Клювы - Максим Ахмадович Кабир Страница 32

– Спрашиваешь, не хочу ли я спать? Нет, я собираюсь посмотреть парочку фильмов и приготовить что-нибудь из тайской кухни.

– Звучит здорово.

Сато вежливо ожидал у лифта. Тоути поманил его жестом.

– Мне пора.

– Я люблю тебя.

Ю отключилась.

– Добрый вечер, профессор. Приятно встретиться с вами снова.

– Жаль, что при таких условиях.

Большую часть жизни Тоути изучал сон и написал шесть книг по сомнологии. В семьдесят два года он готов был сжечь их все и признать, что ничего не смыслит в своей профессии.

Он много думал сегодня – как и всегда.

Он думал о первых обитателях суши, чешуйчатых и костистых. Колонизируя враждебную землю, они подвергались резким перепадам температуры: холодными ночами падала скорость биохимических реакций, и первопроходцы цепенели до утра. Эти колебания от активности до бездействия, пройдя эволюционные витки, передались людям и теплокровным животным. Наши предки не могли охотиться во мраке, они выбрали темное время суток, чтобы отсиживаться в пещерах, пока хищники рыскают по лесам и долинам. Чтобы отдыхать.

Многие столетия сон оставался для человечества тайной, и только самонадеянные дурни двадцатого и двадцать первого веков решили, что разгадали ее.

За стеклом, в лаборатории, спал образец номер один – насмешка над современной наукой. Митико Канбэ из города Аичи, инженер, тридцать два года. Канбэ был счастливо женат и имел двоих детей. Интересовался архитектурой русских православных храмов. Этой ночью в московской гостинице он осколком стекла зарезал супругу.

Японское правительство связалось с российскими спецслужбами. Связанного по рукам и ногам инженера доставили в Токио на борту военного истребителя.

Канбэ скользил бессмысленным взглядом по белоснежным стенам лаборатории. Зрачки расширены, мышечные судороги искажают черты лица. Скованный, он лежал на диагонально поднятой кушетке. Тело оклеили электродами. Ассистенты Тоути регистрировали температуру, дыхательные движения грудной клетки и брюшины, содержание кислорода в крови, приливы крови к гениталиям. Датчики фиксировали токи сердца и мозга, электрическую активность мозговых клеток, мышечный тонус.

– Вы бы назвали это сном? – спросил Сато, рассматривая образец через стекло.

– Полковник, обратите внимание на результаты энцефалограммы. – Тоути подвел гостя к монитору. – Видите пляску здесь? Это нерегулярные бета-волны. А вот плетутся сонные веретена. Горы и впадины – дельта-ритм глубокого сна. Высокоамплитудные волны свидетельствуют, что нейроны работают синхронно, как и полагается в процессе сна.

– Боюсь, профессор, мне это ни о чем не говорит.

– Ночной сон состоит из циклов, как и вся наша жизнь. Циклы делятся на пять стадий: четыре стадии медленного сна, одна – быстрого. Дельта-сон – то, что мой коллега Уильям Демент нарек REM-фазой, от английского rapid eyes, быстрые глаза.

– Потому что у спящих двигаются под веками глазные яблоки.

– Именно так, полковник. Пилообразные волны на мониторе – это REM-фаза. Которая тут же меняется на острые вертексные волны, словно пациент только-только уснул и галлюцинирует. Вам случалось в дремоте, между сном и явью, видеть туманные образы? Это первая стадия ортодоксального сна; гипнагогические подергивания подтверждают данные ЭЭГ. Но здесь и здесь в игру вступают дельта-колебания. Четвертая стадия. Лунатизм, ночные ужасы, энурез, разговоры во сне – ее верный признак. Восемьдесят процентов сновидений приходят к нам в дельта-сне. Но, боже, что это? Учащенный ритм. Легкий сон, вторая стадия.

