Давид Павельев - Сыщики и экстрасенсы. Рассказы из сборника «Легенда сыска Терентий Русаков» Страница 3

Русаков поднялся и даже протянул ему руку, но Афиногенов, которого, казалось бы, должны были ободрить эти слова, вдруг запустил руки в свои длинные лохмы и крепко сжал ими голову. Внезапно его тело стало судорожно трястись – он горько зарыдал. Следователь поспешил налить ему воды из графина. Вцепившись в стакан, Афиногенов принялся бормотать:

– Ох… Профессор Муравьёв был хорошим человеком…

– Запишите все его показания, – сказал Русаков следователю. – А потом, думаю, придётся его отпустить. Он невменяем. Нам тут делать больше нечего. Удачи!

– Ну что, дело закрыто? – спросил я, когда мы вышли на улицу.

Русаков пожал плечами.

– Не думаю.

– Вы считаете, что таинственные «письма от президента» существовали в реальности? Наверняка он всё выдумал. Он затаил обиду на Вершинского и Муравьёва за то, что его уволили из института, и это наложилось на навязчивую идею о «врагах отечества».

– Весьма вероятно. Тогда почему он отправлял «мёртвые головы» другим учёным, не имеющим отношения к институту бактериологии?

– Чтобы запутать следы.

– Но если он и смог выяснить адреса Вершинского и Муравьёва, то адреса остальных своих жертв были ему неведомы. Нет, Антон, в этом деле ещё слишком много таинственного. А вы меня знаете: не смогу я спокойно спать, пока не отвечу на все вопросы и не проверю все гипотезы.

– Значит, продолжаем расследование?

– Да. Навестим Вершинского. Сегодня ему стало лучше и врачи разрешили ему покинуть больницу. Пока он всё ещё лежит в постели, но дома, как говорится, стены лечат.

Вскоре мы уже поднимались по широкому вестибюлю дома профессора – монументальной постройки в стиле сталинский ампир, где ещё с прошлого века селились учёные и преподаватели городских академий.

Дверь нам открыл долговязый парень лет двадцати пяти со смуглым скуластым лицом и чёрными, как уголь, лохматым волосами. Одет он был в поношенные джинсы с затёртыми до дыр коленями и помятую, давно не стиранную футболку. Из-за его уха торчала сигарета.

– Вы Терентий Русаков? – осведомился он густым басом.

– Он самый.

– Проходите. – Он нехотя распахнул дверь и отошёл в сторону, чтобы пропустить нас. – Я – Тарас Косяковский, ассистент профессора.

Он провёл нас длинным коридором в просторный зал с высокими, почти как в цирке, потолками, служивший библиотекой и гостиной одновременно. Здесь с лёгкостью могли разместиться человек двадцать. Любой звук разносился по залу гулким эхом. Стены скрывали стеллажами с книгами, к которым даже приставили стремянку для доступа к верхним полкам – просто так до них не дотянулся бы даже человек столь высокого роста, как Русаков или немногим уступавший ему Косяковский. В углу расположился белый рояль, а центр зала занимал круглый стол. С него так и не убрали опустевшие бутылки из-под шампанского, коробки конфет и блюда для фруктов. Эта картина, напоминавшая о трагически прерванном празднике, показалась мне особенно зловещей.

Косяковский кивнул на закрытые двустворчатые двери.

– Профессора сейчас осматривает врач. Вам придётся подождать.

– Разумеется, и мы с пользой проведём это время. Мне нужно задать вам пару вопросов.

– Как хотите.

– Как давно вы работаете с Вершинским?

– Второй год.

– В чём заключаются ваши обязанности?

– Перекладываю бумажки. Профессор называет это «систематизация». Печатаю рукописный текст – он так и не освоил технику. Ну и всякие мелкие поручения.

– Почта тоже в вашем ведении?

– Я только вынимаю письма из ящика.

– Вашему руководителю случалось получать нечто подобное раньше? Письма без обратного адреса, конверты без подписи, анонимные послания?

– Я не в курсе.

– Разве вы не должны сортировать корреспонденцию?

– Нет. Я на них даже не смотрю. Просто вынимаю и кладу ему на стол.

– Так было и в этот раз?

– Да. Я не видел, что это письмо какое-то необычное, если вы об этом. Оно было в стопке со всеми остальными.

– Может быть, оно всё-таки привлекло ваше внимание? Иногда так бывает: в суете мельком посмотришь, отметишь про себя и забудешь.

– Нет. Ничего такого я не заметил. Неужто вы думаете, я на всё так пристально смотрю?

– Хорошо. Вы ответственно относитесь к своей работе?

– Стараюсь.

– У Вершинского возникали претензии к вам?

