Максим Шахов - Дьявольский остров Страница 11

7

В воскресенье утром над островом заунывно бил колокол. Жители маленьких поселков и отдельно стоящих усадеб надевали праздничные костюмы и отправлялись в единственную лютеранскую кирху, сложенную из красного кирпича. Ее высокая башня с острым пиком, словно острие морского кортика, казалось, вот-вот вспорет брюхо нависающей над островом туче или проколет огненный шар солнца, если день выдавался погожим. Военнопленные красноармейцы, призванные в ряды РККА из центральных и восточных областей СССР, попавшие на работу к «хозяину», жившему недалеко от лютеранского храма, застывали в удивлении. Такой архитектуры, такой красоты собора и ухоженности прилегающей территории вокруг они никогда не видели. Церкви в России стояли заколоченные, обшарпанные. В монастырях, в лучшем случае, располагалась какая-нибудь артель или коммуна, в худшем – лагерь для уголовников и врагов народа.

А здесь среди местного населения наблюдалось почтительное отношение к вере, что внушало военнопленным уважение и даже восхищение. И это несмотря на то, что в армии политруки вещали, что религия служит только лишь для одурманивания народа. Некоторые заключенные лагеря на Аландах просили своих хозяев сводить их после работы в этот диковинный дом Бога. Кое-кто украдкой, как умел, молился. Ведь они были христиане, а Бог один.

В воскресенье на работу местные жители брали военнопленных крайне редко, только в экстренных случаях. Этот день они традиционно посвящали отдыху и своей семье.

Однако именно в это погожее воскресное утро командир отделения саперов Никанор Капитонов и капитан тральщика Бронислав Вернидуб ехали в санях с верхом, украшенных родовым гербом барона Нурденшёльда. Сани, запряженные тройкой соловых коней, мчались по живописной дороге, что бежала между холмами.

– Эх, словно на русской тройке катаемся, – вырвалось у Никанора, – только вот глянешь на этот пик и понимаешь сразу, что это не Россия.

– Отчего же, я в Ленинграде видел лютеранскую кирху, – спокойно сказал Бронислав.

Сани издали въехали на небольшой холм, и лютеранская кирха открылась их пассажирам во всей своей красе.

– У нас крестьяне, когда видели церковь, снимали шапки и крестились, – сказал Никанор.

– Может, и ты крест на себя наложишь? – ухмыльнулся краснофлотец.

– Если бы наша церковь стояла, перекрестился бы.

Управлял санной бричкой сам «хозяин». Статный человек лет тридцати пяти с синими глазами, ровным тонким носом и аккуратно подстриженными темно-русыми усами и острой бородкой. Мужчина сидел на козлах вместе со своей красавицей женой. У нее были темно-рыжие волосы, такие же, как у мужа, четко очерченные брови, зеленые глаза, вздернутый носик и алые пухлые губки. Одной рукой барон держал упряжь, а другой обнимал баронессу. Они были похожи на молодоженов, жадно смотрели вдаль, ловили свои мгновения счастья. Пушистый снег искрился на солнце, скрипел, морозный ветер развевал гриву коней и выступающие из-под вязаной белой шапочки с помпоном волосы «хозяйки».

Этой ночью барон Нурденшёльд проснулся от дикого скрежета и страшного завывания ветра. Этот жуткий звук продолжался минут пять, а затем все резко утихло, и барон Нурденшёльд, обняв свою молодую жену, вновь сладко заснул. А наутро он обнаружил, что у одного из подсобных строений наполовину сорвана крыша. Барон был отпрыском древнего скандинавского рода и разводил элитных лошадей. Это было его хобби. Слава богу, ночной ураган не тронул конюшню, но в поврежденном строении держали корм для его питомцев. И если срочно не починить крышу, а погода вдруг переменится, пойдет мокрый снег или резко потеплеет и пойдет дождь, то отборный овес может пропасть. А такие породистые скакуны, как у барона Нурденшёльда, не выдержат грубой пищи.

Как и каждое воскресенье, семейная пара чинно выехала в кирху. А после службы барон и баронесса повернули к лагерю для военнопленных.

Желающих поработать распределял староста барака Пантелей Пудовкин. Старший охранник писал на бумажках цифры – сколько человек надо в ту или иную бригаду и фамилию заказчика, а Пудовкин, в свою очередь, подбирал команду и выпроваживал работников за двери. Военнопленные отдавали свою бумагу старшему охраннику, а тот делал отметку в журнале. Под отметкой красноармейцы ставили свою подпись, подтверждая тем самым, что не совершат побег и вернутся к вечерней поверке в лагерь. Затем желающих работать отводили к поджидавшему их «хозяину». Поначалу ему давали в помощь вооруженного солдата, а потом ограничились только лишь ведением журнала. Заказчик обязывался привести военнопленных лично, чтобы на обратном пути у военнопленных не возникало желания забраться кому-нибудь в дом. А вообще убежать с острова было нелегко, да и куда? В неприветливое зимнее море?

