Елена Логунова - На сеновал с Зевсом Страница 15

— Это не моя машина! — быстро раздражаясь, объяснила я. — За рулем был совсем другой человек!

— И этот твой человек позволил девушке валяться в грязи?! — Алехандро продолжал нервировать меня демонстративным удивлением. — Тогда это плохой человек. Это вообще не человек! Он тебя не достоин. Брось его.

Мне-то казалось, что кикиморы наиболее достоин леший, то есть именно не человек. Но Алехандро почему-то решил, что я заслуживаю друга получше, чем болотная нечисть, и места поприятнее, чем грязная лужа, и эта его уверенность меня растрогала. Раньше (когда я была чистой, сухой и обутой на обе ноги) я не понимала всей трагической правды вековечного стона дурнушек: «Полюбите нас черненькими, а беленькими нас каждый полюбит!».

— Я как раз собираюсь его бросить, — кивнула я, не уточнив, что «бросить» в данном случае означает просто «оставить».

В конце концов, Бронич взрослый человек, и я не несу за него никакой ответственности. Я чувствовала, что в данной ситуации моя персональная ответственность должна ограничиться бортиками ванны, в которую мне следует погрузиться как можно скорее. Мне надо домой, а как туда попасть? Машина шефа в его отсутствие никуда не поедет, маршруты общественного транспорта проходят в стороне от этой глухомани, а такси, если и приедет по моему вызову, круто развернется и укатит куда подальше при виде грязной и мокрой кикиморы.

— Простите, вы не могли бы отвезти меня домой? — тщательно выверив соотношение вежливости и легкой небрежности в голосе, светским тоном поинтересовалась я у синьора Алехандро.

Внутренний голос подсказывал, что синьор не откажется. С чего бы ему отказываться? Во-первых, я сижу в его машине, значит, чехол на сиденье уже подмочен и запачкан. Во-вторых, он сам (причем на руках!) принес меня в свою машину!

«Может, этот синьор извращенец — любит кикимор?» — с плохо скрытой надеждой предположил внутренний голос.

И тут же вдохновенно развил эту тему.

«Может, он специально катается по улицам, богатым грязными лужами, в поисках чумазых чудищ женского пола?»

— Домой? — как мне показалось, обрадованно переспросил предполагаемый синьор-извращенец. — С удовольствием! К тебе или ко мне?

— Ко мне, — ответила я, с трудом удержавшись от возмущенного восклицания: «Каков нахал!».

«Нахальный извращенец!» — подсказал внутренний голос, продолжая гнуть свою линию.

— Только, если вас это не затруднит, будьте так любезны, сначала заберите, пожалуйста, из той машины мою сумочку. — Я изменила соотношение «вежливость-небрежность» в пользу первой и добавила легкого холодка. — А потом захлопните, пожалуйста, дверцу автомобиля. Я буду вам чрезвычайно признательна.

— Не стоит благодарности, — слегка озадаченно пробормотал Алехандро.

Улыбка на его физиономии заиграла, как гармошка: то растягивалась во всю ширь, то сужалась до затаенной усмешки. Очевидно, кикимора с царственными манерами смотрелась смешно.

— Сумочка лежит на переднем сиденье, — глядя на откровенно потешающегося мачо исподлобья, сообщила я.

— Я найду, — пообещал он и вылез из машины.

«Так, а теперь быстренько осматриваемся и пытаемся понять, с кем мы имеем дело!» — скомандовал внутренний голос.

Алехандро преодолевал уличные лужи длинными грациозными прыжками — неуклюжие пешеходы из детской песенки могли бы обзавидоваться. Под тонким облегающим джемпером выразительно шевелились лопатки и всякие разные симпатичные мускулы, названия которых я не знаю, но наличие их у мужчин ценю высоко.

«Смотри-ка, ловкий! — одобрительно заметил внутренний голос. — И фигура у него ничего!»

— Ничего особенного, — буркнула я сугубо из вредности. — Видали и получше! Дениска поинтереснее будет!

«Тогда хватит пялиться, глаза поломаешь! — рассердившись при упоминании моего жениха, грубо прикрикнул внутренний голос. — Давай осматривайся!»

Я послушно завертелась на сиденье, оглядываясь по сторонам, но ничего интересного не увидела: интерьер салона богатством и оригинальностью не отличался. Ни тебе автомобильного телевизора, ни стереосистемы, ни даже безделушек под лобовым стеклом.

«Жаль, что нет безделушек, — посетовал внутренний голос. — Они, как правило, показательны».

