Охота на крокодила - Эдуард Юрьевич Власов Страница 20

– Газами сами не очень мучаются, – заметил опытный Ганин. – Ими больше других мучают.

– В лагере? Это там, куда вы за останками направляетесь? – спросил Ежков.

– Да, в Ванино, – кивнул Като.

– Давайте-ка, друзья, выпьем за дело Като-сан! – дипломатично предложил Кротов. – Я вот уже сколько лет вас знаю, Като-сан, и все восхищаться вами не перестаю! И бизнес такой с нуля подняли! И прошлое свое историческое-героическое не забываете! Давайте еще по сто ветеранских грамм за ваше настоящее самурайское благородство!

– Благодарю, – сдержанно кивнул Като.

Все дружно выпили и продолжили стучать по тарелкам ножами и вилками.

– Вы сколько лет в русском лагере были, Като-сан? – аккуратно спросил его Ганин.

– В советском, – поправил его Като.

– Верно, в советском, – согласился сенсей.

– Четыре с половиной года.

– Като-сан там и русский выучил, – добавил Кротов. – Да? Правильно я говорю?

– Я старостой был. В шестой бригаде, – сказал Като. – Через меня все переговоры с вашим начальством шли. Рядовой – он что немой, ему язык ни к чему. Сколько солдат ваш лагерь прошло, а по-русски ни уха ни рыла. А я руководителем был. Хочешь не хочешь, а русский язык надо было учить. Без него с вашими командирами ни нарядов не закроешь, ни пайков не получишь.

– Зато как теперь здорово, что мы друг с другом общаться можем! – сказал старпом.

– Я бы, господин Ежков, предпочел по-русски не говорить, только чтобы тех четырех с половиной лет в моей жизни не было! – сердито отреагировал Като.

– Ну как же! Вы же такой большой друг России с тех пор! – поддержал старпома капитан. – Какая разница, что нас связало, война или мир? Главное, что мы понимаем друг друга.

– Я не могу быть другом России, господин Кротов, – резко оборвал его Като. – И никогда им не был. А из Толстого предпочитаю роман «Анна Каренина». Женщина прыгает под поезд от отчаяния – это самый японский из русских романов. Женщина падшая, поэтому должна упасть как можно глубже. Тем более женщина – русская, значит, одной русской матерью на свете меньше. Так что тот факт, что я был в советском в плену, не говорит о моем дружеском отношении к вашей стране.

– Но вы же без конца к нам ездите… – недоуменно протянул Кротов. – Я думал…

– Ездить в Россию – это одно, а любить ее – совсем другое. Как я могу любить страну, которая меня самовольно арестовала и заставила заготавливать лес в нечеловеческих условиях?

– Ну зато сейчас, Като-сан, вам эта страна ваши страдания и лишения сполна компенсировала, – осторожно заметил я.

– Чем компенсировала?

– Крабом, лососем и прочими изысками морей и океанов. Разве не так, Като-сан?

– Мой нынешний бизнес, Минамото…

Като замер на секунду и, явно наступая на горло своей элитарной песне, выдавил из себя:

– …-сан, к историческому прошлому никакого отношения не имеет.

– Позвольте не согласиться с вами, – продолжил я.

– Позволяю, – равнодушно бросил Като, отхлебывая из своей рюмки. – Не соглашайтесь.

– Не будь у вас такого исторического российского прошлого, вряд ли вы бы смогли в наши дни получать от той же России такую материальную выгоду.

– Не получал бы от России – получал бы от другой страны, – парировал Като. – Бизнес – он границ не знает.

– Это верно, – согласился я. – Но в нашем с вами островном положении выбора особенного нет. Из всех наших соседей Россия в природном плане самая близкая и самая богатая: рыба, нефть, газ, прочие блага… Да и политика теперь там всем до лампочки. Не то что в Китае.

Я посмотрел в поисках сочувствия и поддержки на всю русскую троицу, но из них лишь Ганин вяло улыбнулся в мою поддержку. Кротов с Ежковым хранили гробовое дипломатическое молчание.

– Прочие блага меня не слишком волнуют, – заметил Като. – Одной рыбы достаточно. Нефть пускай другие качают.

– Да? – недоверчиво прищурился я.

Ганин сделал попытку ликвидировать явно обозначившийся японский междусобойчик:

– А что, Като-сан, в советском лагере вам совсем худо было?

– Вы на Гавайях были, господин Ганин? – спросил Като.

– Был. Славное место!

– Так вот, ванинский лагерь – те же Гавайи, только с точностью до наоборот, – со злостью произнес брокер.

