Григорий Симанович - Отгадай или умри Страница 13

Положив трубку, Малинин вдруг услышал сердце. Оно явно прибавило звуку и зачастило. Такое бывало при атмосферных вихрях и дурных предчувствиях. Самое неприятное – они всегда сбывались. За окном стоял на редкость теплый для Москвы апрель, дождей и магнитных бурь не обещали. Что-то не то… За Арсика работал его заместитель Коля Гверадзе. Надежно, но все равно, если загулял, отзвонил бы. Очень странно. Малинин набрал мобильный Арсика – длинные гудки, трубку не берет… Он еще раз прислушался к сердцу, внутреннему голосу, интуиции и услышал отчетливый ответ, обличенный не в словесную, а в какую-то иную, невербальную, метафизическую форму. Ответ гласил: близится смерть.

В девять поутру на следующий день секретарь Арсика Аида Павловна вошла в приемную, уселась за свой стол и открыла сумку, чтобы достать все необходимое для макияжа. Ее отвлек звонок снизу, из охраны. Курьер Министерства культуры привез приглашение Евгению Павловичу на какой-то торжественный вечер, должен передать лично. Аида царственно разрешила пропустить, и через пять минут в приемную вошел средних лет невысокий человек в сером плаще и с папкой под мышкой. Он поздоровался, произнес: «Я из Минкульта, приглашение для господина Арсика», приблизился, держа конверт в вытянутой руке. Аида протянула руку, и в этот момент курьер прыснул ей в лицо что-то едко-удушающее. Аида тотчас отключилась. Очнувшись, она некоторое время пыталась сообразить, почему до сих пор не приступила к макияжу. Никаких воспоминаний о курьере и конверте не сохранилось в ее головке, коронованной пышной каштановой укладкой. Те м более не видела она, как посетитель проник в кабинет Арсика и произвел какие-то быстрые действия с автоответчиком, после чего столь же стремительно вышел.

Глава 9

Лежбище

Напряжение последних часов не могло не сказаться. Фогель был никакой. Он шел к машине на подгибающихся ногах, бледный, как привидение в классических кинолентах прошлого века, верхняя губа дрожала, и он не мог совладать с нею, даже прихватывая ее зубами.

Усадив несчастного в салон, Вадик набрал Тополянского. Коротко обрисовал ситуацию. Спросил: «Везти?»

– Не сюда, – неожиданно велел Алексей Анисимович. – Давай на Арбат. Спасо-Песковский переулок знаешь? Въедешь в него и стоп, жди меня. Ребята пусть остаются.

Он сделал короткую паузу и акцентировал: «Приедешь один».

Вадик по-военному принял команду, сел за руль и рванул к центру. Он понял, что может быть хвост и что у шефа с ходу созрел план, о котором – не по телефону. Понял он также, что сейчас они этого Фогеля будут прятать. «Эх, узнать бы точно от кого – стать бы тебе капитаном», – вожделенно размечтался Жираф, не забывая поглядывать в зеркало заднего вида и прижимая своего старичка «фордика» до полного его изнеможения, благо вечерний трафик кое-где позволял.

Фогель убито молчал. Он попадал в поле зрения Вадика, когда тот выискивал подозрительные машины. Мариничеву стало жалко этого человека, совсем не походившего ни на заговорщика, ни на воинствующего демократа-протестанта. Типичный тихий интеллигент без претензий и амбиций. Кстати, несмотря на возраст и лысину, сохранились черты мужской привлекательности: большие черные глаза, густые изогнутые брови, нос с небольшой горбинкой и черная небритость делали его эдаким состарившимся мачо, перед которым до сих пор не каждая женщина устоит.

Вадик приехал на место без «сопровождения» – по крайней мере так ему казалось. Тополянский ждал в своем служебном «форде-фокусе» на пассажирском месте. За рулем сидел незнакомый Вадику человек.

– Закрой машину, оставь здесь, залезайте оба, – велел Тополянский.

Они пересели в «форд». Фима даже не спрашивал, с кем и куда едет. Он выполнял просьбы тупо, покорно и удрученно.

– Познакомьтесь! Это Рустам, – представил Тополянский водителя. – Он «обрубит хвост», если таковой имеется, и отвезет нас на место. Не беспокойтесь, Ефим Романович, вы в безопасности.

