Эльдар Ахадов - Кругосветная география русской поэзии Страница 16

Франция

Тютчев Фёдор Иванович

Как он любил родные елиСвоей Савойи дорогой!Как мелодически шумелиИх ветви над его главой!..

Их мрак торжественно-угрюмыйИ дикий, заунывный шумКакою сладостною думойЕго обворожали ум!..

Одоевцева Ирина Владимировна

Все снится мне прибойИ крылья белых птиц,Волшебно-голубойВесенний Биарриц.И как обрывок сна,Случайной встречи вздор,Холодный, как волна,Влюбленный, синий взор.

Цветаева Марина Ивановна

В ПАРИЖЕДома до звезд, а небо ниже,Земля в чаду ему близка.В большом и радостном ПарижеВсе та же тайная тоска.Шумны вечерние бульвары,Последний луч зари угас.Везде, везде всё пары, пары,Дрожанье губ и дерзость глаз.Я здесь одна. К стволу каштанаПрильнуть так сладко голове!И в сердце плачет стих РостанаКак там, в покинутой Москве.Париж в ночи мне чужд и жалок,Дороже сердцу прежний бред!Иду домой, там грусть фиалокИ чей-то ласковый портрет.Там чей-то взор печально-братский.Там нежный профиль на стене.Rostand и мученик РейхштадтскийИ Сара – все придут во сне!В большом и радостном ПарижеМне снятся травы, облака,И дальше смех, и тени ближе,И боль как прежде глубока.

Кюхельбекер Вильгельм Карлович

НИЦЦАБыл и я в стране чудесной,Там, куда мечты летят,Где средь синевы небеснойНенасытный бродит взгляд,Где лишь мул наверх утесаПуть находит меж стремнин,Где весь в листьях в мраке лесаРдеет сочный апельсин.Край, любовь самой природы,Родина роскошных муз,Область браней и свободы,Рабских и сердечных уз!Был я на холмах священных,Средь божественных гробов,В тесных рощах, растворенныхСладким запахом цветов!Дивною твоей луноюБыл я по морю ведом,Тьма сверкала подо мною,Зыбь горела за веслом!Над истоком ПолионаЯ задумчивый стоял,Мне казалось, там МиньонаТужит между диких скал!К песне тихой и печальнойПреклонял я жадный слух:Из страны, казалось, дальнойПрилетел бесплотный дух!Он оставил ночь могилыРаз еще взглянуть на свет,Только край родной и милыйДаст ему забвенье бед!На горах среди тумановЯ встречал толпу теней,Полк бессмертных великанов:Ратных, бардов и судей —Вечный Рим, кладбище славы,Я к тебе летел душой!Но встает раздор кровавый,Брань несется в рай земной!Гром завоет, зарев блескиОслепят унылый взор,Ненавистные тудескиНиспадут с ужасных гор,Смерть из тысяч ружей грянет,В тысяче штыках сверкнет,Не родясь, весна увянет,Вольность, не родясь, умрет!Васильковою лазурьюЗдесь пленяют небеса,Под рушительною бурьюЗдесь не могут пасть леса,Здесь душа в лугах шелковых,Жизнь и в камнях и в водах!Что ж закон судеб суровыхШлет сюда и месть и страх?Все жестоким укоризна,Что здесь сердцу говорит!Иль не здесь любви отчизна?Иль не это сад харит?Здесь я видел обещаньеСветлых, беззаботных дней,Но и здесь не спит страданье,Муз пугает звук цепей!

Батюшков Константин Николаевич

О ПАРИЖСКИХ ЖЕНЩИНАХПред ними истощаетЛюбовь златой колчан.Все в них обворожает:Походка, легкий стан,Полунагие рукиИ полный неги взор,И уст волшебны звуки,И страстный разговор, —Все в них очарованье!А ножка… милый друг,Она – харит созданье,Кипридиных подруг.Для ножки сей, о вечны боги,Усейте розами дорогиИль пухом лебедей!Сам Фидий перед нейВ восторге утопает,Поэт – на небесах,И труженик в слезахМолитву забывает!

