Нина Васина - Правило крысолова Страница 59

— Есть какие-то доказательства, что отделенные в ходе убийства головы появились у вас из посылок? — перебил бабушку Негоднов.

— Конечно. Когда я ходила на прием к начальнику другой правоохранной структуры, в милицию, я принесла с собой вырезанную картонку, на ней адрес написан от руки, что очень удачно для определения человека по почерку. Первую картонку сохранить не удалось, потому что внучка, когда взяла у соседки посылку, выбросила коробку в мусорник. Но она говорит, что…

— Где она? — Опять перебил бабушку Негоднов.

— Она в изоляторе, вы ее задержали по подозрению…

— Где эта картонка?! — закричал Негоднов.

— Как только моя внучка выйдет на свободу, мы с нею сразу же поедем в Управление внутренних дел, кажется, это так называется, и привезем…

— Послушайте, вам что здесь — детский сад или бордель? — завелся Негоднов. — Что вы себе позволяете? Вы мне ставите условия?!

— Это вы хорошо сказали про свой отдел, мне понравилось, — улыбается бабушка.

— А если я вас сейчас задержу и отправлю отдохнуть к внучке на нары?!

— Ничего страшного, я так и думала, что разговор может принять плохой оборот, я уже говорила вашим людям из других отделов, что специально надела это пальто. Видите, оно у меня как раз на случай разной грязной работы, оно совсем еще не старое, но цвет…

Негоднов берет трубку телефона и раздраженно приказывает освободить Ингу Грэме и доставить ее к нему в штаб-квартиру.

— Раз уж вы человек слова и отпускаете мою внучку, я могу сразу…

— Помолчите, — оборвал бабушку Негоднов. И сел, барабаня пальцами по столу.

— Пусть фрау скажет, — вступил Зебельхер. — Она плохо выглядеть, она может заболеть. У нас мало время.

— Говорите, — кивнул Негоднов.

— Пусть ваши люди сами заедут в Управление нашего района. На первом этаже в мужском туалете за металлическим шкафом с инвентарем уборщицы эта картонка и стоит.

— Нет, это просто бред какой-то! — шепчет заместитель Негоднова, записывая. — За шкафом в туалете! Да ее давно выкинули, ну почему вы засунули туда эту картонку?!

— Очень надежное место, уверяю вас, — успокаивает его бабушка. — У уборщицы плохой совок. Ручка почти отломалась. Если картонка кого и заинтересует, то только уборщицу, она может на нее мусор загребать, но потом обязательно поставит за шкаф.

— Да уж, конечно! В каком районе вы прописаны? У кого были на приеме? И число назовите!

— У меня еще есть газета, — замечает бабушка. — Скомканными газетами были заполнены пустые пространства в коробке. Чтобы голова не болталась, — добавляет она в напряженной тишине. — Это хорошая газета, в том плане, что она не московская. По ней можно вычислить, кто из ваших агентов или родных агентов ездил в прошлом месяце в Ленинград. “За кадры верфям”. Я думаю, это был Мурманск или Ленинград.

— Газета тоже засунута за шкаф в туалете? — вкрадчивым голосом интересуется Негоднов. — Или вы ее для большей сохранности положили в сливной бачок унитаза?

— Нет. Я ее взяла с собой. Я ею обернула свой паспорт. Посмотрите, пожалуйста. В кармане пальто. Наружном.

Как только заместитель Негоднова достал газету и развернул ее на столе начальника, тот сразу же вызвал группу фактурщиков.

— Значит, если бы мы не задержали вашу внучку, плакали бы все вещественные доказательства, так? — В ожидании экспертов Негоднов нервно ходил по кабинету. — Да она убила такого зверя, что в сочувствии присяжных сомневаться не приходится. И самооборона к тому же, и дети в сарае. Она бы посидела только месяцев шесть-восемь до суда, и все!

— Именно эти шесть-восемь месяцев меня и беспокоят, — кивнула бабушка. — Здоровье, знаете ли, шалит, и память подводит. Вот сегодня, к примеру, забыла флакон с духами. Представляете? А вы такой категорический брюнет, — с сожалением качает она головой. — Что со мной будет через восемь месяцев? А дети? Кто будет с детьми?

Приоткрылась дверь, и заместителю Негоднова сказали, что привезли Ингу Грэме.

— Ведите! — удивился тот.

— Никак нет, — докладывал вполголоса кто-то, невидимый бабушке, — она просит оставить ее на улице в силу… в силу особых обстоятельств.

Бабушка встала, отстранила от двери заместителя Негоднова и докладывающего и, не слушая криков Зебельхера, пошла по коридору на выход.

— Все в порядке! — помахала я ей рукой от фургона, в котором шофер как раз открыл все двери и окна для проветривания.

— Что это? — Она принюхалась подозрительно. — Над тобой там издевались?!

