали сами обращаться, все сделали через кого-то в МВД. И мне интересно, как далеко ушла волна и какой она высоты.

– А, в этом смысле… Нет, никто не звонил, не предупреждал, ничего такого. Просто сводку по Москве посмотрел и увидел.

– Но мог и не посмотреть?

– Не мог. Сводку смотрю каждый день, это как зубы почистить и побриться. Но вот не увидеть мог запросто. Я же по части убоев, пропавшие подростки – это не мое. Глаз зацепился чисто случайно.

– А если бы не зацепился? Что было бы, если бы наш эпизод лег в твою серию, а ты узнал бы об этом, когда уже все следы остыли? Мы сейчас землю носом роем, пытаемся восстановить все передвижения детей, каждый их шаг, каждое сказанное слово, и все, что знает главк, нам могло бы очень пригодиться, а вам может понадобиться то, что знаем мы. Ну почему все так тупо устроено, Леня? Почему нет нормального информационного взаимодействия, единых баз каких-то, что ли… Развели, блин, секретность на пустом месте! В Советском Союзе создана новая общность «советский народ», с моральным кодексом строителя коммунизма и все вот это… То есть советский человек не может быть маньяком, поэтому вся информация подобного рода является грифованной и болтать о ней нельзя. Даже среди своих. В каждом конкретном городе знают о «своем» трупе, но о том, что эти трупы по всей стране находят, осведомлены только избранные. Почему так, Леня? Вернее, я понимаю почему, но не понимаю другого: неужели никто не видит, что это мешает работе? Неужели там, наверху, действительно считают, что самое главное – сделать вид и подать красивую картинку, а не раскрыть преступление и остановить убийцу? Или они там искренне, от всей души убеждены, что по мере продвижения к коммунизму преступность будет постепенно искоренена, потому что люди будут становиться все лучше и сознательнее? Они все уже живут в завтрашнем дне, у них, у этих старцев кремлевских, давно уже коммунизм наступил, каждый из них получает по потребностям, а отдает по очень сомнительным способностям, а до того, что преступники убивают и будут убивать до тех пор, пока их не поймают, им и дела нет. Причем, заметь, до воров и расхитителей им дело очень даже есть, вон замминистра рыбного хозяйства аж к расстрелу приговорили за взятки и хищения, а на горе родителей, у которых пропадают или гибнут дети, им плевать. Да что я тебе рассказываю…

Виктор безнадежно махнул рукой и удрученно замолчал. Череменин вздохнул, пожал плечами, лизнул подушечку указательного пальца и прижал к блюдцу, собирая прилипающие к коже крупинки сахара.

– Знаешь, пока Настюха училась, я то и дело заглядывал в ее учебники, интересно было, отличается ли то, что в них написано, от того, что было написано, когда мое поколение получало юридическое образование. Думал, может, какую новую идею почерпну, новый взгляд, новое знание. Ни фига! Как придумали лозунги шесть десятков лет назад – так и переписывают их. Наверное, за столько лет и сами поверили. Пойдем-ка, я тебе кое-что покажу.