Охота на крокодила - Эдуард Юрьевич Власов Страница 21

– Да не об этом речь!

– А о чем тогда речь?

– О том, что в колодец плевать не надо!

– Вылетит – не поймаешь, – осторожно вставил Ганин.

– Я, по-вашему, в колодец плюю? – возмутился Като.

– Вроде того, – подтвердил я. – Капиталы свои на российских ресурсах множите, Като-сан, но при этом Россию с дерьмом мешаете. Некрасиво получается!

– Нам, японцам, Россию не надо с дерьмом мешать. Она сама себя…

Он осекся и посмотрел на неприятно удивленных его откровениями Кротова и Ежкова.

– И потом, – продолжил он, несколько успокоившись, – речь сейчас вообще не о России идет. Я еду в Ванино, чтобы долг перед своими товарищами выполнить. Отдать им последнюю честь и вернуть их останки на родную землю. Так уж получилось, что они остались лежать в чужой земле, и земля эта русская.

– Ваших товарищей, Като-сан, никто на чужую землю не звал, – с явной злобой в голосе в нашу «веселенькую» беседу вклинился старпом. – Сидели бы себе на своих островах – ничего с ними не было бы. На чужой кусок рты поразевали! Пол-Азии оттяпали, миллионы положили! До Сингапура дошли!..

– Господин Ежков! – оборвал его Като. – Вы не сингапурец, а русский. Это не мы вам, а вы нам войну объявили. Помните об этом, пожалуйста! И мои боевые товарищи ни шагу по русской земле не сделали. Я в плен в Манчжурии попал, а это, если я не ошибаюсь, вовсе даже не Россия.

– Ну да! – продолжал злиться старпом. – Манчжурия – это деревня под Токио!

– Не надо в это дело еще Китай приплетать, – попытался разрядить обстановку капитан Кротов. – Давайте лучше помянем боевых товарищей Като-сан и вообще всех, кто с войны не вернулся.

Мы невесело выпили.

– Като-сан, а вы как останки собираетесь перевозить? – осторожно спросил я.

– Вы же видели ящики.

– Да, видел. Я хотел сказать, в виде чего? Праха? Или просто заборы грунта из могил сделаете?

– А почему вас это интересует?

– Просто так. Я в газетах про подобные мероприятия читал много раз. Наши же ветераны регулярно в Хабаровск и Иркутск летают, останки перевозят. Но я не знаю, как именно это делается.

– Из Хабаровска и Иркутска наши ветераны вывозят прах, – грустно сообщил Като.

– Прах? То есть сожженные останки, что ли?

– Там, прямо на местах захоронений, наши ветераны складывают ритуальные костры в синтоистском стиле, сжигают в них заборы грунта с останками, потом помещают золу в урны и вывозят. Такая процедура, простая и печальная.

– А почему на месте кремируют? Не лучше ли на родине? Для родственников, по крайней мере, как-то ближе…

– На родине лучше, конечно, – согласился Като, – но значительно дороже.

– Дороже?

– Конечно. Ведь из Хабаровска и Иркутска урны самолетом вывозят – обычным, пассажирским. Значит, есть ограничения в весе багажа. Чем багаж тяжелее, тем платить больше надо. А наши пенсионеры, хотя и побогаче русских будут, тоже ведь не миллионеры. То есть проблема чисто финансовая. Грунт с костями, да будет вам известно, Минамото-сан, намного тяжелее праха.

– Но в вашем случае, как я понимаю, все по-другому. Вы ведь на этом теплоходе будете останки вывозить.

– Верно, – кивнул Като и пристально посмотрел на меня. – Будем вывозить.

– Значит, в весе багажа вы не сильно ограничены? Раз морем едете, а не по воздуху.

– Не сильно.

Като всем своим видом показал, что продолжать разговор на эту тему со мной он не намерен.

– Семенко! – крикнул Кротов, которому явно не нравилась наша импровизированная разборка. – Хлебыч! Ну где там твое хваленое совгаванское мясо?

– Подавать? – осторожно уточнил, высунувшись из двери кухни, повар, не осмеливавшийся вторгаться в серьезный разговор, но, судя по бегающим глазкам, явно бывший в курсе его содержания и течения.

– Давно пора! И про белугу не забудь!

Две официантки принялись разносить блюда с мясом и рыбой. Като рукой подозвал к себе повара.

– Тебя как зовут?

– Егор Глебович, – заискивающе ответил кок.

– Имя с отчеством себе оставь, – буркнул Като. – Фамилия твоя как?

– Фамилия моя Семенко.

– Хохол?

– Русский.

– А чего тогда фамилия такая?