– Профессор, я…

– То, что демонстрирует нам ЭЭГ, – нонсенс. Этот человек мечется между всеми видами сна одновременно. Он дремлет или почти просыпается, пребывает в глубокой коме или грезит во снах. Его пульс – скачки на сломанной карусели, постоянно переключающей скорости. Нервные клетки в лобных долях ведут себя аномально. Изменилась форма ядер. Лейкоциты уничтожают мембрану, что происходит при длительной бессоннице. Гипнотоксин, сонный яд, разрушает нервные клетки. Зашкаливает уровень кровенаполнения сосудов…

– Так он спит или нет?! – не выдержал Сато.

– Определенно спит. Вы можете вскрыть его череп без анестезии – он не проснется.

Ополоумевший монитор мигал зелеными взгорьями и зигзагами.

– Его разум, – произнес профессор, – оскверненный храм, в котором бесчинствуют язычники. Перестраивают, перекраивают на свой лад.

– Выходит, это болезнь?

– Так я бы и сказал. Что-то вроде неизвестной нам разновидности летаргического энцефалита. Но это не объясняет смены ритмов и природы распространения эпидемии. Не объясняет желания господина Канбэ убивать.

– Но лунатики способны на убийство.

– Истинно так. Задняя теменная кора, отвечающая за движение, у сомнамбул остается активной, а средневисочная область, помогающая распознавать лица, отключается. Поэтому лунатики и нападают на близких людей. Я общался с американцем Уильямом Кори, который в девяностом году забил до смерти свою мать: он проехал двадцать ри[14] на своем автомобиле к родительскому дому и обратно – и при этом спал. И был оправдан судом.

В шестьдесят первом тихая благовоспитанная девушка застрелила из револьвера отца и брата. В две тысячи четвертом англичанин задушил отца. И девушка, и англичанин спали. Подобные инциденты в истории случались редко, но регулярно. Юридический трактат пятнадцатого века содержит примеры «смертоносного снохождения».

Полковник внимал словам профессора, хмуря кустистые брови. За стеклом мечтательно улыбался инженер Канбэ. Тоути нажал на кнопку. Прозрачная стена исчезла за пластиковыми жалюзи.

– Допустим, – сказал он, – все человечество заражено. Вирус проник в задние отделы гипоталамуса и верхние стволы головного мозга. Активизируется он, только когда мы засыпаем. Агрессия – непременный спутник болезни. Даже эта антинаучная белиберда разбивается в щепки о вопрос: почему лунатики не трогают друг друга? Почему превращаются в муравьев с коллективным разумом?

Он вспомнил репортаж, снятый из кружащегося над Сан-Франциско вертолета. Тысячи лунатиков, облепивших Золотой мост.

– А бывают… – Сато потупился. – Групповые сновидения?

– Полковник, лунатизм никак не связан со сновидениями. Лунатики ходят потому, что у них нарушена система возбуждения. Панические атаки, автоматические двигательные навыки не зависят от того, видит ли человек сон. А это, – Таити кивнул на жалюзи, – никак не связано с наукой.

– Что вы хотите сказать?

– Если сон, по мнению поэтов, это спуск, то господин Канбэ спустился в Марианскую впадину. В некий… обитаемый ареал.

– Почему обитаемый?

Профессор уклонился от прямого ответа:

– Вы любите аниме? – Вопрос застал врасплох. Сато замычал и помотал головой. – В одном давнем аниме есть персонаж – Баку. Сценаристы позаимствовали его из фольклора. Это химера, смесь слона, тигра и носорога. Но в аниме он стал милым тапиром. Баку пожирает дурные сны. Вот чья помощь нам пригодилась бы.

Сато не улыбнулся:

– Но должны же существовать способы!

Тоути проговорил безмятежно:

– Мы не успеем их найти. Не забывайте. Мы сами скоро заснем. И впустим его в наши сны.

– Я читал. Рекорд бодрствования – одиннадцать дней.

– Мы не продержимся и треть этого срока. Завтра мы почувствуем упадок сил. Послезавтра нас будут мучить галлюцинации. Через шестьдесят часов – кошмары наяву. Организм будет вырабатывать индолы – такие самопальные марки ЛСД. Дальше – деперсонализация. Мы забудем свои имена.

Профессор отодвинул ящик стола и швырнул перед Сато тонкую стопку бумаг.

– Демоны, – сказал он задумчиво, – гипнотизеры… вот кем здесь пахнет. Это же бред,