Бернард Барух - От биржевого игрока с Уолл-стрит до влиятельного политического деятеля. Биография крупного американского финансиста, серого кардинала Белого дома Страница 17

При мэре Пюррое Митчеле, когда я был членом правления НГК, была начата кампания за то, чтобы превратить колледж в промышленную школу. Однажды членов правления позвали в муниципалитет на совещание к мэру. Мой ум в то время был занят работой, которую мне пришлось из-за этого приостановить на Уолл-стрит, и я просто глазел в окно, когда услышал, как кто-то заявил:

– В первую очередь необходимо отбросить латынь и греческий язык.

Я развернулся на своём стуле и переспросил:

– О чём это вы?

Мне объяснили, в чём дело.

Тогда я начал говорить. Кто-то пытался успокоить меня, но я не желал успокаиваться. Ценность образования, настаивал я, заключается не в отдельных фактах, которые вы укладываете в своей голове. Она лежит в дисциплине, которая вам прививается, в общей философии жизни, которую вы можете почерпнуть у великих умов прошлого. Образование должно открывать новые горизонты, новые интеллектуальные подходы. Лишить учащихся НГК латыни и греческого – значит сделать более скудным их разум и дух.

Думаю, никто на той встрече не ожидал услышать подобные слова возражения от человека, который занимается добыванием денег. В любом случае именно моя речь предотвратила превращение колледжа в промышленную школу. По всем предложениям о либерализации системы обучения я из всех членов совета обычно стоял на самых реакционных позициях. Я возражал даже против введения системы выбора предметов для изучения, настаивая на том, что «непопулярные» предметы полезны для молодых людей, так как прививают им дисциплину. В жизни мы не всегда делаем то, что хотим. Но выборная система проехала по мне, как локомотив.

Если бы я и сегодня состоял в правлении колледжа, то вёл бы борьбу против «лёгких» предметов и за то, чтобы вернуть прежнее значение в образовании «мёртвых» языков.

Ещё одним примером «старой педагогики, которая превалировала в мои студенческие дни и могла бы быть реанимирована с большой пользой в настоящее время, является практика ораторских выступлений перед студенческой аудиторией.

Каждое утро мы собирались на общее собрание. Президент колледжа генерал Александр Стюарт Вебб[17] начинал день чтением Библии. Затем на кафедру должен был подняться студент-второкурсник для декламации поэзии или прозы, а его старшие и младшие товарищи повторяли его «речь», которую «докладчик» на всякий случай заранее записывал.

Я испытывал перед первым выступлением в качестве оратора почти такой же ужас, как когда-то в случае с «тудл-да» на Юге. Для произнесения речи я был одет в брюки в полоску, чёрный пиджак и жилет. В тот момент, когда я поднялся на кафедру, поклонился сначала президенту Веббу, затем преподавателям и, наконец, студенческой аудитории, мои колени дрожали, а сердце готово было выскочить из груди. Трудно было сохранять невозмутимость, видя, как кто-то из студентов пытается издеваться над тобой, гримасничая и смешно жестикулируя.

Всё, что я запомнил после первого своего такого выступления, – это вступительная фраза: «Нет радости без примеси печали». Я уже не помню, была ли это почерпнутая мной где-то цитата или я сам придумал эту фразу, но я точно знаю, что она соответствует действительности.

Из всего сказанного выше вовсе не следует, что в колледже и вне его мы не развлекались на всю катушку.

Я ещё учился в колледже, когда стал фанатом водевиля. За 25 центов можно было купить билет на балкон театра. Мы выстраивались у кассы со своими квотерами[18], а затем со всех ног мчались вверх по ступеням, надеясь занять первый ряд.

Особенно мне запомнились спектакли в «Ниблос-Гарден» на Бродвее и в здании на Западной 23-й улице. Как только в городе стали открываться новые театры, а также по мере улучшения финансового состояния нашей семьи мы стали посещать и их. Мать с отцом постоянно пытались ознакомить нас с лучшими актёрами того времени, исполнявшими роли в пьесах Шекспира. Но, как ни печально это звучит, мне меньше запомнились драмы Шекспира, чем, например, спектакль «Чёрный плут»[19]. Это была первая пьеса, где я увидел женщин в трико. Если кто-то смотрел тот спектакль, он меня поймёт.

Мало кто из нас, если такие были вообще, интересовался национальной политикой, хотя мне смутно запомнился тот факт, что я заплатил 50 центов за право нести факел на параде в Кливленде. Нас, разумеется, больше трогало то, что происходит внутри колледжа. В первой половине старшего курса меня избирали на должность президента класса, а во второй – секретаря. Мой самый близкий приятель Дик Лидон, впоследствии судья в нью-йоркском Верховном суде, занимал поочередно обе эти должности после меня. Кроме того, я был председателем совета по подготовке ежедневного расписания для старших классов.

Большую роль в жизни колледжа играли общества, или братства греческого письма. Несмотря на то что среди видных студентов колледжа было много евреев, общая политика этих братств была направлена против них. Каждый год мое имя называли в списке кандидатов на вступление в общество, но я ни разу так и не был избран туда. Наверное, стоит отметить для тех, кто считает, будто южане менее толерантны, чем северяне, то, что мой брат Герман сразу же, как только поступил в университет штата Вирджиния, попал в такое общество.

Следующими за «тайными обществами» по буре страстей, бушевавших в них, являлись литературные кружки и дискуссионные клубы. Я входил в два таких сообщества: «Эйфония», куда могли записываться только учащиеся старших классов, и «Френокосмия».

Члены общества «Эйфония» собирались друг у друга дома для чтения произведений Хоторна[20], Эмерсона[21] либо Торо[22], после чего назначался критик из числа присутствующих, который должен был яростно нападать на то, что зачитывал оратор. Как написано в моих дневниках, я готовил речь в защиту Уильяма Дина Хоуэллса[23], а также выступал в качестве критика доклада моего коллеги по «Эйфонии» по творчеству Оливера Уэнделла Холмса[24].

Дискуссионное общество «Френокосмия» относилось к общепринятым авторитетам более пренебрежительно. Среди обсуждаемых вопросов в последний год моего обучения фигурировали: «Резолюция: цель оправдывает средства», «Резолюция: пьесы Шекспира писал Бэкон», «Резолюция: деятельность трестов враждебна интересам Соединенных Штатов».

Не помню, чтобы я хоть раз принимал участие в каких-либо дебатах. Испытывая гордость от принадлежности к дискуссионному обществу, я боялся даже помыслить, что придётся выступать на публике, поэтому использовал любую возможность, чтобы отлынивать от участия в дискуссии.