Законы разведки - Сергей Иванович Бортников Страница 30

Однако не будем ворошить прах патриархов уголовного мира. Повторим еще раз основные события моей бурной жизни, ставшей легендой для Мисютина.

– Год рождения… Родители… Судимости… Образование… Место жительства…

Барон был готов если не идеально, то близко к этому. Он не путался ни в датах, ни в именах, отвечал уверенно и спокойно, на его устах играла шикарная улыбка. По всему было видно, что обманывать Сергею не впервой.

Для пущей достоверности мы заранее обменялись обувью, штанами и фуфайками, хотя в этом не было необходимости. Здесь все у всех одинаковое. Правда, «Адидас» у моего сокамерника – отменный, но я надеялся оправдаться перед оперчастью, что выиграл костюм в шахматы. Во всяком случае, пришить мне соучастие будет непросто.

Мы уже много раз проигрывали в мыслях предстоящую операцию и все больше верили в ее успех. И ждали, ждали… Казалось, вот-вот прозвучит команда: «Семенов на выход!», Барон возьмет мои вещи и больше не вернется. А ее все не было и не было, и как всегда от тягостного ожидания время тянулось с раздражающей медлительностью, и уже ни жратва, ни телик, ни игры, ни разговоры не снимали раздражение…

Во вторник утром мы ждали, как всегда, завтрака. Не ради пищи, а разнообразия ради. «Кормушка» приоткрылась, но бряцанья посуды не послышалось. Вместо него раздалось неожиданное и долгожданное:

– Семенов, выходи с вещами!

Если чего-то очень ждешь, то оно всегда случается неожиданно. Барон вздрогнул и, собрав нехитрые пожитки, шагнул в раскрытую дверь. Я продолжал лежать на его месте у батареи и делать вид, что дрыхну без задних ног.

«Если все обойдется, “адидас” оставлю себе, а телевизор подарю тюремной администрации», – решил для себя заранее…

Шевелиться, вставать, тем более включать телевизор было нельзя – я имитировал крепкий сон. Даже глаз не раскрывал. В результате мои «биологические часы» сбились окончательно. Но сердце билось – и я, держа кулаки за своего «дружка», стал мысленно отсчитывать секунды. Загадал: если досчитаю до пяти тысяч, и Мисютина не вернут в камеру – значит, побег удался.

Я еще плотнее закрыл глаза и… увидел Сергея. Он стоял навытяжку перед листавшим сопроводительные документы дежурным офицером и, нахально улыбаясь, твердил:

– Семенов, пятьдесят седьмого года рождения, ранее не судим, вдовец… Несправедливо задержан, буду жаловаться, а со следователя – контрибуцию сдеру!

Я видел все происходящее, словно на экране телевизора. Впоследствии, когда Мисютин мне рассказывал о подробностях своего освобождения, мы оба поразились тому, что мои видения и реальные события один к одному совпали как по времени, так и по диалогам. Барон на самом деле сказал: «Контрибуцию сдеру!» – и, сопровождаемый наметанными взглядами контролеров, двинулся к тюремным воротам.

Щелкнул электронный замок. Тяжелые ворота с болезненным скрипом отъехали в сторону. Мой бывший сокамерник еще о чем-то пошептался с дежурным и, повернувшись к тюрьме, три раза поклонился.

Через несколько мгновений он уже быстро шагал вдоль черной, покрытой стылой рябью Невы. Мела поземка, застывали на миг на темном, помеченном черным льдом асфальте снежные переменчивые узоры и с шорохом, преобразуясь на лету, скользили дальше. И тонкий шорох этот был все время слышен, перекрывал шум автомобилей, и только звук Сергеевых шагов был еще слышнее и отчетливее – частый и чуть неровный, как удары сердца…

Я досчитал уже до десяти тысяч, а Мисютин не вернулся. Разжав кулаки, спрыгиваю с нар и пускаюсь в пляс.

«Удалось! Удалось!» – радостно стучит в висках.

Пора поднимать хай! Почему я снова один? И вообще почему я еще здесь!

Начинаю дубасить в двери.

– Чего тебе? – ворчит дежурный контролер.

– Передай начальству, чтобы срочно вызвали следователя Перфильева и адвоката Поровского! Я должен сделать важное признание!

Контролер ушел, чтобы вскоре вернуться в сопровождении дежурного офицера. Тот без предисловий заорал в «кормушку»:

– Зачем вам следователь, гражданин Мисютин? Вы свое получили!

– Какой хрен, Мисютин? Моя фамилия Семенов!

Офицер о чем-то растерянно пошептался с «вертухаем».

– Вроде бы он! – я разобрал последние слова прапорщика.

Через несколько секунд в «Крестах» началась настоящая паника. Вся администрация тюрьмы сочла своим долгом побывать около пятнадцатой камеры и поглядеть в «глазок» размером с большое яблоко.

Заметив очередную рожу, я начинал топать и громко выкрикивать: «Свободу Семенову! Нет – произволу! Невинным – волю!»

Конечно, не в моих правилах устраивать такую клоунаду, но ведь как-то надо было привлечь к себе внимание.

Подействовало. Спустя четверть часа в камеру влетел Старший Кум – начальник оперчасти Мунтян.

Видимо, начитавшись наших личных дел, он без предисловий подбежал ко мне и задрал левый рукав «адидасовской» куртки. Татуировки не было.

Мунтян побледнел и заматюкался.

– Доставьте ко мне этого гада! Немедленно! – приказал наблюдавшему за этой сценой «вертухаю» и помчался в кабинет.

Вскоре по всем каналам спецсвязи МВД пошло тревожное сообщение: «20 января 1998 года из девятого режимного отделения следственного изолятора № 1 г. Санкт-Петербурга совершил побег трижды судимый гражданин Мисютин Сергей Иванович, русский, уроженец г. Якутска, активный участник “тамбовской” ОПГ».

Часть 2

Возмездие

Глава 1

На вступительных экзаменах в институт физической культуры я познакомился со скромной застенчивой девчонкой по имени Наталья, приехавшей поступать в Северную столицу из далекого Львова.

Раньше такие великие «перемещения народов» не были в диковинку. Абитуриенты со всех окраин нерушимого Союза слетались в Москву и Ленинград, чтобы поступить в престижные вузы. Из столиц в периферийные вузы ездили реже, в тех только случаях, когда оказывалась новой или особо дефицитной специальность, но это уже особенности столичного менталитета.

Наталья, Наташа, Наточка… Казалось бы, что делать этой девчушке в нашем городе, если на Украине полным-полно институтов физической культуры и «дурфаков» университетов? Но нет, она примчалась в Ленинград навстречу судьбе, навстречу мне, навстречу своей гибели…

Наташка была высокой и стройной, со смешливым веснушчатым лицом, которое совершенно не портили широкие круглые очки. В четырнадцать лет ее считали подающей надежды гимнасткой, она входила в сборную своей республики, но в пятнадцать сильно повредила позвоночник при падении с турника и была вынуждена оставить большой спорт. Но преданной ему осталась навсегда. Отсюда и выбор – педфак института имени Лесгафта. Свои несомненные музыкальные способности (она очень здорово играла на скрипке) Наташа считала чем-то вторичным и необязательным. Не скоро произошла переоценка ценностей…

Мы сдавали экзамены в одном потоке. Среди поступающих было немало и коренных питерцев, и видных парней (институт специфический!), и парней просто помоложе, но