Этим утром Никанор проснулся от звона колокола. А вот завывания ветра за стенами барака слышно не было.

«Черт, такая погода, а сегодня воскресенье, – подумал он, – опять придется сидеть в четырех стенах».

– Склянки бьют, – зевая, проговорил Бронислав и, словно угадав мысли товарища, сказал: – Нам куковать в четырех стенах.

– Я все-таки подойду к Пудовкину, а вдруг «купцы» приедут.

Он быстро встал и направился к «буржуйке», где староста готовился к утренней поверке.

– Пантелей, – сказал Никанор, – если позовут на работу, я первый.

– А с какого это хрена ты первый? У меня список со вчерашнего дня ведется.

– Пантелей, ты же меня знаешь, в долгу не останусь, – криво улыбнулся Капитонов.

– Все рассчитываются, – отмахнулся Пудовкин.

– Все да не все, – Никанор с еле скрываемым раздражением протянул ему пять папирос.

Пудовкин достал из кармана серебряный портсигар и положил в него папиросы.

– Ты будешь третьим по счету.

– Только третьим?

– А что ты хотел, за пять сигарет тебя впереди всех?

– Ладно, – угрюмо сказал Никанор. – На вот тебе. Поджаришь на завтрак.

Капитонов знал, что любил Пудовкин, и протянул ему завернутый в бумагу кусок хлеба с салом. Как же Никанору было тяжело отдавать ценные продукты, но он прекрасно знал, что у хорошего хозяина можно взять больше.

Староста развернул сверток и посмотрел, чем его пытается подкупить Капитонов. Глаза Пудовкина заблестели.

– Ладно. Так уж и быть. Ты первый.

– И если сегодня «купцов» не будет, то завтра я тоже первый, учти.

– Ага… Это ты учти – только если кто-нибудь не перекупит очередь.

– Если перекупит, то я… – со злостью начал было Капитонов.

– Что ты? – Пантелей грозно из-под своих мохнатых бровей глянул на Никанора.

– Ничего.

И тут в дверь вошли вооруженные солдаты. В бараке включили свет на полную мощность.

– Всем приготовиться к поверке! – гаркнул староста.

Военнопленные начали с шумом строиться.

После поверки дежурные принесли баки с эрзац-кофе и мешки с серым хлебом.

Альберт Валерьянович сразу же после завтрака отправился инспектировать кухню, и еще ему предстояло проконтролировать прием одежды у второй смены охраны. С собой он взял Кривошапкина. Тот не хотел идти, тогда пришлось вмешаться Брониславу.

– Ты совсем ошалел? У нас такой шанс раздобыть форму, а ты филонишь, – сквозь зубы прошептал ему прямо в ухо краснофлотец.

– А ты сам не можешь? – грубо ответил Данила.

– Он действительно не может, – вмешался Шпильковский.

– А сапер?

– Слушай, малец, – краснофлотец взял Кривошапкина за грудки, – если ты хочешь с нами, то будь добр выполнять то, что тебе говорят.

Данила почувствовал «железные» ручищи красного капитана, увидел его дикий взгляд и почувствовал, что этот разъяренный человек способен на все.

– Ладно, пойду, – недовольно буркнул Кривошапкин.

Сгорбившись, он побрел вслед за Альбертом Валерьяновичем, а Бронислав громко сказал Никанору:

– Эй, сапер, перекинемся разок в «морские кости»?

Он достал из кармана вылепленные из хлебного мякиша пять кубиков и подкинул одной рукой.

– Давай. Все равно делать нечего.

Сапер, как обычно, проиграл моряку, и Никанор от досады покраснел, запыхтел.

– Итак, с тебя восемь папирос, – подвел итог Бронислав.

Тут дверь барака открылась, и охранник выкрикнул:

– Арбете!

– Арбайтен, арбайтен, – на немецкий манер зашушукались военнопленные.

Несколько человек сорвались с нар и побежали к двери.

Пантелей Пудовкин поправил свои роскошные усы и направился туда же степенным шагом.

– Хорош играть, мне пора. Кажись, сегодня мне подфартило, – Никанор встал и тяжелой походкой направился к дверям барака.

– Не везет в игре, повезет в работе, – поддел его краснофлотец.

Охранник протянул подошедшему старосте бумажку.

– Только одна? – загудели военнопленные.

– Только одна, – сказал староста, раскрыл ее. На ней было написано:

Baron Nordenskiöld