– Обычная фамилия, советская…

– Ладно, пускай будет советская. Хотя и украинская, конечно, что бы ты мне ни говорил. Ты, Семенко, говорил, кисель у тебя есть…

– Был. Я его для нижних варил.

– Киселя хочу!

– Сейчас пошлю вниз, может, у них осталось еще.

– Пошли!

– Есть!

Повар моментально испарился подальше от греха, который в данном случае представлял грозный таможенный брокер.

– Что, по русскому киселю соскучились, Като-сан? – выдавил из себя растерянный Ганин.

– Я, господин Ганин, настоящий кисель пил только один раз. Понравился он мне очень!

– Настоящий?

– Из ягоды. Зимой сорок девятого на пересылке в порту в Ванино я заболел воспалением легких. Вместо того чтобы домой плыть – у меня тогда срок уже закончился, – я попал в советский лазарет. Госпиталь там так назывался. Так мне тетя Зоя из дома банку киселя принесла. Теплый был еще, ягодный…

– А из чего?

– Из ягоды.

– Понимаю, – кивнул Ганин. – А называлась она как? Малина там или брусника?..

– Ягода называлась «ягода», – ответил Като. – Тетя Зина так и сказала: кисель из ягоды. А малина и брусника – это совсем другое. Они у нас там дикие росли, и мы их собирали – и малину, и бруснику.

– А в лагере, Като-сан, все больше баландой, небось, питались? – ехидно спросил старпом-патриот.

– Баланда, пшено, перловка, черный хлеб с опилками. Кисель, правда, тоже варили, но крахмала совсем не было. Так что русские нам на черном хлебе кашу липкую, жидкую, но тягучую готовили, чуть сахара туда клали и киселем называли.

– Вот, наверное, гадость была! – заметил Ежков.

– Зимой – да, настоящая глина, ложкой не зачерпнешь, – кивнул Като. – А ближе к осени жимолость уже шла, так мы ее в эту кашу бросали, и было довольно вкусно, она там кисло-сладкая. Но все равно не настоящий кисель… Облепиха еще была, кололась страшно, но вкусная тоже.

В столовую вернулся Семенко.

– Като-сан, дедушки ваши весь кисель вылакали, так что я вам сейчас специально свежего сварю, хорошо? Вам из малинового варенья или из черники?

– А жимолость у тебя есть, Семенко?

– Жимолость? Жимолости нет, – развел кок руками.

Жаркое по-совгавански оказалось неожиданно не из говядины или, как сказал знаток русской кухни Като, из коровы, а из банальной свинины, но по-своему недурным, хотя, как и вся пресловутая русская кухня, излишне жирным. Семенко, разумеется, подал нам миллионы добавочных калорий как свое – то есть его, безусловно, – высшее достоинство, но даже известному гурману Ганину семенковские кулинарные фантазии показались слегка жирноватыми, что, по мудрому замечанию сенсея, осторожно сделанного мне на ухо, выдавало в коке его истинное национальное происхождение, как бы он ни старался прикрываться перед Като и перед нами всеми своей «советскостью».

Белужий бок вышел жестковатым, но менее жирным, поэтому я ограничился именно им, предварительно соскребя с него толстый слой запеченной смеси из сыра, сметаны и майонеза.

После нашей с Като локальной идеологической войны званый капитанский ужин быстренько докатился до скучного завершения, и мы даже дружно отказались от десерта. Ежков салфеткой стер с губ свиной блеск, раскланялся и повлекся на мостик, чтобы вести нашу гордую «поэтессу» сквозь кромешную тьму к Ванину-Крокодилову. Кротов сослался на порожденную длиннющей субботой усталость и удалился к себе. Като вообще ничего объяснять не стал, просто покинул поле битвы, оставив нетронутым совгаванское жаркое. А мы с Ганиным, так и не выпив как следует «Балтики», вышли на палубу и оперлись на отполированные локтями праздных круизников медные леера.

Прямо за бортом висел непроницаемый антрацитовый занавес япономорской ночи, а снизу доносился нестройный хор старческих голосов, тянувший бессмертную «Катюшу».

– Ишь, распелись деды мои! – улыбнулся Ганин.

– Они у тебя, как я понимаю, попроще, чем этот спесивый Като, будут, да?

– Намного! Куда им до Като с их пенсионными книжками!.. Знаешь что? Ночь молодая, жены наши дома, так что, пойдем-ка, Такуя, познакомлю я тебя с подлинными японскими демократами. Чтобы у тебя превратного впечатления от своих сограждан не сложилось.

Мы спустились в столовую на средней палубе, где в куда более спартанской по сравнению с помпезными интерьерами капитанской кают-компании обстановке расположилась шумная ветеранская компания, к которой примешались демократично настроенные