Ассистент замялся. Ему явно не хотелось говорить правду, но он сообразил, что Русаков может задать тот же вопрос самому профессору.

– Всякое бывало. Но, как видите, он меня пока не уволил. А разве это имеет отношение к делу?

– Конечно. Мне важно понять, как письмо оказалось у Вершинского.

– Но тут же всё очевидно…

– Не скажите. Значит, вы уверены, что письмо прошло через ваши руки?

На лице парня, как на экране, отразилась мысль, что это могло плохо на него повлиять.

– Ну, да…

– Но всё-таки вы его там не видели. Если бы вы серьёзней относились к своей работе, то наверняка бы обратили внимание на конверт без какой-либо подписи.

Косяковский скрестил руки. Он вообще держался весьма развязно, а теперь к этому примешался откровенный вызов.

– Вы прямо как мой учитель труда.

– А вы как довольно бесполезный свидетель, который не может помочь нам найти преступника.

– Я бы рад. Но если быть таким примерным и аккуратным, как вы хотите, то свихнуться можно. А я работаю, потому что нужно платить за образование. Я вырос в бедной семье, и всего должен добиваться сам.

– Ладно, Тарас, я не намерен вас осуждать. К тому же кое-что вы всё-таки можете для нас прояснить. Мы можем быть уверены, что вы вытащили письмо именно из почтового ящика? Его не передали вам или Вершинскому лично в руки?

– Нет. Ничего такого мне никто не передавал. А если бы его принесли Вершинскому, он вряд ли положил бы его в общую стопку.

– Вы присутствовали на фуршете?

– Я ушёл в самый его разгар. Меня, сами понимаете, никто не приглашал: для меня это была бы слишком большая честь. Я вынул почту из ящика, отнёс к нему в кабинет и ушёл.

– Тогда откуда вам известно, что Вершинский взял письмо именно оттуда?

– Об этом все вокруг говорят. Профессор был здесь, потом отлучился в кабинет. Когда двери открыты, отсюда хорошо виден его стол. Все видели, как он стал разбирать письма, а потом упал.

– В самом деле. Вы хорошо знали профессора Муравьёва?

– Не особо. Но человек он был хороший. Никогда не придирался ко мне, как все остальные. Обычно всем во мне всё не нравится: то не так сделал, это не так сказал. После меня, видите ли, воняет сигаретами. А всё потому, что я человек не их круга. К своим все снисходительны, а парень из глухомани, чужак.

– Не думаю, что всё так драматично. Могу дать вам простой совет: не считайте всех вокруг врагами.

В ответ парень наградил Русакова колючим взглядом исподлобья. Он считал его таким же, как и все остальные.

– Вы были в курсе, какие исследования они проводили?

– Нет. Этого ведь никто не знает, а я последний, кого они в это посвятили бы.

– Но вы же редактировали записи Вершинского.

– Только простые записи, касающиеся всяких институтских дел. За всё время я не видел ни одного документа об их с Муравьёвым опытах.

– Хорошо. Последний вопрос, и можете быть свободны. Вы любите сладкое?

Ассистент опешил и уставился на него так, будто бы тот над ним издевался.

– Не особо. Зубы, знаете ли, болят.

– Я так и думал. Чтож, благодарю вас. Не смеем вас задерживать и отрывать от работы.

Ассистент, и здесь услышавший издёвку, поспешил выйти из зала. Он явно был рад, что наконец от нас отделался.

– Неприятный тип, – заметил я. – И главное, себе на уме. Вам не показалось, что он что-то скрывает?

Русаков пожал плечами.

– Очень может быть. Очевидно, у него и в самом деле тяжёлая жизнь, да и великие учёные зачастую требовательны к своим помощникам. А вот и доктор.

Двери распахнулись и из кабинета показался невысокий худощавый человек в белом халате. Я знал, что это главный врач центральной городской больницы. Удивляться не приходилось: кто ещё мог заниматься здоровьем столь прославленного пациента?

– Терентий Гаврилович, вы уже здесь.

– Как видите. Стараюсь не терять ни минуты. Как он себя чувствует?

– Пока ещё довольно слаб, так что постарайтесь его особо не нагружать.

– Не беспокойтесь, доктор. Я всё понимаю.

Мы втроём вошли в комнату и увидели крупного пожилого мужчину с высоким лбом и длинными седыми волосами. У него была яркая и заметная внешность: тонкий нос с изящной горбинкой, подбородок с ямочкой, тяжёлые веки, из-под которых смотрели проницательные глаза. Морщины на переносице свидетельствовали о привычке концентрироваться. В его облике была какая-то степенность, так что я ни на секунду не смог бы забыть о том, что имею честь лицезреть светило науки.