Это точно! Например, у нашего папули, знатного кулинара-изобретателя, перед глазами раскачивается ароматизатор воздуха в виде румяного яблока с нехарактерным для этого плода ароматом корицы. У сексуального агрессора Зямы в его «Рено» красуется африканский амулет — выточенная из эбенового дерева соблазнительная фигурка эфиопки. А у моего дорогого милицейского эксперта Дениса Кулебякина к ключам от машины прилагается брелок с миниатюрной рулеткой и фонариком.

Смешливый мачо Алехандро свои вкусы не афишировал.

Я скривила шею и посмотрала назад: на сиденье лежала небольшая квадратная сумка из черной кожи — красивая, явно дорогая, с медной блямбой хорошей итальянской марки.

«Однако, наш мачо не бедствует», — оценив качество вещи, заметил внутренний голос.

Впрочем, это было заметно и по одежде Алехандро, и по его машине. Автомобиль, конечно, вполне мог принадлежать кому-нибудь другому, а вот сумка — это все-таки личная вещь.

Лезть в нее я не посмела, зато заглянула в бардачок. Никаких документов там не было, лишь сложенная вчетверо чистенькая махровая салфеточка цвета свежевылупившегося цыпленка, на которой лежала пачка влажных салфеток. Поверхность махрового полотна была неровной. Я осторожно покопалась в полотенечных слоях и обнаружила одинокий наушник от плеера, шариковую ручку и калькулятор.

— CITIZEN СT-700, — прочитала я.

Цифры мне ни о чем не говорили, а вот буквы складывались в хорошо знакомое слово. Калькулятором этой марки я пользовалась в благословенные школьные годы. Счетную машинку привез из какой-то заграничной командировки папуля, и я была весьма признательна ему за этот подарок. Мой CITIZEN был тонким и легким, как диетический хлебец, и это позволяло контрабандой проносить его на контрольные по алгебре под резинкой чулка.

«Раз Алехандро держит под рукой калькулятор — значит, ему часто приходится заниматься подсчетами, — рассудил внутренний голос. — Вряд ли он ученый-математик: они крайне редко ездят на джипах. Возможно, парень торгаш».

— А ручка ему тогда зачем? — возразила я.

Мне всегда казалось, что торговый люд хорошо умеет считать, а вот с письмом совсем не дружит. Несогласным со мной предлагаю пройтись по магазинам и почитать афоризмы на ценниках. К примеру, в прейскуранте овощного павильона, куда ходит за покупками наш папуля, гранат обозначен как «граната», памела как «помело», а ананас и вовсе как «она нас»!

Кроме того, практическая ценность ручки в отсутствие бумаги вплотную приближалась к нулю. То же самое можно было сказать относительно наушника, разлученного с плеером. Я осторожно поворошила салфетку и нашла в складках такую ерундовинку, за изобретение которой родители маленьких мальчиков благословляют производителей игрушек: резиновую нашлепку для игрушечной стрелы. При этом самой стрелы поблизости не наблюдалось.

«Три некомлектные вещи! Что бы это значило? — озадачился мой внутренний голос. — Может, этот тип жуткий растеряха — с одной стороны, и жлоб, не способный по доброй воле расстаться даже с ненужной вещью, — с другой?»

Я задумчиво посмотрела в окно, увидела, что жлоб-растеряха успешно форсирует водные преграды в обратном направлении, спешно закрыла бардачок и притворилась, что сплю.

— Прошу! — Алехандро подплыл к машине, открыл дверь, торжественно вручил мне сумку и скользнул за руль. — Куда изволите?

Я сообщила адрес родного дома с точностью до номера квартиры. Это было глупо, но имело вполне понятное объяснение: мне очень хотелось добраться до своего жилища так, чтобы никто меня не увидел. Право, если бы лифт в подъезде был попросторнее, а пандус в подъезде пошире, я бы прямым текстом попросила водителя подвезти меня на седьмой этаж!

Привести себя в относительный порядок в машине не удалось. Как на грех, у меня не было ни носового платка, ни салфеток: перед походом в театр я выложила из сумочки все лишнее, чтобы вместить полкило мамулиных визиток. Просить салфетки у Алехандро я побоялась: он мог догадаться, что в его отсутствие я шарила в бардачке.

В результате из машины я вылезла еще более страшненькой, чем влезла в нее: грязь на моем теле подсохла, образовав затейливые серо-бурые узоры в модной технике боди-арт.

Мачо ко мне не приставал, в связи с чем первоначальное подозрение в извращенной любви к чумазым кикиморам с него пришлось снять. Прощание наше прошло быстро и было лаконичным:

— Рад был познакомиться! — сказал умеренно галантный мачо.

— Взаимно, — сухо обронила я, пристально оглядывая темный двор в щелку приоткрытой дверцы.