Николас Блейк - Убийство на пивоварне. Чудовище должно умереть (сборник)

Николас Блейк

Убийство на пивоварне

Чудовище должно умереть

Nicholas Blake

THERE’S TROUBLE BREWING

THE BEAST MUST DIE

Печатается с разрешения автора и его литературных агентов Peters, Fraser and Dunlop Ltd и The Van Lear Agency LLC.

Серия «Золотой век английского детектива»

© Nicholas Blake, 1937, 1938

© Школа перевода В. Баканова, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2017

Убийство на пивоварне

Посвящается Джойс и Тедди

Все персонажи, места и компании в этой книге вымышлены. Автор выражает признательность господам Х. Сандеману Аллену, Ф. У. Хэндзу и К. Миду за помощь с техническими деталями.

Глава 1

Собака шутя начнет, да не на шутку разойдется.

23 апреля, 16 июля

Говорят, даже самой паршивой собаке хоть раз, да повезет. Впрочем, крайне сомнительно, согласился ли бы Трюфель при жизни с таким утверждением. Погони за кроликами, невыразимо прекрасные кучи мусора, душевные встречи с товарищами на перекрестках – все те запретные удовольствия, что скрашивают уединенную жизнь собак из высшего общества, были не для него. Юстас Баннет держал своего пса (как и всех, с кем имел дело) на коротком поводке. Казалось бы, жена, брат, пивоварня и городской совет должны были с лихвой утолять жажду власти усопшего (хотя и не оставившего после себя доброй памяти) господина. Однако думать так означало недооценивать и его самого, и коварнейший из грехов, который, по справедливому замечанию Эдмунда Бёрка[1], «понемногу истребляет в сердце всякое человеческое достоинство». Да, жизнь Трюфеля была собачьей решительно во всех смыслах. Даже та безграничная преданность, которой славится его племя, подвергалась серьезному испытанию в лице Юстаса Баннета.

И все же под конец удача не обошла Трюфеля стороной. Искупило ли это побои, которые сыпались на беднягу всю жизнь, я судить не берусь. Во всяком случае, его ждала посмертная слава, а лучшей доли (за неимением счастья) и пожелать нельзя. Для Трюфеля сбылось главное чаяние всех обездоленных и угнетенных. Хитрая, трусоватая мордочка пса появилась в каждой британской газете, вытеснив с первых полос чем-то похожего на него Гитлера, невротично-бульдожье лицо Муссолини, поджатые губы премьер-министра Болдуина и неприкрытое обаяние красоток в купальниках. В смерти, как и при жизни, Трюфель был неразлучен с хозяином. Морду терьера неизменно сопровождала физиономия Юстаса Баннета: капризный рот, пенсне, которое особенно привлекало внимание к холодному самодовольному взгляду, – все в этом человеке выдавало язвительность, чванство и затаенную жестокость. А уж заголовки!..

Впрочем, мы забегаем вперед, как сказал один маленький мальчик, подхватив простуду в канун Рождества. Когда Найджел Стрейнджуэйс получил небезызвестное письмо, он, конечно, и не подозревал, какие зловещие события поджидают его впереди, иначе принял бы приглашение с большей охотой. Найджел отправился бы куда угодно, если поездка сулила запутанное преступление. Чего он всеми силами избегал, так это собраний литературных клубов, а как раз на такое собрание в Мэйден-Эстбери его и пригласили. Вот это самое послание, которое он позже вложил в папку с делом Баннета как вещественное доказательство номер один:

Дорсет, Мэйден-Эстбери, Паунд-стрит, дом 3.

Дорогой мистер Стрейнджуэйс!

Позвольте мне как секретарю местного литературного клуба (с виду неказистого, зато родного!) пригласить Вас с лекцией на наше собрание. Мы проштудировали Вашу чудесную книгу о каролингских поэтах и мечтаем встретиться с автором. В конце концов, желание, как говорится, «воочию увидеть Шелли» – слабость вполне простительная и сама по себе оправдывающая дерзкую просьбу. Я знаю, до чего вы, писатели, занятой народ, но не сомневаюсь, что наши восторги окупят потраченное Вами время. Боюсь, мы не сможем предложить Вам деньги; впрочем, если нужно покрыть расходы, мы готовы устроить подписку! Приезжайте, если сможете, – нам подойдет любой день июня или июля.

P. S. Мы живем в краю Томаса Гарди.

P. P. S. Мой супруг знал Вас в Оксфорде и будет рад возобновить знакомство.

– М-да… – сказал Найджел, уныло изучая письмо за утренней чашкой чая. – Вот к чему приводит увлечение писательством. И почему я не избрал прямую стезю детектива?..

– И к чему же оно приводит? – спросила с соседней кровати Джорджия.

– А, ты здесь… Все никак не привыкну по утрам находить в спальне женщину.

– Это гораздо лучше, чем найти в спальне змею, как случилось, когда я…

– Я тебя умоляю, оставь эти воспоминания для «Трех тысяч миль по бушу на мотоцикле с коляской», или как ты там назовешь свои путевые заметки.

– Какой ты милый! Все-таки хорошо, что я за тебя вышла.