Тютчев Фёдор Иванович

О, этот Юг, о, эта Ницца!О, как их блеск меня тревожит!Жизнь, как подстреленная птица,Подняться хочет – и не может.Нет ни полёта, ни размаху —Висят поломанные крылья,И вся она, прижавшись к праху,Дрожит от боли и бессилья…

Высоцкий Владимир Семёнович

ОНА БЫЛА В ПАРИЖЕЛарисе Лужиной

Наверно, я погиб. Глаза закрою – вижу.Наверно, я погиб: робею, а потом —Куда мне до нее! Она была в Париже,И я вчера узнал – не только в нем одном.Какие песни пел я ей про Север дальний!Я думал: вот чуть-чуть – и будем мы на «ты».Но я напрасно пел о полосе нейтральной —Ей глубоко плевать, какие там цветы.Я спел тогда еще – я думал, это ближе, —Про юг и про того, кто раньше с нею был.Но что ей до меня! Она была в Париже,Ей сам Марсель Марсо чего-то говорил.Я бросил свой завод, хоть в общем, был не вправе,Засел за словари на совесть и на страх,Но что ей до того! Она уже в Варшаве,Мы снова говорим на разных языках…Приедет – я скажу по-польски: «Проше, пани,Прими таким, как есть, не буду больше петь!»Но что ей до меня! – она уже в Иране, —Я понял – мне за ней, конечно, не успеть.Ведь она сегодня здесь, а завтра будет в Осле —Да, я попал впросак, да, я попал в беду!Кто раньше с нею был и тот, кто будет после, —Пусть пробуют они. Я лучше пережду.

Вознесенский Андрей Андреевич

ПАРИЖ БЕЗ РИФМ

Париж скребут. Париж парадят.Бьют пескоструйным аппаратом,Матрон эпохи рококопродраивает душ Шарко!

И я изрек: «Как это нужно —содрать с предметов слой наружный,увидеть мир без оболочек,порочных схем и стен барочных!..»

Я был пророчески смешон,но наш патрон, мадам Ланшон,сказала: «0-ля-ля, мой друг!..» И вдруг —город преобразился,стены исчезли, вернее, стали прозрачными,над улицами, как связки цветных шаров, висели комнаты,каждая освещалась по-разному,внутри, как виноградные косточки,горели фигуры и кровати,вещи сбросили панцири, обложки, оболочки,над столомкоричнево изгибался чай, сохраняя форму чайника,и так же, сохраняя форму водопроводной трубы,по потолку бежала круглая серебряная вода,

в соборе Парижской богомагери шла месса,как сквозь аквариум,просвечивали люстры и красные кардиналы,архитектура испарилась,и только круглый витраж розетки почему-то парилнад площадью, как знак:«Проезд запрещен»,над Лувром из постаментов, как 16 матрасных пружин,дрожали каркасы статуй,пружины были во всем,все тикало,о Париж,мир паутинок, антенн и оголенных проволочек,как ты дрожишь,как тикаешь мотором гоночным,о сердце под лиловой пленочкой,Париж(на месте грудного кармашка, вертикальная, как рыбка,плыла бритва фирмы «Жиллет»)!Париж, как ты раним, Париж,под скорлупою ироничности,под откровенностью, граничащейс незащищенностью,Париж,

в Париже вы одни всегда,хоть никогда не в одиночестве.и в смехе грусть,как в вишне косточка,Париж – горящая вода,Париж,как ты наоборотен,как бел твой Булонский лес,он юн, как купальщицы,бежали розовые собаки,они смущенно обнюхивались,они могли перелиться одна в другую,как шарики ртути,и некто, голый, как змея,промолвил: «чернобурка я»,

шли люди,на месте отвинченных черепов,как птицы в проволочныхклетках,свистали мысли,

монахиню смущали мохнатые мужские видения,президент мужского клуба страшился разоблачений(его тайная связь с женой раскрыта,он опозорен),над полисменом ножки реяли,как нимб, в серебряной тарелкеплыл шницель над певцом мансард,в башке ОАСа оголтелойДымился Сартр на сковородке,а Сартр,наш милый Сартр,вдумчив, как кузнечик кроткий,жевал травиночку коктейля,всех этих таинствмудрый дух,в соломинку,как стеклодув,он выдул эти фонари,весь полый город изнутри,и ратуши и бюшери,как радужные пузыри!

Я тормошу его:«Мой Сартр,мой сад, от зим не застекленный,зачем с такой незащищенностьюшары мгновенныелетят?

Как страшно все обнажено,на волоске от ссадин страшных,их даже воздух жжет, как рашпиль,мой Сартр!Вдруг все обречено?!.»

Молчит кузнечик на листкес безумной мукой на лице.Било три…Мы с Ольгой сидели в «Обалделой лошади»,в зубах джазиста изгибался звук в форме саксофона,женщина усмехнулась,«Стриптиз так стриптиз», —сказала женщина,и она стала сдирать с себя не платье, нет, —кожу! —как снимают чулки или трикотажныетренировочные костюмы

– о! о! —последнее, что я помню, это белки,бесстрастно-белые, как изоляторы,на страшном,орущем, огненном лице.

«…Мой друг, растает ваш гляссе…»Париж. Друзья. Сомкнулись стены.А за окном летят в векахмотоциклистыв белых шлемах,как дьяволы в ночных горшках.

Набоков Владимир Владимирович

ПРОВАНСКак жадно, затая дыханье,склоня колена и плеча,напьюсь я хладного сверканьяиз придорожного ключа.И, запыленный и счастливый,лениво развяжу в тениевангелической оливысандалий узкие ремни.Под той оливой, при дороге,бродячей радуясь судьбе,без удивленья, без тревоги,быть может, вспомню о тебе.И пеньем дум моих влекома,в лазури лиловатой дня,в знакомом платье незнакома,пройдешь ты, не узнав меня.

Павлова Каролина Карловна

РАЗГОВОР В ТРИАНОНЕНочь летнюю сменяло утро,Отливом бледным перламутраВосток во мраке просиял,Погас рой звезд на небосклоне,Не унимался в ТрианонеВеселый шум, и длился бал.И в свежем сумраке боскетовВезде вопросов и ответовЖивые шепоты неслись,И в толках о своих затеяхГуляли в стриженых аллеяхТолпы напудренных маркиз.Но где, в глуби, сквозь зелень паркаОгни не так сверкали ярко, —Шли, избегая шумных встреч,В тот час, под липами густыми,Два гостя тихо, и меж нимиИная продолжалась речь.Не походили друг на другаОни: один был сыном юга,По виду странный человек:Высокий стан, как шпага гибкой,Уста с холодною улыбкой,Взор меткий из-под быстрых век.Другой, рябой и безобразный,Казался чужд толпе той праздной,Хоть с ней мешался не впервой,И шедши, полон думой злою,С повадкой львиной он пороюКачал огромной головой.Он говорил: «Приходит время!Пусть тешится слепое племя,Внезапно средь его утехПрогрянет черни рев голодный,И пред анафемой народнойУмолкнет наглый этот смех».– «Да, – молвил тот, – всегда так было,Влечет их роковая сила,Свой старый долг они спешатДовесть до страшного итога,Он взыщется сполна и строго,И близок тяжкий день уплат.Свергая древние законы,Народа встанут миллионы,Кровавый наступает срок,Но мне известны бури эти,И четырех тысячелетийЯ помню горестный урок.И нынешнего поколеньяУтихнут грозные броженья,Людской толпе, поверьте, граф,Опять понадобятся узы,И бросят эти же французыНаследство вырученных прав».– «Нет! не сойдусь я в этом с вами, —Воскликнул граф, сверкнув глазами, —Нет! лжи не вечно торжество!Я, сын скептического века,Я твердо верю в человекаИ не боюся за него.Народ окрепнет для свободы,Созреют медленные всходы,Дождется новых он начал,Века считая скорбным счетом,Своею кровью он и потомНедаром почву утучнял…»Умолк он, взрыв смиряя тщетный,А тот улыбкой чуть заметнойНа страстную ответил речь,Потом, взглянув на графа остро:«Нельзя, – сказал он, – КалиостроСловами громкими увлечь.Своей не терпишь ты неволи,Свои ты вспоминаешь боли,И против жизненного злаИдешь с неотразимым жаром,В себя ты веришь, и недаром,Граф Мирабо, в свои дела.Ты знаешь, что в тебе есть сила,Как путеводное светилоВстать средь гражданских непогод,Что, в увлеченьи вечно юном,Своим любимцем и трибуномПровозгласит тебя народ.Да, и пойдет он за тобою,И кости он твои с мольбоюВнесет, быть может, в Пантеон,И, новым опьянев успехом,С проклятьем, может быть, и смехомПо ветру их размечет он.Всегда, в его тревоге страстной,Являлся, вслед за мыслью ясной,Слепой и дикий произвол,Всегда любовь его бесплодна,Всегда он был, поочередно,Иль лютый тигр, иль смирный вол.Толпу я знаю не отныне:Шел с Моисеем я в пустыне,Покуда он, моля Творца,Народу нес скрижаль закона, —Народ кричал вкруг АаронаИ лил в безумии тельца.Я видел грозного пророка,Как он, разбив кумир порока,Стал средь трепещущих людейИ повелел им, полон гнева,Направо резать и налевоОтцов, и братий, и детей.Я в цирке зрел забавы Рима,Навстречу гибели шел мимоРабов покорных длинный строй,Всемирной кланяясь державе,И громкое звучало Ave!Перед несметною толпой.Стоял жрецом я АполлонаВблизи у Кесарева трона,Сливались клики в буйный хор,Я тщетно ждал пощады знака, —И умирающего ДакаЯ взором встретил грустный взор.Я был в далекой Галилеи,Я видел, как сошлись евреиСудить мессию своего,В награду за слова спасеньяЯ слышал вопли исступленья:«Распни его! Распни его!»Стоял величествен и нем он,Когда бледнеющий игемонСпросил у черни, оробев:«Кого ж пущу вам по уставу?»– «Пусти разбойника Варавву!» —Взгремел толпы безумный рев.Я видел праздники Нерона,Одет в броню центуриона,День памятный провел я с ним.Ему вино лила Поппея,Он пел стихи в хвалу Энея, —И выл кругом зажженный Рим.Смотрел я на беду народа:Без сил искать себе исхода,С тупым желанием конца, —Ложась средь огненного града,Людское умирало стадоВ глазах беспечного певца.Прошли века над этим Римом,Опять я прибыл пилигримомК вратам, знакомым с давних пор,На площади был шум великой:Всходил, к веселью черни дикой,Ее заступник на костер…И горьких встреч я помню много!Была и здесь моя дорога,Я помню, как сбылось при мнеУбийство злое войнов храма, —Весь этот суд греха и срама,Я помню гимны их в огне.Сто лет потом, стоял я сноваВ Руане, у костра другого:Позорно умереть на немШла избавительница края,И, бешено ее ругая,Народ опять ревел кругом.Она шла тихо, без боязни,Не содрогаясь, к месту казни,Среди проклятий без числа,И раз, при взрыве злого гула,На свой народ она взглянула, —Главой поникла и прошла.Я прожил ночь Варфоломея,Чрез груды трупов, свирепея,Неслась толпа передо мнойИ, новому предлогу рада,С рыканьем зверским, до упадаБезумной тешилась резней.Узнал я вопли черни жадной,В ее победе беспощаднойЯ вновь увидел большинство,При мне ватага угощалаДруг друга мясом адмиралаИ сердце жарила его.И в Англии провел я годы.Во имя веры и свободы,Я видел, как играл КромвельВсевластно массою слепоюИ смелой ухватил рукоюСвою достигнутую цель.Я видел этот спор кровавый,И суд народа над державой,Я видел плаху короля,И где отец погиб напрасно,Сидел я с сыном безопасно,Развратный пир его деля.И этот век стоит готовыйК перевороту бури новой,И грозный плод его созрел,И много здесь опор разбитых,И тщетных жертв, и сил сердитых,И темных пронесется дел.И деву, может быть, иную,Карая доблесть в ней святую,Присудит к смерти грешный суд,И, за свои сразившись веры,Иные, может, темплиерыСвой гимн на плахе запоют.И вашим внукам расскажу я,Что, восставая и враждуя,Вы обрели в своей борьбе,К чему вас привела свобода,И как от этого народаПришлось отречься и тебе».Он замолчал. – И вдоль востокаЛучи зари, блеснув широко,Светлей всходили и светлей.Взглянул, в опроверженье речи,На солнца ясные предтечиНадменно будущий плебей.Объятый мыслью роковою,Махнул он дерзко головою, —И оба молча разошлись.А в толках о своих затеях,Гуляли в стриженых аллеяхТолпы напудренных маркиз.

Вознесенский Андрей Андреевич

СИРЕНЬСирень похожа на Париж,горящий осами окошек.Ты кисть особняков продрогшихсеребряную шевелишь.

Гудя нависшими бровями,страшен от счастья и тоски,Париж,как пчелы,собираюв мои подглазные мешки.

Тредиаковский Василий Кириллович

Стихи похвальные ПарижуКрасное место! Драгой берег Сенски!Тебя не лучше поля Элисейски:Всех радостей дом и сладка покоя,Где ни зимня нет, ни летнего зноя.Над тобой солнце по небу катаетСмеясь, а лучше нигде не блистает.Зефир приятный одевает цветыКрасны и вонны чрез многие леты.Чрез тебя лимфы текут все прохладны,Нимфы гуляя поют песни складны.Любо играет и Аполлон с музыВ лиры и в гусли, также и в флейдузы.Красное место! Драгой берег Сенски!Где быть не смеет манер деревенски:Ибо всё держишь в себе благородно,Богам, богиням ты место природно.Лавр напояют твои сладко воды!В тебе желают всегда быть все роды:Точишь млеко, мед и веселье мило,Какого нигде истинно не было.Красное место! Драгой берег Сенски!Кто тя не любит? разве был дух зверски!А я не могу никогда забыти,Пока имею здесь на земли быти.

Кузнецова Галина Николаевна

МЕНТОНСКИЙ ПОРТСредь гор, темнеющих неясно,Вода струится черным маслом,И золотым веретеномОгни судов трепещут в нем.

На берегу, в таверне старой,Горит огонь, поет гитара,Под окнами, в широких кадках,Льют померанцы запах сладкий.

Но сумрачно освещенаПрибрежной крепости стена,И медленно к туманам горнымВосходит ночь по зыбям черным.

Рафальский Сергей Милич

В БИСТРОНе знали мы, кто в споре утвержден,над Францией какое взвеет знамя —и вот в бистро, между двумя глотками,сказал матрос, что мертв Наполеон.Затихли все. Лишь английский шпионтост предложил своей случайной дамеза короля, что нынче правит нами,рукой врага вернув наследный трон.И – всем в укор – была соблюденагулящей девкой память славы нашей:в лицо шпиону плюнула она,на гнев растерянный не обернулась дажеи вышла вон. И в окна со дворак нам донеслось, как эхо, – Ça ira…

Кнорринг Ирина Николаевна

Зацветают в Париже каштаны,Как венчальные строгие свечи.Опускается вечер туманный —По весеннему дымчатый вечер.

За оградой туманного садаСумрак полон томленьем и ленью.Лиловеют за ржавой оградойЧуть расцветшие кисти сирени.

А уж сердце быть прежним не может,Стало новым, взволнованно-странным —Оттого что в аллеях каштаныНа венчальные свечи похожи.

Городницкий Александр Моисеевич

ЦЕРКОВЬ В БИАРРИЦЕПравославная церковь поставлена Саввой МорозовымНа краю Биаррица, в пейзаже его светло-розовом,В серо-каменном стиле былых византийских времен.Две старухи в платках, завсегдатаи этой обители,И монашенка в чёрном – дневной литургии любители,Вслед за дьяконом тянут четырехголосный канон.

За церковной стеной мерседесы летят с лимузинами,Магазины курортные манят прохожих витринами,Как коньяк пятизвёздный, сияет напротив отель.А внутри тишина. Дуновением слабым влекомая,Догорает свеча под неяркою старой иконою,И на пол деревянный ложится неровная тень.

Здесь бывал, вероятно, Набоков, но это сомнительно, —Он ведь был атеистом. Другие досужие зрителиНа экскурсии только порой забредают сюда.Их влекут казино со своей знаменитой рулеткоюИ прибрежные пляжи, где в пору сезонную летнююНа приливной волне голоногая скачет орда.

Новых русских сюда не затянешь, а старые вымерли,Не успевши при жизни у Господа Родину вымолить.Стал квартетом теперь многолюдный отлаженный хор.Превратится он в трио, в дуэт, превратится он в соло ли?И в последнее море, которое горько и солоно,Погружается солнце, катясь с католических гор.

Хорватия