Лидия Чарская - Том 20. Дом шалунов Страница 16

— Дядя, прости их! Прости, пожалуйста, дядя! — так и взмолилась Женя, устремляя на дядю свои красивые глаза.

— Нет, деточка, эту просьбу я положительно не могу исполнить.

И Александр Васильевич даже отвернулся, не желая встречать умоляющего взгляда своей любимицы.

— Не простишь?

— Нет.

— Ни за что?

— Ни за что!

Женя вздохнула долгим, протяжным вздохом. Потом полезла в карман, вынула оттуда конверт и дрожащей рукой подала его дяде.

— Вот, — проговорила она торжественно, — когда я хлопну в третий раз в ладоши, ты разорвешь конверт и прочтешь это письмо, только громко, во весь голос. Это и будет твоим подарком мне ко дню моего рождения вместо пони, которого я должна лишиться, — печально заключила Женя. — Понял меня, дядя?

Дядя мотнул головою, хотя ровно ничего не понял из слов Жени. Но размышлять над этим было поздно. Женя уже командовала:

— Теперь сиди, не шевелясь, пока я не ударю три раза в ладоши. Я начинаю.

Она вышла на середину комнаты и ударила резко ладонь о ладонь.

— Раз!

Дверь из гостиной в кабинет отворилась, и на ее пороге появился сконфуженный и красный как рак Витик Зон.

— А… а! — как-то странно проронил директор и искоса взглянул на маленького пансионера.

— Два!

Женя снова, во второй раз, хлопнула в ладоши. И вторично растворилась дверь, не гостиная только, а другая, маленькая, чуть заметная для взора, та, что вела из классной девочек в кабинет.

На пороге классной — новое видение.

Перед изумленным взором г. Макарова стояли Котя и Кудлашка.

— Что же это, наконец, за шутки, Женя? — растерянно моргая, спрашивает Александр Васильевич. Но Женя только трясет головой и мычит что-то непонятное себе под нос.

— Три!

Третий и последний хлопок.

— Читай письмо, дядя! Скорее, скорее! И как можно громче! — кричит Женя так, точно потолок готов свалиться ей сию минуту на голову.

Александр Васильевич недоумевая разрывает конверт, вынимает из него лист бумаги, исписанный крупным почерком Жени, и читает во весь голос:

— Дети, вы провинились и заслужили наказание. Но я прощаю вас и наказывать не буду. Кудлашку позволяю оставить в пансионе. Это будет мой подарок вместо обещанного пони моей маленькой Жене.

Вот и все, что стояло в записке.

Женя торжествовала.

Каждый понедельник m-r Шарль аккуратно, от девяти до двенадцати, читал детям очень поучительную повесть об одном умном, добром и послушном мальчике. Этот мальчик никогда не шалил, не клал локтей на стол за обедом, не фыркал носом, не пачкал курточки, не рвал чулок. Он умел кланяться и шаркать ножкой, за все благодарил и не носил дохлых мышей и живых лягушат в кармане. Словом, это был настоящий «пай-мальчик». Но слушать про этого мальчика было очень скучно маленьким пансионерам. К тому же Женя сидела на яблоне, как раз под окном классной, и строила «рыцарям» такие уморительные гримасы, что те, глядя на нее, едва удерживались от смеха. Женя не ограничилась этим и, сорвав несколько яблок, еще зеленых и незрелых, пустила их в окошко. Одно яблоко попало в чернильницу, которая стояла как раз против m-r Шарля. Черные брызги полетели во все стороны фонтаном. Одна из них попала на нос m-r Шарля и украсила кончик его черной лепешкой. М-r Шарль, разом поняв в чем дело, помчался в сад накрывать виновницу, а заодно и смыть с носа злополучное чернильное пятно.

Вслед за ним из класса выскочили четыре мальчика — Вова, Арся, Павлик и Котя — и тоже помчались, только не в сад, а на птичник, прямо через заднее кухонное крыльцо.

Мальчуганы придумали новую «штучку». Слишком скучно было сидеть и слушать про благовоспитанного мальчика, и они решили позабавиться на славу. Пока m-r Шарль делал должное нравоучение Жене и отмывал с носа чернильное пятно, «рыцари» раздобыли на птичьем дворе огромного петуха с огненно-красными перьями и великолепным хвостом. Вова приволок его в класс. Петух орал так, точно его режут. Но он заорал еще громче, когда Котя, привязав к его ноге веревку, открыл дверцу печки и сунул туда опешившего петуха.

Печи летом, разумеется, не топились, но, тем не менее, петух почувствовал себя там, как в тюрьме. К тому же длинная веревка, протянутая от его ноги к ближайшей классной скамейке, на которой сидел Павлик Стоянов, пренеприятно действовала на его петушиные нервы. Между тем m-r Шарль вернулся, и чтение про благовоспитанного мальчика возобновилось.