Даже на расстоянии я вижу, как бледнеет ее лицо.

— Нет, что ты. Это как раз защита от всяких издевательств в запертом помещении, мне Ладушкин ее обеспечил, такой дезодорант, называется “Понос шимпанзе”. Ничего, да?

Мы доехали до моей квартиры в том самом фургоне. Бабушка крепко держала меня за руку, ее зрачки были расширены, как бывает от сильной головной боли. Как только я открыла дверь, бабушка прошла в комнату и легла на кровать, не раздеваясь. Я скинула все с себя в коридоре и наполнила ванну.

Через пятнадцать минут пришла к ней, замотанная в полотенце, погладила ее по голове. Лоб был холодный и потный.

— Эй, что ты делаешь? — спросила я шепотом.

— Я умираю, — ответила шепотом бабушка.

— Перестань меня пугать.

— Мы каждый день жизни приближаемся к смерти. Это естественно. Детка, посмотри, пожалуйста, что у меня под левым боком. Неужели это мое сердце выпало и дергается теперь на твоей кровати?

Осторожно поворачиваю бабушку за плечо.

— Это не сердце, — вздыхаю я, а в это время не сумевший освободиться от свитера попугай, придавленный бабушкой, судорожно дергает коричневыми скрюченными лапами. — Это птица.

— Птица счастья?..

— Ты полежи, а я схожу разберусь с этим счастьем.

Ставлю попугая на пол. Кое-как приглаживаю растрепанные перья. Промокаю носовым платком каплю, вытекшую из дырки над клювом.

— Ну-ка, пройдись, — предлагаю я, пока попугай рассматривает меня одним глазом.

Так, походка у него за ночь не улучшилась… Все также опирается на крылья. Еще он стал трясти головой и при этом падать на бок.

Опасаясь, что избитый Ладушкиным о стену и придавленный бабушкой попугай в любую минуту может свалиться замертво, я выношу его в коридор, не одеваясь, как была, в полотенце. Осторожно ставлю инвалида на пол у двери. Звоню.

Я приготовилась утешать заплаканную, потерявшую надежду найти попугая соседку и страшно удивилась, когда увидела ее, накрашенную, улыбающуюся, разодетую и залитую духами так, что сладкая удушливая волна просочилась сквозь дверь раньше, чем щелкнул замок, — со стуком ее каблучков.

— А я вот… Ваш попугай. — Я показываю рукой на раскорячившуюся у моих ног птицу.

Соседка с недоумением и брезгливостью разглядывает того, за чье возвращение она раньше титуловала меня “подарком господа”.

— Послушайте, — прикрыв дверь, шепотом просит она. — У меня гости. А эта птица, даже когда была здорова, набрасывалась на каждого незнакомого мужчину, представляете?

— Еще как представляю!

— Вот и прекрасно, вы не могли бы пока взять его себе и положить… ЭТО куда-нибудь в тазик в ванной, а я позвоню попозже и узнаю, где их усыпляют. Ладно?

Он же все равно какой-то покалеченный, да? Такие жестокие люди стали, такие жестокие!..

Тяжело дышащий попугай, опирающийся на расставленные в сторону крылья, и я с мокрыми волосами, кое-как обернутая полотенцем, застываем у закрывшейся двери.

— Пойдешь ко мне или сдохнешь здесь, под дверью, чтобы лежать немым укором? — интересуюсь я, покосившись на лифт. Он ползет вверх.

Потоптавшись, попугай медленно тащится к моей двери, я подхватываю его под брюхо и забегаю в квартиру.

— Инга! Иди ко мне. Сядь. — Бабушка похлопывает ладонью по кровати. — Я что-то тебе скажу. Ты не должна пугаться, если в ближайшем будущем останешься одна с детьми.

Я молчу.

— Мы с Питером скорей всего отправимся в дальний путь на следующей неделе. Я молчу.

— Мое тело меня подводит, я стала забывчивой и плохо соображаю. Лучше не дожидаться, пока превращусь в требующее ухода растение.

— Я хочу, чтобы ты была рядом со мной в любом виде! — Мои нервы не выдерживают. — Я согласна кормить тебя с ложечки и возить в коляске сколько угодно времени!

— Не будь эгоисткой, детка. Ради собственного спокойствия ты предлагаешь мне утешать тебя еще лет десять видом собственной старческой беспомощности? Нет уж, уволь.

— Это ты эгоистка! — Я залилась слезами. — Хочу — живу, пока нравится, а надоело — покончу с собой, да?! Я тебе не позволю! Ты не имеешь права! Постой… Я знаю, что воины не могут покончить с собой!

Ну да, я это помню! Они должны умереть либо в честном бою, либо от ран в собственной постели!

— Не реви. Я умру от ран в собственной постели.

— Убью любого, кто посмеет нанести тебе хотя бы одну рану! — заявляю я и добавляю самоуверенно: