Непогрешимый предводитель - Эван Хантер Страница 11

серьёзный проступок, а он был одним из тех ребят, которые должны решить, к какому наказанию ее присудить. Мы с ней могли сделать всё, что угодно. Мать у неё умерла, а отец её — законченный алкоголик — изнасиловал её, когда ей было одиннадцать лет. Она с ним в одном здании боялась оставаться. Чаще всего она и спала в клубе, хотя там никакого отопления нет, кроме этих керосиновых горелок, что мы принесли. Это здание ведь намечено на снос, я вам говорил? По-моему, да. Так вот, мы могли сделать с ней всё, что хотели, никто бы и не узнал и никто бы и не пожалел её, кроме Джонни, разве. Мы вполне могли её убить. Она угрожала всей нашей безопасности.

Совет вынес решение отрезать ей язык.

Джонни просил снисхождения, и я его даровал. Совету не понравилось, что я наложил своё вето, но, если совет не прав, мне всё равно, что они там решили. Вот на Рождество они решили, что деньги из нашей казны нужно передать одной соседней группировке, которая пытается превратить один из пустырей в парк. Покрасить стены зданий вокруг него — ну, понятно, и поставить скамейки, может быть, зелень посадить. У нас в казне 260 долларов. Я не мог допустить, чтобы их тратили на какой-то пустырь, когда нам нужно ещё оружия и боеприпасов для защиты клики. Я сказал: нет. Я президент, и у меня право наложить вето. Но совет вторично принял свое решение и снова проголосовали, чтобы дать деньги. Что я сделал? Я сказал Биг Энтони — он казначей и распоряжается счетом клики — чтобы он взял из банка деньги, оставил бы там пару долларов, чтобы сохранить счёт, и принёс их мне. Он принёс двести пятьдесят пять долларов, и я их официально оставил у себя. Они и сейчас у меня. Они в надёжном месте, и я ни цента из них не трону, потому что они общественные. Но и не собираюсь отдавать их этим соседним доброхотам, как бы там ни голосовал совет.

Почему я наложил вето на их приговор — отрезать язык Мидж? Это ничего общего не имеет с жалостью по отношению к Джонни. Я рассуждал так, что она уже причинила нам вред, уже настучала полицейским. Значит, теперь они будут разыскивать её и попытаются выудить у неё всё остальное. Следовательно, мы должны или её убить, чтобы она замолчала, или же её нужно где-то скрыть. Я обычно безжалостен, у меня это принцип. Но, видно, в тот день я был великодушным. Я мог бы сказать: «Убрать её», и Чинго или Пуля мигом бы сбросили её в реку. Но вместо этого я подумал об одном местечке. Это в соседнем штате, у тётки Биг Энтони, куда она ездит летом, как раз за мостом Гамильтон-бридж. Она даже там что-то выращивает, славное местечко. Зимой дом заперт, но у Биг Энтони есть ключи, и мы иногда ездим туда с девчонками, костёр устраиваем и сидим вокруг. Я велел Биг Энтони взять с собой ещё какого-нибудь парня из клики, кого он хочет, и увезти туда Мидж, подержать её там не меньше недельки, пока тут всё не успокоится. И велел давать ей по двадцать плетей по спине и утром, и вечером, да чтобы она молчала. Если же будет кричать — а Мидж всё время стояла перед нами и всё слушала — чтобы доложить мне и тогда уж я больше не буду с ней миндальничать, и пусть совет делает с ней, что хочет.

Она это поняла. Или, по крайней мере, так показалось. Но даже несмотря на то, что нам потом пришлось сделать, я думаю в этот момент я принял правильное решение. Я вполне мог выйти из себя и дать волю совету, пусть делают, что хотят. Но нет. Вот почему я вождь, а они — совет. Если ты вождь, ты должен чувствовать, когда применить свою волю, а когда — нет. Временами ты должен быть абсолютно жёстким, а временами — умеренным. Надо уметь балансировать, вы меня понимаете? Когда меня снова избрали, я сказал маленькую речь в клубе. Я сказал членам клики, — я хочу, чтобы они молились о том, чтобы бог помогал мне, когда я принимаю решения, которые должны быть правильными для них.

Я сам молюсь богу каждую ночь, и я всегда поступаю правильно. Я думаю, что мои люди должны тоже молиться за меня, как я их просил. Потому что с Мидж я всё-таки поступил правильно, хотя я её и терпеть не мог, и даже хотя потом это могло бы оказаться ошибочным решением.

ГЛАВА 4

Город поделён на пять округов, и один из них — Риверхед. От Изолы его отделяет река Даймондбэк-ривер, ответвляющаяся от реки Харб, извиваясь то к югу, то западу, и затем впадая в реку Дикс на южной оконечности острова. В самом Риверхеде нет никаких рек. Есть несколько искусственных прудов, есть два озера и ручей, называющийся Пятимильный пруд. Ни длиной, ни шириной, ни местоположением — ничем он не оправдывает своего названия. Происхождение и эволюция этого названия совершенно темны. Видимо, он называется Файв-майл-понд точно потому же, что и Риверхед, не имеющий реки, назван Риверхедом.

Давным-давно, в то время, когда голландцы прочно обосновались в городе, землёй, прилегающей к Изоле, владел почтенный минхеер по имени Питер Рейерхерт. Рейерхерт был фермером, но в возрасте шестидесяти восьми лет устал вставать с петухами и отходить ко сну с коровами. По мере роста столицы возрастала нужда в свободных землях для строительства за тесными пределами Изолы. Рейерхерт продал или даровал большую часть своих земель растущему городу, и сам переехал в Изолу, где и зажил завидной жизнью жирного и богатого бюргера. Рейерхертовские фермы стали просто Рейерхертом, хотя имя было трудновато для произношения. К тому времени, как накатила первая мировая война, и несмотря на то, что Рейерхерт был голландцем, а никаким не немцем, имя стало определённо действовать на нервы, и начались петиции об изменении названия, потому что оно звучит слишком по-тевтонски, и не иначе как из-за этого боши вытворяют свои зверства над бельгийскими младенцами. В 1919 году оно стало Риверхедом. И сейчас оно было Риверхедом, только совсем не похожим на Риверхед тех времён.

За исключением своей восточной части, где всё ещё жил Карелла, условия жизни в большей части округа стали ухудшаться в начале сороковых годов и становились всё хуже и хуже с каждым