М-r Шарль читал по-русски, так как мало кто из детей понимал по-французски. Читал он ужасно, все время коверкая слова. И все-таки «рыцари» поняли, что благовоспитанный мальчик, о котором говорилось в книжке, опасно заболел. Но он, как и все благовоспитанные и добрые дети, которые никогда не шалят и не портят настроения старшим, не боялся приближения смерти. Месье Шарль читал:

— "Мама, — обратился к своей доброй матери благовоспитанный мальчик, — когда я умру, то придите на могилку и скажите…"

В эту минуту Павлик дернул за веревку.

— "И скажите на моей могилке, мама…" — продолжал читать m-r Шарль.

— Ку-ка-ре-ку! — оглушительным криком пронеслось по классу.

М-r Шарль даже подпрыгнул от неожиданности на своем стуле.

— Не смейте кукарекать! — закричал он сердитым голосом на весь класс.

Дело в том, что m-r Шарль подумал, что кто-нибудь из пансионеров так искусно передразнил петушиный крик.

Потом он снова опустил нос в книгу и прочел дальше:

— "И скажите, что любили меня всю жизнь, мама. — Дорогой мой! — отвечала мама благовоспитанного мальчика, — когда ты уйдешь от меня, я только и смогу…"

— Ку-ка-ре-ку! — снова заорал петух.

— О, это уже слишком! — закричал m-r Шарль и так застучал руками по столу, точно стол был не столом, а барабаном. — Если еще кто-нибудь посмел кукарекать, я пошел и привел господин директор! — заключил француз.

Потом снова сел, выпил воды, которая была приготовлена ему на время чтения в графине, и снова продолжал читать:

— "Благовоспитанный мальчик умер. Его маленький гроб на руках понесли все окружающие. Его все любили, потому что он был очень добрый и кроткий мальчик. Люди несли маленький гробик, осыпанный цветами, и пели…"

— Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! — Петух заорал на этот раз так за своей заслонкой, что m-r Шарль сразу понял, в чем дело.

Он вскочил со стула и очутился у печки.

— Там есть спрятано петушиное животное! — завопил он, указывая пальцем на печку. — Сей же минут здесь будет директор!

И подпрыгивая, как на резинах, выскочил из класса.

В ту же минуту мальчики бросились к печке, освободили злосчастного петуха, перерезали на ноге его веревку и выбросили его прямо через окно в сад.

Когда в классную вошел Александр Васильевич с серьезным, строгим лицом, то не только петух, но и куры кудахтали на дворе так, точно в их птичьем царстве праздновались именины.

— Что за шум? — сурово обращаясь к классу, произнес директор.

— Ужасный шум, Александр Васильевич. Это куры шумят на дворе, — самым невинным образом согласились со своим директором мальчики. — Слушать чтение не дают! Такая интересная книжка, просто прелесть! — заключили они, вздыхая на разные лады.

Александр Васильевич взглянул на m-r Шарля.

Француз был смущен. Поймать мальчиков ему не удалось.

Тук-тук-тук! Было шесть часов утра, и пансионеры еще спали. Вставали они в семь. Стало быть, до одеванья и утренней молитвы оставалось еще спать целый час.

— Тук! Тук! Тук! Тук!

Арся Иванов, который спал против самого окна, подумал, что это его сосед Бобка Ящуйко придумал какую-нибудь шутку, чтобы подразнить его, Арсю. Сквозь сон, заспанным голосом, он крикнул:

— Бобка, отстань! А то я тебя щелкну по носу моей хлопушкой!

Хлопушка у Арси имелась постоянно. Он бил ею мух по стенам пансиона в досужий час.

— Тук! Тук! Тук! Тук! — простучало как бы в ответ на слова Арси. Арся вскипел, потому что любил спать, как никто из всех маленьких пансионеров.

Заспанный и сердитый, он, не раскрывая глаз, опустил руку, нащупал ею сапог у своей постели и запустил им в Бобку. Бобка, спавший до сих пор как сурок, подпрыгнул на пол-аршина от кровати и запищал на всю спальню:

— Ай! Ай! Ай! Кто дерется?

— Тук! Тук! Тук! — отвечало ему что-то громким, настойчивым стуком у окошка.

Бобка и Арся как по команде открыли глаза и произнесли в один голос:

— Вот так штука!

Перед окном стоял мальчик, лет одиннадцати, толстый, белобрысый, с выпуклыми серыми глазами и очень пухлым ртом. Он был одет в высокие сапоги и чистенькую куртку. На голове его был нахлобучен картуз с козырьком; за плечами привязана котомка, какие обыкновенно носят странники на больших дорогах.