– Вы знаете, а вот те ветераны, которые внизу едут, – кивнул Ганин себе под ноги, – мне с большой теплотой про свой плен всегда рассказывают. Зла на нас за него не держат. Русский язык с удовольствием учат.

– Понимаю, – кивнул Като. – Это легко объяснить.

– Чем?

– Разрядкой.

– Какой разрядкой? Напряженности на Ближнем Востоке?

– Психологической. При чем здесь Восток, тем более Ближний?

– Я, простите, не понял, о какой разрядке речь.

– И не поймете, Ганин. Вы молодой очень. Мы тогда тоже молодые были. Ни один из нас тогда, в сорок пятом, к плену готов не был. Тогда, в конце войны, умереть за Японию и за императора мы были готовы, но остаться в живых после поражения – нет. А тут вдруг нас не убили! Понимаете? Для нас, японцев, поражение и смерть – одно и то же, и каждый из нас должен быть готовым к смерти в том случае, если он терпит поражение. В сорок пятом же, когда была объявлена капитуляция, мы все приготовились умереть: или в последнем бою с вами, или же на родной земле как предатели и трусы.

– Вас что, дома могли казнить? – удивился Ганин.

– А разве ваших воинов после войны Сталин не казнил?

– Казнил. И после войны, и до, и во время.

– Вот и Япония в этом плане тогда мало чем от Советского Союза отличалась.

– Никогда бы не подумал!

– Это сейчас у нас все чинно, мирно… – продолжил Като, глядя на меня. – А тогда крутилась такая же военная машина, как и ваша, сталинская, и как немецкая, гитлеровская. Вы что, думаете, только у вас одних «Все для фронта! Все для победы!» было?

– Да я как-то на эту тему вообще ничего не думал… – замялся Ганин. – Меня тогда еще даже в пятилетних планах не было. Вы правильно заметили, что я молодой еще. Поздно родился и на войне не пригодился.

– Короче говоря, – продолжил никак не реагирующий на специфический ганинский юмор Като, – я хочу, чтобы вы все тут понимали: у наших бывших военнопленных к России отношению теплое не потому, что ваша Россия – такая замечательная страна, а потому, что там они чудесным образом остались в живых. Русские нас не убили, это так, но заставили работать на себя.

– В итоге получается, что все-таки лучше голодный и холодный плен, чем героическая смерть от горячей пули, – сказал Ганин. – Так ведь?

– Для вас, русских, да, – кивнул Като. – Вам все равно, в каких условиях, лишь бы выжить. Вы до сих пор так существуете. Это ваш жизненный принцип.

– Ну это уже слишком! – возмутился Ганин.

– Вы в Ванино были? – одернул его Като.

– Нет.

– Завтра будете. И сами убедитесь в моей правоте. Мы, проигравшие, у себя за пятьдесят лет после войны человеческие условия жизни сами для себя создали, а вы, победители, – нет. У вас пол-России не живет, а выживает, причем в тех же голоде и холоде, что и мы в сорок пятом. Только мы из плена домой вернулись и новую Японию построили, удобную и богатую, а ваши фронтовики-ветераны ходят с протянутой рукой до тех пор, пока не протянут ноги. Я их каждый раз собственными глазами у вас вижу в том же Ванино, на Сахалине, в Хабаровске… Они могут вот так же, как наши – те, которые внизу, под нами, гречку с киселем едят, – сесть на пароход и поплыть на три дня в Японию? Сами знаете, что не могут.

– Тогда, Като-сан, – вмешался я, – если у вас к России такая антипатия, зачем вам с ней дело иметь? Ваши слезы по поводу бедствования русских ветеранов, извините, крокодиловы.

– Я никаких слез не лью. Как я вам уже сказал, бизнес границ не знает.

– Значит, честь честью, а деньги деньгами, – улыбнулся я. – Деньгами не брезгуете ни под каким идеологическим соусом, так я понимаю? Удобно получается!

Като со злостью посмотрел на меня.

– А вы, господин полицейский, удобств не любите?

– Почему же, люблю! Я такой же японец, как и вы, и для меня комфорт и удобства – вещи необходимые. Просто я не имею лицемерной привычки разносить в пух и прах источники этих удобств. Не имею такой паскудной исторической традиции.

– Какие источники?

– Источники наших с вами японских удобств, Като-сан. Ваш же нынешний – персональный – комфорт, насколько я понимаю, именно Россией обеспечен. Ведь если бы не российский краб с гребешком и креветкой, вы не финансировали бы сейчас этот ваш крестовый поход за святыми мощами.