– Алексей Анисимович!.. – взмолился Вадик, – я гарантирую…

– Вадик, помолчи и не порти себе репутацию, – отрезал Тополянский. – Рустам, давай…

Дальнейшее вызвало у Вадика приступ зависти и восторга. Этот Рустам был супер. Он петлял, дезориентировал мигалками, нырял в подворотни, ускорялся и замедлялся с такой виртуозностью, что Вадик, хорошо знавший город, в какие-то моменты и сам терял ориентацию, не понимая, где они. Примерно через час, ближе к полуночи, компания оказалась, по представлениям Вадика, в районе Выхина. В одном из переулков Рустам притормозил, Тополянский скомандовал «за мной!», и они стремительно пересели в стоявший у обочины «жигуленок». Снова маневры и ложные включения поворотников, еще минут сорок, и они оказались в каком-то глухом проулке в районе Печатников. Остановились возле старенького четырехэтажного двухподъездного дома, откуда легко просматривались огни фар на Кольцевой дороге. Каким образом сохранился этот строительный раритет в окружении блочных коробок, знали только власти района. Кудесник руля Рустам остался в машине, а они поднялись на третий этаж по изрядно разбитым каменным ступеням. Тополянский открыл своим ключом массивную металлическую дверь, замаскированную под хилую деревянную. Две комнатки были обставлены заурядно, но кухня выделялась выполненной под мрамор столешницей, здоровенным холодильником «Сименс» и керамической электроплитой с «наворотами». Темные шторы везде были плотно задернуты.

– Отдайте мобильный, нужно позвонить жене, она с ума сходит, – выдавил из себя Фогель, хмуро оглядевшись. – Зачем меня сюда привезли? Не удивлюсь, если вы же меня и прикончите здесь.

Тополянский скинул пальто на кресло, сам уселся на соседнее, улыбнулся и заговорил на одном из любимых своих «наречий».

– Голубчик вы мой, Ефим Романович, вы уж не обессудьте, но с вашей стороны, позвольте вам заметить, не вполне интеллигентно подозревать в злонамеренности вашего покорного слугу и его симпатичного ассистента. Разрешите представиться – Тополянский Алексей Анисимович, старший следователь по особо важным делам нашей с вами достославной прокуратуры. С моим юным другом и одареннейшим учеником господином Мариничевым у вас уже был повод познакомиться. Почту за честь заверить вас, многоуважаемый Ефим Романович, что даже если бы в наши с господином Мариничевым планы входило, так сказать, отделить вашу прекрасную бессмертную душу от не столь уже прекрасного, – увы и пардон! – но вполне исправно функционирующего тела, сделать это в обозримом будущем категорически не представляется возможным. Куча свидетелей вашего отъезда в сопровождении Вадима, и, кроме того, – согласитесь, Ефим Романович! – веселенькие времена Ежова, Ягоды и Берии еще не вернулись во всем историческом блеске на грешную и несравненную нашу родину. Они только на обратном пути, дорогой, на обратном пути. Как говаривали древние, repetitio est mater studiorum. Повторение – мать учения. Вадик, дай сюда его мобильный! SIM-карту вынужден конфисковать, прослушивают вас кому положено. Вот мой. Звоните предельно коротко. О том, где вы, ни слова.

– Я понятия не имею, где я.

– И этого тоже не произносите. Скажите – у приятеля. Скажите, что загуляли. Успокойте, что все хорошо. На разговор двадцать секунд. Глядишь – не засекут. Все ясно?

Фогель изумился внезапной смене стиля и тона речи. Признался себе, что синтаксис Тополянского как-то волшебно успокоил его, хотя и слышалась в таком построении фраз нарочитость, граничащая с ерничеством. Уже хорошо, что образованный человек, не хамло какое-нибудь. Кто знает, может быть, он даже чем-то может помочь? Хотя, чем можно помочь, если тебя решили уничтожить на высшем государственном уровне…

– А вас что – не прослушивают? – поинтересовался Фима, немного осмелев.

– Всех нас постоянно слышит Отец наш небесный и воздает не токмо по делам, но и по словам нашим, – резюмировал Тополянский. – Звоните!

Фима набрал домашний. Юлька зарыдала. Она волновалась, позвонила Проничкину, ответил незнакомец, мол, его нет, перезвоните завтра. Что она могла думать? Фима успокоил, как велели, коротко. Ему стало безумно жалко жену – за что ей все это? Им овладело острое желание защитить, оградить ее, их обоих от грубого, ошарашивающе несправедливого вмешательства в их негромкую, безвредную для окружающих жизнь.

– Дорогая, все нормально, я в безопасности, в компании интеллигентных людей. Буду позванивать. Все выяснится и обойдется, поверь мне, обойдется. Целую тебя, милая.

Тополянский, как час назад Вадик, неожиданно для себя испытал некое подобие сочувствия к этому затравленному, скорее всего – обреченному человеку, глаза которого выражали крайнюю степень усталости и одновременно недоумения и отчаяния.

– Вот что, Ефим Романович, – произнес он твердо и спокойно, отбросив любимый жанр, – если хотите жить, сидите в этой уютной квартире тихо, не колотите в стены, не орите, не раздергивайте штор и уж тем более двери не открывайте и к телефону не подходите. У меня для вас на эту ночь нет людей, чтобы охраняли, и вот этого надежного господина тоже не могу вам оставить… пока! Но поверьте на слово: вам грозит серьезная, очень серьезная опасность. Завтра вечером я приеду. Надеюсь, за это время кое-что прояснится. А может быть, и наоборот – запутается. Судя по тому, как развиваются события, предсказуемы только новые убийства и большие неприятности у вашего покорного слуги.