– А знаешь, поезжай-ка вместо меня.

– Да скажи наконец, в чем дело!

– Вот в чем! – Он помахал письмом. – Какая-то мерзкая ведьма ждет, что я отправлюсь в Дорсет и выступлю с речью на собрании ее треклятого литературного клуба. Литературный клуб, тоже мне!

– Дай-ка взглянуть.

– И заметь, как она жеманна, – продолжал Найджел. – Так и вижу ее выцветшие лиловые глаза навыкате. Наверняка она брызжет слюной, когда разговаривает, а ее подруги вздыхают: «Бедняжка Софи – такая тонкая натура!» Она явно из тех старых дев…

– Почему же «старых дев»? В постскриптуме сказано, что Софи Кэммисон замужем.

– Я никогда не читаю постскриптумы: от них только и жди подвоха.

– На самом деле их там два. В первом она пишет: «Мы живем в краю Томаса Гарди»…

– Что и так очевидно из адреса наверху.

– …А во втором утверждает, что ее муж знал тебя в Оксфорде.

Найджел сел в постели.

– Ага, это уже интересно!

– Ты его помнишь?

– Да, смутно. Но я другое имел в виду: почему эта жеманная карга упомянула про мужа в самом конце? Она явно его ревнует и держит под каблуком, а подругам жалуется, что Герберт – сухарь и не понимает ее. Уверен, миссис Кэммисон считает своим призванием нести в жизнь мужа культуру, духовные ценности и прочую дребедень; и, если меня насчет него не подводит память, работенка ей досталась не из легких. Впрочем, к этому времени Герберт наверняка повержен. От жен другого и не жди.

– Неужели?

– Именно так.

– Не верю ни единому слову. Держу пари, Софи Кэммисон – в высшей степени разумная женщина, да и красотой под стать своему чувству юмора. Насмешливый тон был взят неспроста, а ты и заглотнул крючок по самые жабры.

– Какие подробности… И ты считаешь, я отправлюсь туда задаром – «впрочем… мы готовы устроить подписку, восклицательный знак», – только чтобы выиграть у тебя жалкий фунт?

– Нет, чтобы его проиграть.

– Что ж, решено. Я поеду и докажу свою правоту. И потом, мне любопытно взглянуть, во что превратился старина Кэммисон.

– Выходит, твой интерес к людям опять победил? Ты воплощенная мечта издателя, – поморщилась Джорджия.

– Знаешь, в холодном утреннем свете ты просто вылитая обезьянка.

– Мой милый Найджел!

– Хорошо, не вылитая, но отдаленное сходство есть. Литературный клуб! Интерес к людям! Тьфу!

Однако история, к которой привело это нелепое пари, оказалась и впрямь куда интереснее, чем он ожидал…

Пока поезд, испуская клубы дыма, пробирался сквозь буйный дорсетский пейзаж, Найджел перечитывал письмо миссис Кэммисон. С поездкой он уже примирился. Джорджия, чья необъяснимая тяга к самым дальним и неуютным уголкам планеты снискала ей славу неутомимого исследователя, отбыла на Внешние Гебриды, и Найджел с чистой совестью мог отправиться куда угодно, хоть в Дорсет. Его даже не пугала перспектива благоговейного паломничества к Меллстоку и Эгдонской пустоши[2] в компании жеманной миссис Кэммисон. В том, что Джорджия ошибалась, сомнений быть не могло. «Софи Кэммисон, – думал Найджел, изучая ее письмо, – непременно окажется из породы игривых кошечек, в чьих мягких лапках прячется набор преполезных когтей. Она, конечно, из тех, кому только дай покомандовать: не литературным кружком, так благотворительным комитетом, женской консервативной лигой, обществом спасения, клубом сохранения кустарных ремесел, вечеринками народных танцев – мало ли на свете занятий, под предлогом которых праздные особы любят совать свой нос в чужие дела». Что ж, Найджелу не страшны ее когти.

В назначенный час ветхий автобус доставил его по главной улице, узкой и крутой, к дому номер три на Паунд-стрит. Каменные стены невысокого величественного здания в предвечерних лучах отливали абрикосовым светом. Медная табличка на двери гласила: «Герберт Кэммисон, член Королевского колледжа хирургов». «Да, – вспомнил Найджел, – Кэммисон изучал медицину». И какая, хотелось бы знать, алхимия превратила того необузданного, циничного школяра в образец врачебного такта и профессионального этикета? Тот Герберт, однажды развесивший на веревке через двор все ночные вазы их колледжа, теперь явно был неспособен во весь голос ухнуть в стетоскоп. «Tempora mutantur, et nos mutamur in illis»[3], – пробормотал Найджел, переступая порог. В прихожей было темно и прохладно, под ногами гулким эхом отзывались каменные плиты. Горничная взяла чемодан и проводила Найджела в гостиную. Он решил с самого начала дать понять Софи Кэммисон, что не потерпит никаких выходок в свой адрес, однако этот решительный план провалился. Не заметив двух ступенек у входа, Найджел не столько предстал пред глазами хозяйки, сколько пал ей в ноги. Пока он оправлялся и щурился от яркого света, веселый голос произнес: