Опасные тени прошлого - Елена Владиславовна Асатурова Страница 16

Увы, мне не было и четырех лет, когда отца арестовали по обвинению в расхищении продовольствия. Тут уже кузен ничем не мог ему помочь, к этому времени он сам уже год как был под следствием, и папенька скончался в тюрьме от сердечного приступа, не дожив до суда. Видимо, из-за отсутствия приговора власти отобрали у нас только торговые помещения, а из квартиры не выгнали. Потом началась война. В сорок третьем Стефан ушел на фронт, воевал, был ранен и попал в плен, откуда ему удалось бежать. Он оставался в армии до конца войны, был еще раз ранен и даже представлен к какой-то награде, которую так и не получил. Сразу после победы, не успев вернуться домой, в Рыбнинск, брат был арестован и сослан на север, в лагеря, – так отозвалось ему короткое пребывание в плену и происхождение. Мы получили от него пару весточек, потом письма перестали приходить, и следы Стефана затерялись где-то в сибирских лесах. Маменька пыталась его разыскать, писала запросы, но безрезультатно. Смерть мужа, потеря сына очень ее подкосили, и она скончалась, не дожив до шестидесяти лет.

Затаив дыхание, я слушала этот необыкновенный рассказ. Серафима впервые так подробно делилась со мной историей семьи, которая вместила в себя и всю историю России.

– Мне было девять лет, когда Стефан ушел на фронт, и я запомнила его совсем юным, безусым мальчишкой, – грустно вздохнула бабушка. – Где-то здесь должна быть одна его фотография, которую он прислал нам в сорок пятом, перед самой победой. Их корреспондент какой-то газеты снимал…

Но, увы, этого фото мы в альбоме не нашли. Должно быть, выпало и осталось где-то на полках в шкафу. Я пообещала обязательно поискать его.

– Знаешь, как странно, Кирочка, мне Стефан если и снился, то очень редко и всегда молодым. А тут недавно увидела я его во сне взрослым, возмужавшим, лет эдак пятидесяти, с сединой в волосах. Как будто пришел он в наш дом и говорит мне: «Что ж ты все одна, Симочка, живешь? Переезжай ко мне». Не к добру этот сон, ох, не к добру. Знать, зовет меня братик на небеса. – И Серафима Лаврентьевна как-то сразу поникла, съежилась и потускнела.

– Ну что ты, ба, не говори ерунды, ты еще должна на моей свадьбе вальс танцевать с каким-нибудь отставным генералом, – пошутила я, чтобы ободрить старушку. – Просто вспоминала семью свою, брата, вот он и приснился тебе.

– Наверное, ты права, деточка. – Бабушка немного повеселела при упоминании танцев с генералом. – Даже не знаю, что мне напомнило о Стефане, должно быть, какое-то лицо, показавшееся на него похожим. А теперь, дружочек, время обеда, и мы с тобой непременно должны попробовать фантастический рыбный суп, которым нас обещал побаловать повар. А разговоры о семейных преданиях мы продолжим в следующий раз. Заодно я расскажу тебе, какой подарок ждет тебя на свадьбу!

– Сначала надо жениха найти! – засмеялась я в ответ.

И мы чинно, под руку двинулись к усадьбе, болтая о пустяках. Вот только мне все время хотелось оглянуться, как человеку, которому кто-то смотрит в спину…

Зачастила внучка к бабке. Неужели она что-то знает или подозревает? Так и до правды докопается. Пора задуматься о старушке…

Воркута, Речлаг, август 1953 года

Как и другие невинно осужденные по политическим статьям, Стефан Попов встретил известие о смерти Сталина с надеждой на пересмотр сфабрикованных дел и освобождение. Многие писали прошения о помиловании самому Ворошилову, избранному на пост Председателя Президиума Верховного Совета. Но после того как в конце марта в их бригаде по амнистии вышли только трое уголовников, он чувствовал себя обманутым и разочарованным.

Среди заключенных росло недовольство. По радио они узнали об аресте Берии, но и это никак не повлияло на их положение. И только июльское «польское» восстание в Речлаге, закончившееся кровавой расправой, немного ослабило строгий режим. Был сокращен рабочий день, разрешены свидания с родственниками и переписка, но Стефан не спешил слать весточку домой. Кто знает, как его письма скажутся на судьбе близких…

Еще совсем мальчишкой, прямо со школьной скамьи он ушел на фронт. До мельчайших подробностей помнил тот февральский день 1943 года, маму и сестренку Симу, которые, плача, провожали его на вокзале.

– Береги себя, сынок, но не трусь, не запятнай наше имя, – напутствовала его мать, которая даже сейчас, в поношенном пальто и огромных, не по размеру, валенках, выглядела строго и интеллигентно.

Совсем недавно в Сталинграде капитулировала 6-я немецкая армия, значит, скоро и войне конец. Он рвался на фронт со всем юношеским пылом и мечтал о подвигах.

– Конечно, мамуля! Не плачь! Ты еще будешь встречать меня здесь с победой! – Знать бы тогда, что больше никогда не увидит он ни маму, ни сестренку, не вернется в родные края…

С детства Стефан был не робкого десятка, потому и воевал без страха. Кто мог знать, что досадное ранение в боях под Белгородом и короткий плен, из которого удалось бежать и примкнуть к наступающим советским войскам, сломают еще не начавшуюся толком жизнь молодого, полного надежд и амбиций паренька. Тогда, после плена и госпиталя, куда его отправили подлечиться, после бесконечных выматывающих допросов, ему все же разрешили вернуться на фронт, в ту же часть. С ней он и дошел до Германии, в августе сорок четвертого был снова ранен при освобождении Дрогобыча, но быстро встал в строй. А когда в конце мая сорок пятого возвращался домой, на одной из станций был высажен из вагона неразговорчивыми товарищами в форме НКВД. И снова начались допросы… Припомнили все: и первое ранение, и плен, и его происхождение, и арест отца. В итоге обвинение в измене Родине, шпионаже, приговор – пятнадцать лет лагерей…

И здесь, в Речлаге, большинство таких, как он.

Изнурительная работа на шахте, нечеловеческие условия жизни в бараке, а главное, чувство несправедливости превратили восторженного юношу из интеллигентной семьи в циничного, грубого и закаленного испытаниями мужика. Часто бессонными ночами, лежа на жесткой шконке, Стефан вспоминал утопающий в зелени садов городок на берегу Волги, родительский дом и письмо дяди Жоры, которое он случайно прочел, еще будучи школьником. Одна мысль не давала ему покоя: не привиделось ли ему то письмо и сколько в нем было правды?

Из письма